— Он был на мне в тот вечер, когда я проникла в кабинет Дориана Тэннера. Я совершенно забыла о нем — Финли тяжело переживал смерть Чэпина. — Она протянула Гарри два небольших предмета. — Это награда Эштона — «Дерево Свободы», Но посмотри на вторую вещь. Что-нибудь припоминаешь?

Гарри взял вещицу в руку и поднес к свету.

— Эта заколка с сапфиром принадлежала моему отцу, — взволнованно произнес он. — Вы говорите, что нашли это у Тэннера? Но это же означает только одно…

Абигайль похолодела:

— Все организовал сам Тэннер!

Гарри быстро направился к двери.

— Сейчас же отправляюсь в Систоун, чтобы избавить Бетани от этого «красного мундира», ведущего двойную игру.

Вскочив в шлюп под парусом, он отплыл. Ветер кружил барашки на водах залива; Гарри обернулся, помахал шляпой — золотистые волосы развевались на ветру, — совсем мальчишка, пылкий и отважный. Абигайль, постояв, вернулась в дом.

* * *

Эштон чувствовал себя превосходно на покачивающейся верхней палубе корабля «Лангедок» — флагмана флотилии из одиннадцати судов.

— Великолепный корабль, не правда ли? — с гордостью в голосе произнес Гастон, рулевой корабля. — У нас девяносто орудий — немного удачи, и мы сметем англичан до самой Канады. — Мальчишеская улыбка освещала мужественное лицо немолодого француза, когда он пожимал руки каждому американцу: Эштону, Финли и пяти членам Комитета спасения.

Финли толкнул Эштона локтем и кивнул в сторону кормы:

— Никогда не видел столько медных орудий.

— Герои-победители, — устало заметил Эштон. — Не понимаю, зачем называть героями людей, убивающих себе подобных?

Во главе группы офицеров на палубе появился Шарль Гектор Теодат, граф де Эстен, на всех — великолепные белые мундиры и жилеты с серебряными латными воротниками, золочеными пуговицами; головные уборы, отделанные мехом барашка, довершали великолепие наряда. Американцы, севшие на флагман на мысе Джудит, чтобы помочь флотилии найти наиболее выгодную военную позицию, изумленно открыли рты, удивляясь пышности формы.

— Эштон Маркхэм, — граф слегка поклонился. — Месье Тэлмедж сообщил, что вы — огромный свирепый лев, а не человек. Согласен с ним — это действительно так.

Эштон усмехнулся:

— Бен, вероятно, говорил это не в качестве комплимента.

— Eh, bien[10]. Ваш соратник также рассказал, что вы прекрасно разбираетесь в лошадях. — Он направился в адмиральскую каюту, чтобы обсудить детали плана. — Я проинструктировал адмирала Суфрена держать свободным восточный пролив. — Он указал на карту. — Он называется Саконнет — эти краснокожие дают всему такие невероятные имена.

Финли отпил большой глоток французского вина. Один из офицеров, презрительно фыркнув, чуть пригубил бокал, Финли же, осушив его, демонстративно громко стукнул им о стол, а затем рыгнул. Де Эстен прочистил горло.

— Суфрен захватил заложников.

— Есть ли в этом необходимость? — быстро спросил Эштон.

— Разумеется. Их нахождение на борту «Лангедока» свяжет англичанам руки, они не решатся обстреливать флагман, а значит, не смогут разрушить наши планы.

«Хорошо, что удалось отправить Бетани и Генри в Бристоль», — подумал Эштон.

Пока флотилия ожидала сообщений о том, что пролив Миддл-Пэссидж свободен для прохода судов, он размышлял. Обильное возлияние — французские моряки не скупились на угощения — усиливало грусть. Ньюпорт скоро будет освобожден, и когда это произойдет, он даст свободу желаниям своего сердца: слишком долго приходилось сдерживать свои истинные чувства к Бетани, а ей всегда были нужны только его любовь, и ему, наконец, стало ясно, что он готов дать ей эту любовь.

Под действием вина Эштон разоткровенничался с Гастоном и рассказал ему о своей лоялистке-жене.

— Я знал ее еще девочкой, помню угловатым неуклюжим жеребенком, полным озорства. Но после четырех лет учебы ее нельзя было узнать.

— Стала очаровательной женщиной, не так ли? — Гастон приподнял бровь и снова наполнил бокал Эштона.

— Как прекрасное выдержанное вино.

* * *

На следующий день к флагману подплыла лодка, помощники сообщили хорошие новости: Суфрен очистил пролив Миддл-Пэссидж, войска под командованием Салливана и Лафайета начали военные действия на острове Эквиднек.

