Здесь вовсю шла подготовка к осаде – лежали сложенные кучи камней, штабеля бревен, у стен днищем вверх покоились огромные котлы, в которых обычно в дни осады кипятят смолу и воду. Кругом полыхали горны кузниц, ковалось оружие – щиты, мечи, наконечники дротиков и стрел. Воины, сидя прямо на земле, зачищали под древки копий крепкие ясеневые стволы, точили на вращающемся круге лезвия двойных секир.
Теснота была ужасная. Казалось, в городе собралось целое войско. Воины шумно приветствовали въезжавший отряд герцога. Вперед вышел толстый воин в длинной, как ряса, тунике и выложенном пластинами оплечье. Туника и впрямь оказалась рясой священника, точнее, аббата.
– Ты не узнаешь Далмация, Эмма?
Эмма с трудом припомнила лицо монаха – пухлое, с карими плутовскими глазами, с носом, испещренным прожилками, как у любителя выпить. И несмотря на его внушительную комплекцию, жирным его назвать было нельзя. Сплошные мускулы, квадратные плечи.
– Да, я припоминаю его, – равнодушно ответила она и отвернулась. Глядела туда, где упражнялись на мечах воины, метали копья и топоры в дубовые срубы-мишени.
«Совсем, как у нас в Руане».
Руан вставал в памяти, как родной дом, который она так неблагоразумно покинула. Если бы не ссора с Ролло в Гурне, если бы не поездка в Эвре… Ролло ведь предупреждал ее, чтобы она самовольно не разъезжала по стране. Он, как всегда, оказался прав. И если бы так не разгневал ее интрижкой с Лив… В итоге Эмма решила, что в ее бедах повинна одна Лив.
Они миновали вторые ворота, окованные медью с ощетинившейся над головой подъемной решеткой. Здесь их встретил епископ города Гвальтельм. Рука его была забинтована, висела на перевязи. Лицо, словно выдубленное, лоб собран в хмурые складки. Широким жестом он благословил въезжающих, сразу заговорил с Робертом.
– Было известие. Роллон уже покинул Руан.
Герцог сделал жест, указывающий на Эмму, но Гвальтельм лишь пожал плечами.
У Эммы был не удрученный вид. Люди разглядывали спутницу герцога, воины откровенно выражали восхищение ее красотой. И, как всегда, всеобщее внимание вернуло ей ощущение полноты жизни. И оно же вернуло самообладание, заставило встряхнуться. Она оправила сбившийся плащ, пригладила растрепавшиеся волосы. Держалась в седле с достоинством королевы. Проследовала за Робертом далее к собору. Их длинная яркая процессия растянулась через весь город.
Эмма видела торговые лотки под навесами домов. Дома были из дерева, но было и немало каменных, что свидетельствовало о богатстве города. Кое-где еще виднелись вделанные в стену колонны с римских времен, о тех же временах напоминали и полустертые надписи на некоторых домах, соседствующие с грубо тесанным песчаником, неаккуратно облепленным раствором. Надгробные плиты римлян служили дверными порталами. Кровли были в основном из тростника, но встречались и из красной черепицы. На первых этажах размещались лавки и мастерские ремесленников, а верхние, под покатыми крышами, служили жильем. Через улицу были перетянуты веревки с сохнувшим бельем, на подоконниках стояли горшки с цветами. Особенно Эмму поразило, что возле некоторых домов улицы были вымощены плитами, как в храме или соборе. Эмме это показалось верхом расточительства, но и свидетельством богатства горожан.
Территория, отведенная собору, с пристройками занимала добрую четверть города. Дома перед соборной площадью расступились, словно из почтения мирян к религии. А сам собор возвышался подобно скале и вблизи еще больше напоминал крепость: весь из обтесанного камня, с великолепным главным входом. Высокие ступени с каменными драконами по бокам вели к полукруглой арке, которую, как кружево, обрамляла каменная резьба архивольтов,[31] а по бокам из стены выступали тройные изящные колонны с украшенными завитыми листьями капителями. Само же здание показалось Эмме просто гигантским. Она и не подозревала, что могут существовать столь огромные сооружения.
Это впечатление не менялось и изнутри. Вперед уходил длинный полутемный тоннель, вдоль которого тянулся ряд толстых цилиндрических столбов, отделяющих галерею от боковых проходов.
В боковых приделах узкие длинные окна смотрелись, как щели. Стекол в них не было, и казалось, что они созданы пропускать не столько свет, сколько уличный шум. Хотя и в самом соборе шума было предостаточно. Здесь, по-видимому, расположился штаб войска и было не менее людно, чем в городе. Но все присутствующие собрались явно не на молебен, хотя в одном из приделов у алтаря и шла служба, монотонный голос произносил латинские фразы, подхватываемые нестройным хором. Но эти звуки тонули в шуме обосновавшихся здесь воинов.
