В дверях Бетани столкнулась с четырьмя мужчинами, лица которых закрывали шарфы, от них несло ромом.

— Кто вы такие? — голос ее дрогнул.

— Так мы тебе и сказали, чертова тори.

Бетани громко вскрикнула. Прижав к себе крепче ребенка, попыталась ногой закрыть дверь, снова хотела крикнуть, но рука, пахнущая сосновой смолой, закрыла ей рот. Ребенок заплакал громче, мешая матери оказать сопротивление незваным гостям. Слышались отдаленные крики, ржание лошадей, топот бегущих ног, приглушенный рев пожара. Где-то во дворе Глэдстоун рычал и сердито лаял, а затем внезапно смолк.

Бетани мотала головой из стороны в сторону, пытаясь освободиться, но грубые руки продолжали держать ее лицо. Посмеиваясь и грязно ругаясь, отвратительно пахнущие мужчины вытащили ее во двор.

— Соблазнительная малышка, — проворчал один из негодяев, ощупывая ее тело руками. — Может, позабавимся, прежде чем…

— Об этом не может быть и речи, — ответил второй, толкая ее по тропинке вперед. — У нас приказ не трогать ни ее, ни этого выродка.

Она обернулась и увидела, как двое мужчин поднесли пылающие факелы к кровле дома. Ее попытка вырвать руку только рассмешила верзилу, державшего ее.

— Заткни рот своему отродью, — приказал он, — иначе сделаю это сам.

Она покачала ребенка, прижимая его к груди, детский плач стал утихать, перейдя во всхлипывания.

Впереди замаячил амбар, двери которого были настежь открыты. Грубые руки втолкнули ее внутрь.

— Пожалуйста, — взмолилась Бетани. Дверь захлопнулась. Она слышала, как закрылась щеколда. Внутри амбара было совершенно темно, кругом солома, рядом пахло сухим овсом и сеном.

Крепко прижимая Генри, пока он не успокоился, она прислонилась к копне и прислушалась к кошмару, продолжавшемуся снаружи: грязные ругательства, ржание перепуганных лошадей, треск огня, запах горящего дерева… Опустившись на пол, Бетани укачала ребенка, ища успокоения в тепле, исходящем от сына; попыталась осознать происходящее, но шок парализовал ее. Это было эхо войны колоний за независимость — сегодня оно отозвалось в ее доме.

Глава 17

Вся во власти творящегося вокруг ужаса, Бетани продолжала прижимать к себе спящего ребенка.

Раздался громкий стук в амбарную дверь — она прижалась к дальней стене, опасаясь, что бандиты, разрушив дом и конюшни, теперь вспомнили о ней.

Дверь широко распахнулась, и в предрассветных сумерках четко обозначился крупный силуэт в высокой шляпе и эполетах.

— Бетани?

— Дориан! — произнесла женщина дрогнувшим голосом — ее горло болело от тщетных криков о спасении. — Слава Богу, вы пришли. Все живы?

С его помощью она поднялась и, чтобы не упасть — ее ноги подкашивались, — невольно прислонилась к своему спасителю, взявшему ее за руки.

— У вас холодные как лед руки, — пробормотал он, выводя ее из амбара.

— Но как остальные…

Ее сердце замерло при виде ужасного зрелища: двери конюшен распахнуты, в стойлах не осталось лошадей; прямо перед ней чернела печь с трубой, остатки их тепла и уюта, — обгорелая, она, словно мрачный страж, возвышалась над серым пепелищем дома; то здесь, то там к небу поднимались струйки дыма над тлевшими постройками и нехитрым скарбом — всем тем, что называлось хозяйством; и довершало жуткую картину безжизненное и окровавленное тело Глэдстоуна. Бетани вскрикнула и попыталась вырваться от Дориана, но он не отпускал ее.

— Кто совершил это злодейство? — прошептала она.

— Патриоты, — капитан постарался придать голосу побольше гнева. — По моему приказу отряд обнаружил большую часть скота, который они собирались переправить на перешеек Уорик.

Бетани содрогнулась — гнев и ненависть охватили ее. Патриоты! То есть все те подонки, которые в свое время устроили суд над мисс Абигайль. Будто читая ее мысли, Дориан крепко сжал Бетани за плечи.

— Вы сможете отомстить, дорогая. Обещаю.

Она взглянула на Глэдстоуна.

— Мне совсем не хочется этого.

— Ах, Бетани, этому бедняге уже не поможешь. Пойдемте, дорогая. Вы нужны матери.