Захваченные Суфреном заложники были доставлены на борт флагманского корабля, матросы помогли несчастным тори по одному подняться по трапу. Первыми показались торговцы: рабами — мистер Симон Пиз, ромом — мистер Эвен Хант, — за ними мистер Кит Крэнуик, посылая проклятия в воды залива. До следующего очередь не дошла — случился обморок с мистером Пизом: его лицо вдруг смертельно побледнело, он схватился рукой за грудь, падая на палубу у ног графа де Эстена. На некоторое время все забыли о четвертом заложнике. Услышав какой-то звук, Эштон оглянулся и увидел небольшую, явно женскую ручку, держащуюся за поручни, затем — гриву золотистых волос и ангельское личико, искаженное гневом, достойным фурии.

— О Боже, — произнес он, — Бетани.

Глава 22

— Это невозможно, — ответил де Эстен, застегивая многочисленные пуговицы мундира. — То, о чем вы просите, Эштон, совершенно недопустимо.

— Но это же женщина.

— Чтобы убедиться в этом, не надо родиться французом.

— Но вы же не станете держать мою жену на корабле во время сражения.

— Послушайте, mon ami[11]. Конечно, брать женщину в заложницы не соответствует правилам, но корабль более безопасное место во время сражения, чем Ньюпорт, не так ли?

Эштон мрачно кивнул, направляясь к двери каюты.

— Вам придется убедить в этом мою жену.

— Сегодня на корабле официальный ужин, — бросил ему вслед француз. — Надеюсь, у вас есть с собой приличный костюм.

— Приличный? — тихо пробормотал Эштон.

В матросских каютах Эштон столкнулся с Финли.

— Ты уже разговаривал с Бетани?

— Накоротке, но она успела сравнить меня с хитрой змеей.

— Надеюсь, жена не обвиняет тебя во всем, что произошло? Почему она не уехала в Бристоль, как ты ее просил?

— Лилиан и слышать не хотела, чтобы уехать из Систоуна, и Бетани пришлось остаться с ней, а Кэрри и Генри отправить в Бристоль. У нее вошло в привычку обвинять меня во всем, что бы с ней ни случилось.

— Не отчаивайся, — успокоил Финли. — Год назад Эбби была готова сжечь меня на костре, а сейчас носит моего ребенка. — И добавил с застенчивой улыбкой: — А я по-прежнему стираю белье.

Эштон достал свой официальный костюм, единственный, по его мнению, приличный: белую кружевную рубашку, которая топорщилась на нем, выступая белой пеной из-под бордового жилета, кожаные бриджи, до колен туго обтягивающие бедра, тонкие шелковые чулки, закрепленные подвязкой, — еще ладно, что высокие черные кожаные сапоги почти полностью закрывали чулки. Темно-синий сюртук украшало золотое шитье.

— Восхитительно, — мрачно прокомментировал Финли, прихорашиваясь, словно щеголь, также в парадном костюме. — Не хватает только напудренного парика.

Эштон бросил на него хмурый взгляд; как давно привык, завязал волосы на затылке, оставив незатейливый хвостик, и вместе со всеми американцами отправился в кают-компанию.

* * *

Бетани неохотно шла вслед за корабельным юнгой по лабиринтам многочисленных плохо освещенных проходов корабля, пока не поднялась на верхнюю палубу, где моряки заканчивали свою обычную работу. В мгновенно установившейся тишине пронесся шепот:

— Женщина… Боже мой, что за красотка!

Бетани опустила голову, стараясь скрыть покрасневшее лицо, — мало того, что ее схватили в конюшнях Крэнуика и доставили на французский корабль, словно какую-нибудь вещь, так теперь еще иностранные матросы отпускают по ее адресу похотливые замечания, а Эштон, черт бы его побрал, ведет себя так, будто ничего не произошло.

Адмирал де Эстен приветствовал ее в дверях каюты. Она глядела мимо него на многочисленных слуг, прислуживающих за роскошно сервированным столом из красного дерева. В углу каюты стояла группа офицеров.

— Как вы себя чувствуете, мадам? — осведомился адмирал.

— Заверяю вас, для меня было бы намного лучше, если бы я не оказалась здесь, месье.

Адмирал гордо пожал плечами:

— Война, мадам. Уверяю вас, в мирные времена мы бы могли стать хорошими друзьями. — Взяв руку женщины, он поднес ее к губам.

