— А какое это имеет отношение ко мне?

— Читай дальше. Там есть фраза, указывающая на то, что если он не отслужит положенные семь лет, то эта крепостная обязанность переходит к сыну.

Бетани изумленно вскрикнула.

— Ты мой, — провозгласил Синклер. — Принадлежишь мне душой и телом, будешь выращивать и тренировать для меня лошадей в течение семи лет.

Эштон разжал пальцы, и документ выскользнул из его рук. Бумага полетела на пол и опустилась у начищенных до блеска ботинок Синклера Уинслоу.

— Я требую часть состояния, принадлежащего мне, — взорвалась Бетани. — Намерена выкупить у тебя этот договор.

Эштон сорвал с глаз очки и повернулся к ней, еле сдерживая гнев.

— Тебе мало того, что сделала меня своим мужем? Хочешь еще превратить в раба?

— Нет, Эштон. Совсем не этого добиваюсь.

Эштон повернулся и стремительно покинул дом. Сердце у Бетани ушло в пятки, когда раздался топот удалявшихся копыт Корсара. Она повернулась к отцу.

— Как ты мог? — прошептала Бетани. — Как посмел?

— Я не совершил ничего предосудительного, — спокойно ответил Синклер. — Ознакомил его с условиями договора, который заключил Роджер Маркхэм. Он сам согласился с ними.

— Потому что он доверял тебе! И никогда не думал, что его сын станет крепостным.

Синклер достал щепотку табаку из обитой кожей коробки и набил им трубку.

— Уверен, Роджер никогда не думал, что его сын совершит такой глупый поступок, решив жениться на девушке, намного выше его по положению.

— Почему ты так поступила, Бетани? — задала вопрос Лилиан. — Зачем вышла за него замуж?

Бетани отвернулась к балконному окну. Родителям не стоит рассказывать всю эту запутанную историю: им будет больно узнать, что Гарри скрывается от правосудия, и никогда не понять, почему она солгала, чтобы побудить Чейзона отменить приговор Эштону.

— У тебя было все, — продолжала Лилиан. — Мы дали тебе все, что могли.

Бетани горько улыбнулась, отведя взгляд от окна.

— Вы потратили целое состояние на мое образование и мои туалеты. Но мне было три или четыре года, когда меня уже приучили не садиться к тебе на колени, чтобы не помять платье. А когда мне исполнилось пять, я уже знала, что сочувствие и помощь можно найти в конюшнях, но не у тебя.

— Бетани, не понимаю, какое это имеет отношение к твоему неблагоразумному поступку. Ты могла выбрать любого мужчину нашего круга. Капитан Тэннер сделал тебе предложение.

— Мне нравится Эштон Маркхэм. Возможно, глупо с моей стороны, вероятно, необдуманно, но на этого человека выбор пал задолго до сегодняшнего утра.

Бетани направилась к двери.

— Куда ты идешь? — требовательно произнес Синклер.

— Собирать вещи. Через час покину этот дом.

— Бетани, — обратилась к ней Лилиан. — Неужели ты собираешься жить в той жалкой лачуге, около конюшен?

— Собираюсь быть со своим мужем. — Бетани пристально взглянула на отца. — Спасибо тебе, что в течение ближайших семи лет эта лачуга будет моим домом.

Она вышла и закрыла за собой дверь. И только оказавшись за дверью библиотеки, почувствовала, как сильно дрожит. Она услышала за собой приглушенные рыдания матери и, к своему удивлению, почувствовала жалость — никогда ей не приходилось причинять такую боль родителям, они этого не заслужили. Девушка снова взялась за медную ручку двери — надо снова поговорить с ними, попытаться все объяснить.

— Пусть уходит, — послышался голос отца. — Прибежит назад, как только поймет, что такое нищета.

— Как вынести этот позор, — причитала Лилиан. — Не смогу смотреть в глаза своим друзьям, которые соберутся на следующей неделе на прием в честь губернатора.

Бетани повернулась и пошла прочь — ее мать волновало только мнение общества, а не то, что ее дочь, возможно, совершила самую большую ошибку в своей жизни.

* * *

— Мы совсем не так планировали это сделать, — говорила Кэрри Маркхэм, перебирая в сундуке нижнее белье и откладывая необходимое на постель. — Вы уверены, что отец лишит вас наследства?

— Даже если он выделит мою долю, Эштон не примет ее.

