Он развернулся, не обращая внимания на смех, и пошел проверить лошадей, держа миску со второй порцией тушеного мяса.

Другие мужчины уже расстилали свои одеяла, обсуждая, как лучше спать головой к огню или ногами.

— Вы сожжете подошвы, — спорил Эван Линдсей. — Видите? Сжег деревянные гвозди, и что получилось!

Он выставил большую ногу, показывая башмак, обвязанный бечевкой, чтобы держать подошву. Кожаные подошвы и каблуки иногда пришивались к верху обуви, но чаще крепились с помощью маленьких деревянных колышек или кусочков кожи, которые склеивались сосновой смолой. Смола был особенно огнеопасна; мне приходилось видеть, как сноп искр вылетал из подошв мужчин, которые спали ногами к огню, когда она воспламенялась от жара.

— Лучше, чем сжечь волосы! — спорил Ронни Синклер.

— Не думаю, что Линдсеи могут об этом особо беспокоиться, — Кенни усмехнулся старшему брату и стащил вязаную шапку с лысеющей головы.

— Да, головой к огню, — согласился Мурдо. — Если заморозить скальп, то это перейдет на печень, и тогда ты мертвец.

Мурдо трепетно относился к своему скальпу, никогда не оставлял его обнаженным и всегда надевал на голову или вязанный ночной колпак, или необычную шапку из меха опоссума, лихо украшенную мехом скунса. Он с завистью поглядел на Роджера, густые черные волосы которого были связаны кожаным шнурком.

— МакКензи нет нужды беспокоиться, он покрыт мехом, как медведь.

Роджер ухмыльнулся в ответ. Как и все остальные он перестал бриться, как только мы покинули Ридж, и теперь восемь дней спустя, густая черная поросль на его лице придавала ему свирепый медвежий вид. Мне пришло в голову, что густая борода, несомненно, держала лицо теплым холодными ночами, как эта, и я спрятала свой голый и уязвимый подбородок в складки шали.

Вернувшись от лошадей как раз вовремя, чтобы услышать это, Джейми рассмеялся также, закончив смех кашлем. Эван подождал, когда кашель прекратиться.

— Что скажешь, Мак Дубх? Головы или хвосты?

Джейми вытер рот рукавом и улыбнулся. Заросший, как и остальные, он походил на настоящего викинга, огонь мерцал красным, золотым и серебряным цветом в его бороде и распущенных волосах.

— Не проблема, парни, — сказал он. — Мне будет достаточно жарко, независимо, как я лягу.

Он кивнул головой в мою сторону, и раздался всеобщий смех, разбавленный слегка грубоватыми замечаниями на шотландском и гэльском языках.

Один или два новичка посмотрели на меня с инстинктивным интересом, который быстро пропал при взгляде на высоту и ширину Джейми и его свирепый вид. Я встретила взгляд одного мужчины и улыбнулась ему; он выглядел смущенным, но улыбнулся в ответ, застенчиво наклонив голову.

Как, черт возьми, Джейми делал это? Одно замечание, грубая шутка, и он заявил при всех свои права на меня, освободил меня от проявлений нежелательного интереса и утвердил свое положение лидера.

— Проклятый отряд бабуинов, — пробормотала я себе под нос. — И я сплю с главным бабуином!

— Бабуины — это обезьяны без хвоста? — повернулся Фергюс ко мне, оторвавшись от обсуждения лошадей с Эвальдом.

— Ты хорошо знаешь, что да.

Я поймала взгляд Джейми, и он криво ухмыльнулся. Я знала, что он подумал, и он понимал, что я знала. Его улыбка стала шире.

Людовик Французский держал в Версале зоопарк, среди обитателей которого был маленькая группа бабуинов. Одним из популярных развлечений двора весной после полудня было посещение клеток мандрилов, чтобы восхищаться сексуальным мастерством самцом и их ярким задом.

Некто маркиз да Рювель — в моем присутствии — предложил сделать такую же татуировку на своем заду, если это будет благоприятно воспринято дамами двора. Однако мадам де ла Турель твердо сообщила ему, что его причиндалы значительно уступают токовым у мандрилов, так что татуировка вряд ли улучшит ситуацию.

В свете костра трудно было сказать, но я была уверена, что ярким цветом лица Джейми был обязан также подавленному веселью, сколько и жару от огня.

— Насчет хвостов, — прошептал он мне на ухо. — Ты надела эти адские брюки?

— Да.

— Сними их.

— Что, здесь? — я кинула на него взгляд оскорбленной невинности. — Ты хочешь, чтобы я отморозила задницу?