Бандиты разграбили большой дом. Дориан показывал ей опрокинутую мебель и разбитые стекла. В большой гостиной слуги плакали, прижимались друг к другу, в отчаянии сжимая руки.

— Урон не столь значителен, как это кажется на первый взгляд, — объяснил он. — Мои люди прибыли вовремя и спугнули бандитов. Они не успели поджечь большой дом. — Он взглянул на Кэрри Маркхэм, которая терла нос крошечным носовым платком. — Где миссис Уинслоу?

— Ее отвели в спальню и уложили в постель. — Кэрри шмыгнула носом. — Ваш врач дал ей настойку опия, чтобы она уснула.

— А где отец? — задала вопрос Бетани. Дориан обернулся к ней, лицо его стало напряженным.

— Моя дорогая, это, конечно, самый страшный удар. — Он тяжело вздохнул. — Бетани, моя дорогая девочка, сердце вашего отца не выдержало, не вынесло ужасов этой ночи.

Она машинально передала Генри в руки Кэрри и медленно направилась в спальню отца, где вся мебель также была перевернута, а вещи валялись на полу. Повар Дадли, весь бледный, убирал осколки вокруг большой деревянной кровати. Подняв хорошо смазанное охотничье ружье, полностью искореженное, слуга объяснил:

— Ваш отец пытался оказать сопротивление, но негодяев оказалось слишком много. И в конце концов он сломал ружье, заявив, что ни один проклятый мятежник не сможет из него выстрелить.

Бетани увидела покойного: он лежал в расстегнутом сюртуке, но без неизменной сапфировой заколки, смерть разгладила раздражение на его аристократическом лице.

Бетани опустилась на колени, горько сожалея, что никогда не была близка с отцом, хотя любила его, как и маленький Генри. Крепко закрыв глаза, она не находила слов, которые могли бы выразить ее горе. Чья-то рука легко коснулась ее плеча — это была Кэрри.

— Вам лучше спуститься вниз. Схвачено несколько преступников. Я унесу Генри в свою комнату.

Смахнув слезы, Бетани бросилась к лестнице — холодная ненависть наполняла ее, — хотелось взглянуть на людей, ставших причиной смерти ее отца.

В затемненном зале Дориан и трое солдат не могли справиться с двумя сопротивлявшимися мужчинами. Спустившись вниз, Бетани поморщилась от запаха рома и немытых тел, раздававшихся проклятий и ругательств. Один из пленных, вырвавшись от солдат, попытался бежать — сверкнула сталь, прервавшая его последнее проклятие. Свалившись на пол, он царапал пальцами полированный пол. Бетани взглянула на мертвеца: гладкие, прямые волосы обрамляли худое скуластое лицо — Чэпин Пайпер.

— Нет! — раздался голос второго мятежника. Бетани узнала его, но не хотела верить своим глазам и не могла кричать, будто смертельная стрела пронзила сердце. Эштон.

Она качнулась, схватилась за перила и спустилась к мужу.

— Скажи, что ты не виноват, — прошептала она, упав перед ним на колени. — Скажи, что ты не причастен к тому, что произошло сегодня ночью. Говори, любовь моя! Скажи, что не имеешь к этому никакого отношения.

Эштон взглянул на нее, а затем обратил горящий взгляд на Дориана.

— Я действительно не виноват, — проговорил он сквозь зубы, — но что от этого толку?

Она с трудом поднялась на ноги.

— Я должна быть уверена, что ты говоришь правду, Эштон. Пожалуйста…

Зарычав, муж бросился на Дориана, спасать которого кинулись сразу трое солдат. Удар прикладом — и оглушенный Эштон потерял сознание.

* * *

Звук щелкнувших каблуков солдата, стоявшего на страже, разбудил узника.

— Ты свободен, солдат.

Эштон сел, отыскивая зарубки на сырой стене камеры. Привыкнув к темноте, молча посчитал отметки, нацарапанные наручниками, — один, два, три… Четвертый день заточения. В камеру вошел Дориан Тэннер, закрыв за собою дверь. Эштон, прикрепленный к стене наручниками, подался вперед, наполненный яростью, сотрясавшей его до глубины души, но цепи останавливали, впиваясь в израненные запястья, — тупая боль заставила отпрянуть назад и прижаться спиной к сырой стене. Слащавая улыбочка играла на лице Тэннера.

— Терпение, мой друг. — С гримасой он вытащил из рукава шелковый носовой платок и приложил к носу, демонстрируя отвращение к затхлому воздуху камеры.

— Ты высокомерный сукин сын, — проговорил Эштон. Дориан покачал тщательно причесанным париком.