— Тогда он просто дурак, да и я не лучше, — пробормотала Кэрри, обращаясь больше к самой себе. — Мне следовало подумать о ваших родителях: пока вы добивались Эштона, нам нужно было постепенно готовить их к этому. — Кэрри рывком открыла дверцу шкафа орехового дерева и стала перебирать шелковые и бархатные платья.

— Эти платья не понадобятся, оставь их здесь.

Бетани грустно покачала головой. У нее, пожалуй, найдется не больше двух платьев, которые не будут казаться странными в доме Эштона.

— А что же будет со мной? — требовательно спросила Кэрри.

— Останешься здесь и будешь заниматься чем-то другим.

— Чем же? Мыть посуду на кухне? — Горничная матери уже состарилась. Может быть, займешь ее место.

— Я никогда не смогу угодить госпоже Лилиан. Только чтобы сделать ей прическу, двух рук не хватит.

Бетани хотелось, чтобы служанка перестала стенать: возмущение Эштона, двуличность отца, причитания матери, а теперь и жалобы Кэрри, не скрывавшей своего разочарования, что Бетани не получит своей части наследства, — все это приводило ее в отчаяние.

Стало тяжело на сердце, когда, неся плотно набитый чемодан к домику около конюшен, удивилась, почему раньше не замечала, какая дистанция отделяет дом отца от конюшен и какой контраст между особняком под черепицей и небольшим домиком, покрытым дранкой.

Бетани остановилась, опустила чемодан и взглянула на дом, где из-за жестокости отца ей придется прожить целых семь лет: душистый горошек и белоснежные флоксы вокруг, старые кусты смородины, потемневшие от морского воздуха, резко выделявшиеся на фоне выбеленных стен. Она смотрела на вход, снова невольно сравнивая два жилища: полированные панели, веерообразное окно над дверью холла, через которое струился солнечный свет, тяжелые медные ручки на дверях и дверной молоток, — красноречивое свидетельство богатства и привилегированного положения его владельца, — и сосновые доски, сбитые гвоздями с широкими шляпками, покрашенные белой краской, — дверь, встретившую хозяйку надсадным скрипом, когда она, толкнув ее, вошла, сжавшись в пугающей пустоте.

* * *

Финли Пайпер не проявил особых эмоций, принимая пакет из рук Эштона и пряча его в складках широкого плаща, но волнение выдали светлые глаза, в которых сквозило явное удовлетворение; его сын, Чэпин, долговязый парень с прямыми волосами, устраивая под столом костлявые коленки, не стал сдерживаться — поднял кружку с пивом, улыбаясь:

— Хорошая работа. Твои соотечественники у тебя в долгу.

Эштон удивленно приподнял брови и придвинул к себе кружку с пивом.

— Мои соотечественники?

Финли, засунув толстый палец за воротничок, достал небольшой серебряный амулет на черной ленточке — эмблему «Дерева Свободы».

— Нам нужны такие люди, как ты, — заметил Финли, — чтобы сохранить это дерево живым.

— Ваше дерево нуждается в обрезке, — ответил Эштон. — Какие у тебя дела с мятежниками, Финли?

Финли и Чэпин переглянулись.

— Я член Комитета спасения. Мы занимаемся вопросами связи, саботажа и шпионажа. — Он похлопал себя по плащу. — А теперь вот это. Если мы не можем получить их открыто, то добываем тайно. — Финли испытующе посмотрел на Эштона. — Что побудило тебя помочь нам?

Эштон грустно улыбнулся.

— Если скажу, то не поверишь, поэтому ограничусь главным. Я испытал на себе, что такое английский военный суд, и, наверное, долго не забуду его.

Чэпин восторженно закивал головой и наклонился к Эштону:

— Значит, мы можем теперь на тебя надеяться?

Эштон некоторое время молчал, словно вспоминая, откуда знает отца и сына. Хорошие простые люди: Финли давно овдовел и напоминал ему отца; Чэпин, еще совсем молодой парень, жаждал активных действий. Финли заметил внимательный взгляд Эштона.

— Я и Чэпин занимаемся печатным делом. Давно уже сыты англичанами.

— Мы совсем не стремимся стать героями, — добавил Чэпин, совсем не похожий сейчас на долговязого подростка, каким казался на первый взгляд. Его глаза смотрели на Эштона серьезно и испытующе. — Готов отдать жизнь за дело свободы.

Смутная дрожь прошла по спине Эштона — многие патриоты произносили подобные слова на городских митингах в Брик-Маркете, а ведь еще несколько недель назад самым большим желанием Чэпина было привлечь внимание Кэрри Маркхэм.