Его глаза немного сузились с синим кошачьим блеском в их глубине.

— О, она не замерзнет, — сказал он тихо. — Я гарантирую это.

Он встал позади меня, и агрессивный жар от пламени на моей плоти заменился прохладной твердостью его тела. Не менее агрессивной, как я обнаружила, когда он обхватил мою талию и прижал меня к себе.

— О, ты нашел его, — сказала я. — Как хорошо.

— Что нашел? Вы что-то потеряли? — спросил Роджер, пришедший от лошадей со скатанным одеялом под мышкой и бойраном в другой руке.

— О, только старые брюки, — вежливо ответил Джейми. Под прикрытием моей шали его рука скользнула за пояс юбки. — Значит, ты собрался петь?

— Если кому-то понравится, конечно, — Роджер улыбнулся, — Но в действительности я хочу выучить новые песни. Эван обещал спеть мне тюленью песню, которую он узнал от своей бабушки.

Джейми рассмеялся.

— О, я думаю, что знаю ее.

Одна бровь Роджера дернулась, и я развернулась, с удивлением глядя на Джейми.

— Ну, я не могу ее спеть, — сказал он мягко, видя наше изумление. — Но все же я знаю слова. Эван часто пел ее в Ардсмуире. Она немного непристойна, — добавил он с несколько чопорным видом, который часто принимают горцы, когда собираются сказать что-то действительно шокирующее.

Роджер понял это и рассмеялся.

— Тогда я, скорее всего, запишу ее, — сказал он. — Для пользы будущих поколений.

Пальцы Джейми работали ловко, и в этот момент брюки, который принадлежали ему — и значит, на шесть размеров были больше, чем нужно — были развязаны и тихо опустились на землю. Холодный воздух ворвался под мои юбки и ударил по моей только что обнаженной нижней части. Я потянула ртом воздух, слегка задыхаясь.

— Холодно, да? — Роджер сгорбился, сочувственно улыбаясь.

— Да, действительно, — сказала я. — Отморозит яйца у голого обезьяна, не так ли?

Джейми и Роджер одновременно раскашлялись.

Поставив часового и устроив лошадей на ночлег, мы удалились к нашему месту отдыха, немного в стороне от костра. Я убрала палки и камни с земли, нарезала лапник и расстелила на него наши одеяла, когда Джейми возвратился из своего последнего обхода лагеря. Тепло от огня и пищи улетучилось, но я не начала по-настоящему дрожать, пока он не коснулся меня.

Я хотела сразу забраться под одеяла, но Джейми не отпускал меня. Его первоначальное намерение, казалось, не изменилось, но его внимание на мгновение было отвлечено. Его руки все еще обнимали меня, но он стоял очень тихо, подняв голову, как бы прислушиваясь, и взглядом обшаривал лес вокруг. Стояла полная тьма, и деревьев не было видно, только одиночные стволы, выхваченные из темноты светом костра, а за ними абсолютная чернота.

— Что? — я немного отодвинулась, и его руки сильнее сжались вокруг меня.

— Я не знаю. Но я что-то чувствую, сассенах, — он немного шевельнулся, вопросительно поднимая голову, как волк, принюхивающийся к запахам ветра, но никаких звуков не долетало до нас, кроме приглушенного шелеста ветвей.

— Там есть что-то, — сказал он тихо, и тревожный шепот заставил мои волосы на шеи шевельнуться. — Момент, милая.

Он оставил меня и пошел поговорить с мужчинами. Холодный ветер внезапно подул не меня, лишенной его теплого тела.

Что он мог почувствовать там в темноте? Я относилась с большим уважением к развитому чувству опасности Джейми. Он слишком долго жил, как охотник, и как дичь, чтобы не ощущать ее — видимую или нет.

Он вернулся через некоторое время и сел на корточки возле меня, когда я, дрожа, лежала под одеялами.

— Все в порядке, — сказал он. — Я распорядился, чтобы у нас было по два охранника сегодня ночью, и чтобы они держали ружья заряженными. Но я думаю, все будет хорошо.

Он посмотрел в сторону леса, но теперь его лицо было просто задумчивым.

— Все в порядке, — повторил он, более уверено.

— Это ушло?

Он повернул ко мне голову, слегка приподняв уголки губ в улыбке. Его рот выглядел мягким, нежным и уязвимым среди жестких рыжих волос его отрастающей бороды.

— Я не знаю, было вообще что-то там, сассенах, — сказал он. — Мне показалась, что я почувствовал на себе чей-то взгляд, но это мог быть волк или сова, или беспокойный дух. Но да, этого сейчас нет.