— Ну, ну, а я надеялся, что несколько дней в холодной и сырой камере умерят твой пыл. Очевидно, гнев помогает тебе согреться. Мне следовало поступить с тобой так же, как с твоим другом.

Боль пронзила Эштона при воспоминании о смерти Чэпина Пайпера, погибшего от рук «красных мундиров». Юноша погиб, не успев превратиться в мужчину, насладиться свободой, о которой мечтал и за которую отдал жизнь.

— Следовательно, — с ненавистью произнес Эштон, — можешь прибавить это убийство к числу своих геройских поступков, капитан.

— Смерть в военное время не считается убийством. Его все равно бы повесили, как опасного шпиона.

«Единственная угроза, исходившая от Чэпина, — это его преданность делу независимости, — боль разрывала сердце Эштона. — Финли… Что будет с ним? Как переживет смерть единственного сына?»

— Все, — как клятву произнес Эштон дрожащим от гнева голосом, — все, что пришлось пережить Чэпину Пайперу, воздастся тебе десятикратно.

Тэннер зло рассмеялся.

— Кто же это сделает, Маркхэм? Разумеется, не ты. Видишь ли, тебя скоро повесят.

Эти слова не стали для Эштона открытием: собственная судьба перестала волновать его с того самого момента, когда, встретившись с Тэннером на пристани, почему-то он решил, что ходит со смертью рядом.

— Даже британский военный суд не сможет предъявить мне обвинение в организации этого налета.

Дориан торжественно достал небольшой пакет.

— Все твои намерения, а также предательские действия задокументированы вот здесь твоей собственной рукой. Как это их фамилии? Посмотрим. Ах, да. Сэмюэль Уард, Бенжамин Толлмадж и другие…

Эштон почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Холод пробежал по спине.

— Где ты его взял?

Тэннер победно улыбнулся.

— А как ты думаешь? — Он сложил записную книжку и остальные документы в пакет и похлопал по ним рукой. — У твоей жены.

Эштон похолодел, но постарался сдержать гнев и подумать логически: каким-то образом его личные записи попали в руки Тэннера. Только не Бетани отдала их ему — она не могла так поступить. Он чуть не рассмеялся в лицо Тэннеру, которому очень хотелось, чтобы ему поверили, будто Бетани предала его, — жена никогда не смогла бы сделать этого, потому что любила его, хотя и была убита горем в то утро, после поджога. Несомненно, ей уже понятно, что Тэннер обманывает ее. Эти надежды поддерживали его в эти нечеловечески холодные и голодные дни: она много раз демонстрировала ему свою любовь, но только в последнюю ночь ее слова проникли сквозь стену недоверия. Бетани любила его, и теперь он, когда оценил все, что ею сделано ради него, мог, не скрывая, любить ее. Грустная улыбка коснулась уголков его губ — жаль, неминуемая казнь помешает их счастью.

— Несомненно, капитан, ты рассчитывал, что твоя ложь приведет меня в отчаяние, — холодно произнес Эштон, прислонившись к стене.

— Ошибаешься. Почему твоя жена, верная лоялистка, не поможет отправить куда подальше человека, повинного в смерти ее отца?

— Уверен, сейчас она уже все поняла и осталась верной прежде всего мне.

Эштон вспомнил, как смело и самоотверженно она пришла ему на помощь на суде в Бристоле.

— Теперь она ненавидит тебя, так как убеждена, что ты организовал налет мятежников.

Внутри у него все похолодело.

— Она узнает, что это гнусная ложь.

Выщипанные брови Тэннера поползли вверх.

— Она не настолько глупа, Маркхэм. У тебя были все основания отправить Синклера на тот свет: ты зависел от этого человека, кроме того, вы крупно поссорились с ним из-за колониальной хартии, и он угрожал лишить тебя сына. А о твоей поездке на мыс Джудит никто не знает — значит, нет алиби. — Офицер засмеялся. — Ты удивлен, мой друг. Синклер все рассказал мне о хартии. Только перед этим он назначил меня по завещанию опекуном твоего сына.

* * *

На кладбище, в конце Фэуэлл-стрит, горожане предали земле два тела. Бетани, дрожа от холода, печали и гнева, стояла на краю могилы отца и никак не могла привести мысли в порядок — накануне приняла большую порцию опиума. Ее окружали только несколько человек — многие поспешили покинуть охваченный войной город. Всего лишь несколько дней назад лоялисты Ньюпорта дали клятву верности в присутствии генерала Клинтона, а сейчас, собравшись вокруг свежей могилы, бормотали гневные проклятия в адрес мужа Бетани, ставшего причиной смерти ее отца.