— Ты еще слишком молод, чтобы выступать против английской армии, — заметил Эштон.

— Именно нам придется жить в мире, за который сейчас боремся. И поэтому мы сами должны создавать его.

Финли поднялся из-за стола.

— Как я понял, ты не будешь возражать против других поручений.

Эштон сжал кулаки.

— Но не стану никого убивать или причинять вред, каковы бы ни были причины.

— Понимаю тебя. — Финли наклонился к нему и приглушил голос: — Все это лето какой-то шпион постоянно выслеживает нас. Он очень хитрый и вряд ли служит в регулярной армии — слишком осторожен, чтобы быть обычным тори. Мне бы очень хотелось поговорить с тобой об этом дьяволе. Ты все еще работаешь на Синклера Уинслоу?

— Да. — Эштон чуть не поперхнулся. — И придется работать на него в течение следующих семи лет.

— Уинслоу предан Англии. Разводит лошадей, не так ли?

— Покупает их, а занимаюсь ими я.

Финли задумчиво потер пальцем подбородок. — Континентальной армии пригодились бы хорошие лошади.

— Они не принадлежат мне, и я не могу распоряжаться ими. Кроме того, эти лошади не приспособлены для участия в боях.

Эштон задержался в таверне и выпил еще пару кружек пива. Когда вышел из нее, надвигались сумерки.

По дороге домой он в мыслях снова вернулся к тому, о чем все время пытался забыть, — Бетани. Его жена. К привкусу несвежего пива во рту примешалась горечь: жизнерадостная и простодушная девчонка, которой доверился, как другу, осталась в прошлом; скрывая под открытым взглядом хитрость и коварство, которые трудно было даже представить, она беспечно отдала свою невинность Дориану Тэннеру и хитроумно воспользовалась им, спасая свою репутацию. Правда, с помощью ее предательства его шея спасена от виселицы. Но какова цена! Он надеялся, что у нее хватит благоразумия остаться сегодня в доме отца.

* * *

Бетани молча глядела на свои сбитые до крови пальцы — следствие попытки разжечь в печи огонь с помощью трута, кресала и кремня, так как гордость не позволила ей сходить на кухню в дом отца и попросить горячих углей. Она даже получала мрачное удовлетворение от того, что сама попыталась разжечь огонь в печи. Девушка повернула ладони вверх, рассматривая непривычные волдыри у основания пальцев — еще одни следы, оставшиеся от желания самой добыть воду из колодца: ведро показалось очень тяжелым, ей с трудом удалось притащить его в дом. Совсем короткое время убедило ее, что она совершенно не приспособлена выполнять простейшую домашнюю работу.

Глэдстоун, которого она взяла из конуры для компании, лениво лежал на коврике у камина, не ведая о ее заботах и волнениях. Огонь горел в печи, а она пыталась привыкнуть к мысли, что теперь это ее дом. Пока Эштон не отработает положенный срок, придется мыть этот грубый, неровный пол и смотреть в крошечные окошки. Ей, и крошки не подававшей к столу, нужно научиться готовить еду и мыть посуду; руки, никогда не знавшие едкого щелочного мыла, огрубеют от стирки; тело, которое лелеяли и нежили другие, станет болеть и ломить от тяжелой работы.

Бетани не пришлось ломать голову, какую работу выполнить в ожидании Эштона. Она сложила все свои вещи в сундук, стоящий в ногах постели; водянистый суп из бобов, турнепса и нескольких небольших кусочков соленого мяса, найденных в крошечной кладовой, получился ужасно безвкусным, но все же можно было порадоваться: как-никак, а это первое самостоятельно приготовленное блюдо.

Наступил вечер; в доме стало темно, а на душе тревожно. Она подбросила поленьев в огонь, приготовила ко сну ночную рубашку. Ее охватила дрожь; Бетани часто представляла себе свою первую брачную ночь, у нее не было четкого представления, как это должно произойти, хотя не раз слышала болтовню Кэрри, а также тайные перешептывания девочек в колледже. И все же никогда ей не приходило в голову, что ее молодой муж станет избегать ее. Где же Эштон?

Мрачные предчувствия охватили ее при воспоминании о пакете Гарри: если Эштона схватили с секретными документами, ему вообще не вернуться домой. Похолодевшими пальцами она расстегнула пуговицы платья и разделась, бросив его на пол, надела ночную рубашку и вынула гребни из густых волос. Глэдстоун подошел к постели, обнюхал лежавшее на полу платье.