Он улыбнулся мне, свет от костра окружил его голову и плечи мерцающим ореолом. Оттуда до меня донесся голос Роджера, вторящий хриплому голосу Эвана в тюленьей песне. Джейми скользнул под одеяла, и я повернулась к нему, возясь замерзшими пальцами, чтобы указать ему услугу, которую он раньше оказал мне.

Мы оба дрожали и прижимались друг к другу, стремясь согреться. Он повернул меня, убрав слои ткани между нами, так что теперь он лежал сзади, обвив меня рукой, и обнаженные участки наших тел соприкасались под одеялами. Я лежала, глядя в темноту леса и наблюдая танец света среди деревьев, пока Джейми двигался позади меня — позади, между и внутри — теплый и большой, так медленно, что ветви под нами едва шелестели. Голос Роджера стал громче, сильный и красивый, и дрожь, наконец, прошла.

Я проснулась немного погодя под иссиня-черным небом с пересохшим ртом и хриплым дыханием Джейми возле моего уха. Я видела сон, один из тех бессмысленных снов с тревожными повторениями, которые исчезают с пробуждением, но оставляют противный привкус во рту и в голове. Нуждаясь в воде и облегчении моего мочевого пузыря, я осторожно выползла из-под руки Джейми; он пошевельнулся и слегка застонал, но не проснулся.

Я помедлила, чтобы проверить его лоб. Прохладный, никакого жара. Возможно, он был прав, просто сильный насморк. Я встала, с неохотой оставляя наше теплое гнездо, но я не могла терпеть до утра.

Песни прекратились; огонь горел не так сильно, но все еще горел, поддерживаемый часовым на посту. Это был Мурдо Линдсей; я могла видеть его белую шапку из меха опоссума, взгроможденную на фигуру, укутанную в груду одеял. Уроженец Глазго с неизвестным мне именем сидел с другой стороны костра с мушкетом на коленях. Он кивнул мне головой в фетровой шляпе. Белая шапка тоже повернулась в мою сторону; я махнула рукой, и Мурдо тоже кивнул мне, снова повернувшись лицом к лесу.

Мужчины лежали вокруг костра, укрывшись одеялами с головой. Проходя между ними, я почувствовала внезапный приступ страха. В темной ночи с воспоминанием о тревожном сне я задрожала при виде форм, тихо лежащих рядами. Именно так клали тела в Амьене. В Престоне. Ряды неподвижных тел с закрытыми лицами, анонимных — война редко смотрит в лица мертвых.

«Почему я проснулась от объятий любви, думая о войне и мертвецах?» — пришла мне в голову мысль, пока я шла мимо спящих тел. Хотя, учитывая нашу задачу, все было просто. Мы собирались воевать, если не теперь, то в скором будущем.

Одна из фигур, завернутая в одеяло, раскашлялась и перевернулась, испугав меня. Из-под одеяла показалась большая нога с подвязанной веревкой подошвой, изобличая Эвана Линдсея. И я почувствовала облегчение от этого признака жизни и индивидуальности.

Именно анонимность войны делает убийство возможным. Когда мертвые снова получают свои имена на надгробных камнях и плитах, тогда они возвращают свою личность, которую потеряли в солдатах, и занимают свое место в памяти любящих их. Возможно, наше путешествие закончится миром. Но война надвигается… большая война, и я прошла мимо последнего из спящих мужчин, словно все еще находилась в тревожном сне, от которого не полностью проснулась.

Я взяла фляжку возле седельных сумок и сделала большой глоток. Вода была ледяной, и мои мрачные мысли стали рассеиваться, смытые ее сладким чистым вкусом. Я сделал пауза, задохнувшись от ее пронизывающего холода, и вытерла рот.

Надо взять воды для Джейми. Если он не проснулся, когда я встала, то обязательно проснется при моем возвращении, и я знала, что рот у него тоже будет пересохшим, так как он совершенно не мог дышать носом. Я набросила ремень фляжки на плечо и вступила в лес.

Под деревьями было холодно, но воздух был тих и прозрачен. Тени, которые представлялись зловещими от костра, под сенью леса казались странно успокаивающими. Здесь вдалеке от жара и треска огня мои глаза и уши стали приспосабливаться к темноте. Я услышала шелест чего маленького в сухой траве и неожиданный далекий крик совы.

Закончив, я стояла некоторое время, наслаждаясь временным одиночеством. Было очень холодно, но мирно. «Джейми был прав, — подумала я, — кто бы был или не был здесь ранее, сейчас в лесу не было ничего опасного».