Со всех сторон лилась разноязычная речь – франкская, бургундская, аквитанская, слышакись взрывы смеха. Прямо на плитах были разожжены костры, и люди в кольчугах готовили на них пищу, разговаривали, некоторые дремали, расстелив для удобства плащи или шкуры, подложив под головы седла. Лошади были здесь же, в одном из боковых приделов, где были сооружены импровизированные стойла. Слышалось их пофыркивание, утробное ржание. Прислужники разносили охапки сена, здесь же толпились лоточники, предлагая кому браги, кому горячие хлеба. Какая-то девка, оголив грудь, торговалась о цене с бородатым вавассором.
Эмма была поражена. Она в христианском городе, в христианском храме… Даже в языческом Руане не позволяли подобного. Она вздохнула свободнее, когда они вышли через боковой вход и, миновав несколько темных переходов, оказались во дворе клуатра.[32] В его центре на ровно подстриженной зеленой траве возвышался массивный каменный крест, вокруг которого прогуливались монахи в темных одеждах, чинно беседовали, но все разом повернулись, когда вошел епископ в сопровождении герцога и рыжей девицы, столь привлекательной, что один ее вид наводил на мысль о греховных соблазнах, заставлял забыть все строгости бенедиктинского устава. Однако епископ не дал им долго созерцать это дивное создание, кивком подозвал одного из них.
– Проводите сию даму во флигель для знатных гостей.
Флигель оказался такой же неуклюжей каменной постройкой, грубость которого несколько скрадывалась тем, что он просто утопал в зелени плюща. Однако когда Эмма по наружной деревянной лестнице поднялась на второй этаж, то невольно замерла, пораженная богатством внутреннего покоя. Пол был красиво выложен изразцами, расходящимися наподобие паутины – от центра до стен. Мебель резная, у стены стоял сундук с полукруглой крышкой с медными заклепками, над ним висела светлая рысья шкура, изголовьем к ней стояла кровать под алым сукном, два светильника с пирамидами желтых свечей.
За ширмой, завешанной циновками из золотистой соломы, находилась лохань для купания, на выступе стены висел умывальник с кувшином и таз из серебра. Камин был выложен серым сланцем, и перед ним стояли два изящных стула. Два небольших окна в нишах стен завершали великолепную картину. Сквозь промасленную бумагу, натянутую на рамы, в комнату проникал желтый свет.
В простенке окон на скамье сидела немолодая грузная женщина, которая оказалась настоящей великаншей, когда поднялась. Эмма едва ей достигала до предплечья.
– Благо тебе, благородная дама, – сказала она, низко кланяясь. Улыбка у нее была приятная, а в темных глазах сквозило веселье. – Мой Гвальтельм приказал мне прислуживать тебе. А зовут меня Дуода из Аванака.
Эмма невольно улыбнулась, оглядывая покой. Все, как у настоящей принцессы из Робертинов. Она-то думала, что ее едва не в подземелье посадят, и, когда огромная Дуода натаскала ей теплой воды и Эмма погрузилась в нее, она почувствовала себя совсем неплохо.
Дуода старательно намылила ей голову. Несмотря на свой суровый вид, женщина оказалась на редкость болтливой. Эмма даже перешучивалась с ней.
– Надо же, – удивлялась Дуода. – А мой Гвальтельм говорил, что у тебя нрав, как у нормандской волчицы. Хотя я слышала, что в народе тебя кличут Птичкой. Говорят, Роллон выкрал тебя из крепости Байе, когда убил тамошнего графа.
Эмма стала объяснять, как все произошло на самом деле, но захлебнулась в потоке воды, который одним махом вылила на нее из огромного ведра Дуода. Застонала, когда та принялась тереть ее жесткой мочалкой.
– Подумать только, мой Гвальтельм говорил, что ты самая что ни на есть принцесса, а грязи на тебе, как на монастырской рабыне.
– Эй, потише! – плеснула в нее водой Эмма. – Клянусь верой, ты сейчас с меня кожу вместе с грязью сотрешь.
Дуода басисто захихикала, похлопала Эмму по плечу, как коня, так, что та едва с головой не погрузилась в воду.
– Неженка, принцесса!
– Только не вытирай меня! – взвизгнула Эмма, когда великанша, как ребенка, подняла ее из воды и набросила полотняное покрывало.
– Тебе бы камни на стройплощадке ворочать, – ворчала Эмма, вытираясь.