Внушительная тень Эштона появилась в дверях; Бетани каким-то особым чутьем ощутила присутствие мужа еще до того, как увидела его, — таким бывает запах надвигающегося шторма. Обернувшись, она отметила аккуратно зачесанные волосы, элегантный костюм, начищенные до блеска сапоги — такой наряд делал его похожим на человека из общества. Эштон смерил ее долгим взглядом, каким еще никогда не смотрел, — нежным, мягким, призывным. Будь обстоятельства другими, ей бы не устоять перед таким соблазном.

— Добрый вечер, любовь моя. — Он взял ее руку у де Эстена и, низко склонившись, прижался губами. — Ты, кажется, очень взволнована тем, что оказалась здесь.

Удивленная его официальным приветствием, Бетани отдернула руку.

— Не взволнована, а возмущена — меня похитили и силой доставили на вражеский корабль.

Эштон проводил жену к длинному столу и усадил на стул. Во время ужина Бетани старалась не замечать мужа, уделяя внимание Ханту и Крэнуику, которые ели очень мало, а пили много, и хотя она не знала первого и совсем не симпатизировала второму, обменивалась мнениями, в основном, с ними.

— Как ужасно, что тебе пришла в голову мысль показать наррагансеттских скакунов именно сегодня, после обеда; останься мы в гостиной с Мейбл и мамой, возможно, негодяи адмирала Суфрена прошли бы мимо.

Кит хмуро смотрел в бокал с вином.

— Все это лето в городе постоянно воровали лошадей, но я никогда не думал, что можно похищать гражданских лиц.

Французы, восхищенные красотой Бетани, старались привлечь ее внимание, разговаривая с ней на плохом, но старательно выученном английском языке.

— У тебя сегодня толпа поклонников, — прошептал Эштон, наклонившись к ней, — включая и меня.

Она напряженно выпрямилась на стуле.

— Я покидаю вас, — объявила Бетани, вставая из-за стола.

Мужчины поднялись; она направилась к двери, никому не пожелав доброй ночи. Эштон сопровождал ее, твердо держа за локоть, и не позволил ей вырвать руку.

— Сама найду дорогу в каюту.

Эштон, казалось, не слышал ее; взглянув на ночное небо, сказал:

— Какая лунная ночь!

Бетани не удержалась, тоже посмотрела, и весь ее гнев исчез: ночной воздух — неподвижен и словно насыщен солью, бархатное небо — все в звездах, которые, казалось, вот-вот зацепятся за мачты корабля.

— Сколько меня здесь собираются держать пленницей? — задала она вопрос.

— Пока не освободят Ньюпорт. Посмотри вокруг, Бетани. — Он указал на огни еще одиннадцати военных судов. — «Красные мундиры» не устоят против этой силы.

Жена некоторое время молчала — внезапная перспектива освобождения от англичан Ньюпорта уже не показалась ей такой ужасной, только хотелось, чтобы война быстрее закончилась. Эштон дотронулся пальцами до ее подбородка. В его взгляде была такая нежность, что она задрожала.

— Давно собираюсь тебе кое-что сообщить — это касается меня. Нас двоих.

— Тебе нечего сказать о нас двоих, меня мало интересует, о чем ты собираешься говорить.

— Тогда, может быть, вспомнишь…

Она вскрикнула от неожиданности, а он с силой прижал ее к себе.

— Отпусти.

Эштон не дал ей больше ничего сказать, и напрасно Бетани сопротивлялась его настойчивому поцелую, чувствуя, как силы покидают ее, — как легко запутаться в его шелковой паутине и забыть обо всех своих убеждениях! Она уперлась руками в его кружевную рубашку и заговорила резким отчаянным голосом:

— В этом наряде ты выглядишь джентльменом, Эштон, но я знаю тебя предателем, который силой берет то, что ему нужно. Так возьми меня силой, муж, потому что я не могу отдаться тебе по своей воле.

Его руки ослабли, жена качнулась и облокотилась на перила, гневно сжав губы, но глаза выдавали что-то, похожее на невыразимую печаль.

* * *

Бетани плохо спалось на узкой кровати. Наступило прохладное августовское утро. Она попыталась читать французский роман, но с его страниц веяло скукой; через иллюминатор каюты можно было разглядеть, как «Лангедок» входит в воды залива Наррагансетт. Мысли ее вернулись к предыдущему вечеру. Гнев прошел — не настолько, чтобы можно было простить Эштона, но поговорить с ним надо. Выйдя из каюты, Бетани поднялась по крутому трапу и вышла на палубу, освещенную полуденным солнцем.