– И это приходилось, – усмехнулась женщина. – Когда мой Гвальтельм…
– Скажи на милость, отчего ты называешь преподобного епископа Шартрского «своим Гвальтельмом»?
Дуода достала из ларя белую льняную сорочку.
– А как же мне его называть, если мы с ним лет двадцать вместе прожили.
– Так ты ему вроде жены? – удивленно переспросила Эмма, выныривая из ворота сорочки, в какую ее буквально всунула Дуода.
Пожалуй, в этом не было ничего необычного. Священники часто брали к себе сожительниц. Дуода же, пока Эмма расчесывала волосы, тут же поведала ей о себе, что родом она из села Аванак, что принадлежало Шартрскому монастырю Святого Петра, или, как его зовут в народе, Святого Отца. Говорят, что еще король Хлодвиг его возвел. А «ее Гвальтельм», тогда еще совсем молоденький, был при нем аббатом. Приезжал взимать десятину в их село, служил мессу. К нему неплохо относились, ибо он прощал крестьянам долги в неурожайные годы.
А посмотришь – добрым не покажется. Неразговорчив, вечно нахмурен. Однако Дуода сразу заметила, как он поглядывал на нее, когда она гнула подковы на празднике урожая и на Троицу. Поэтому ее не удивило, когда он прислал за ней своих людей и поселил при монастыре. Так они и прожили вместе. Четырех сыновей родила ему Дуода, но только младший Дюранд остался жив и сейчас служит герцогу Нейстрийскому в Париже.
– А с моим Гвальтельмом я и по сей день. Он вон теперь епископ. И я при нем.
– Что же он тебя в прислугах держит? – уже начиная дремать, спросила Эмма. – Меня Ролло желал королевой франков сделать!
После дороги и купания ее клонило в сон. Ответ Дуоды слышала, как сквозь дрему. Та говорила, что ей, простой крестьянке, не на что было рассчитывать. Она же – Эмма – из королевского рода франков, и язычнику Роллону выгодно взять ее в жены, ибо брак с Птичкой его вмиг возвысит до уровня монархов Европы.
Эмма открыла сонные глаза. Улыбнулась. Странное дело, но подобная мысль ни разу не приходила ей в голову. Она была изгнанницей в своей семье, ее не признавали. Теперь же, когда сам герцог Нейстрийский называет ее своей племянницей и готов предложить Ролло – все могло измениться самым непредсказуемым образом. Ведь ее левша так падок на лесть и на титулы. Кто знает, ежели Роберт ему предложит ее руку как франкской принцессы, он может и принять условия христиан. Ведь крестился же викинг Готфрид из любви к Гизелле Лотарингской. И Ролло… Они так любят друг друга…
Она заснула с улыбкой.
Вечером ее навестил Роберт. Был уже в длинной кольчуге и плаще, но еще без шлема.
– Мы выезжаем в полночь.
– Разве вы оставите Шартр?
– А разве ты не слышала, что Роллон уже отбыл из своей столицы? И мой долг вынуждает меня отбыть в Париж, куда Роллон непременно направит свой первый удар. Ибо только дикий зверь покидает место своего обитания, когда на него несется свора псов, но не правитель народа.
Эмма ничего не ответила. Подумала лишь, что Роберту скорее пристала роль егеря, устроившего эту облаву, но не травимого зверя. Спросила лишь сухо, что Роберту так уж необходимо покидать город, на который будет направлен основной удар, и разве король Карл не может защитить города на Сене.
Роберт спокойно отвечал, что Карл не посвящен в план ловушки для Ролло. Да ему сейчас и не до того. Сейчас для него важнее всего присоединение Лотарингии. Ибо совсем недавно умер германский Каролинг Людовик Дитя и пока его преемники не распространили свою власть на земли Лотаря, Карл делает все возможное, чтобы заручиться поддержкой герцога тех краев Ренье Длинной Шеи.
Эмма чуть нахмурилась. Поняла, что вечно соперничающие Каролинг и Робертин думают лишь о власти. Как и ее Ролло. У каждого из них – свои цели, и она запуталась в них, как мушка в паутине. И еще ей показалось, что имя Ренье Длинной Шеи вроде бы ей знакомо. Ах да, ему служит сейчас ее знакомый Эврар Меченый, и, кажется, этот Ренье приложил руку к прошлогоднему неудачному покушению на Эмму.
Ах, Дева Мария, как странно влияет на ее судьбу королевское родство, о котором она столько лет не ведала, пока спокойно жила со своей приемной матерью Пипиной в лесном аббатстве Гилария-в-лесу.
"Огненный омут" отзывы
Отзывы читателей о книге "Огненный омут". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Огненный омут" друзьям в соцсетях.