— Нет, — ответила царевна, круто повернулась и вышла в ворота.

Нофрет подумала, не остаться ли на месте, но любопытство было сильнее ее. По другую сторону ворот был сад с бассейном, полным лилий. Две газели пили из бассейна. При виде Нофрет они подняли головы, но не убежали.

Царевна присела у бассейна. Там плавали рыбы: она кормила их кусочками ячменного хлеба прямо из рук. Пока хлеб не кончился, она даже не взглянула на Нофрет.

Нофрет устроилась неподалеку, подумав, что должна, наверное, пасть ниц, но не видела в этом смысла. Кто-то стоял на страже: она заметила тень среди цветов, внимательные глаза. Но теням все равно, кланяются ли царевне Двух Царств должным образом.

Царевне, похоже, тоже было все равно. Пока она кормила рыбок, Нофрет пыталась подманить и погладить одну из газелей. В ее присутствии газели чувствовали себя вполне непринужденно, но не настолько. Они бродили у края воды, пощипывая лилии и не обращая внимания на Нофрет. Девушка потянулась, чтобы сорвать лилию для приманки, и тут царевна вымолвила:

— Скажи мне свое имя.

«Скажи мне твое», — чуть не выпалила Нофрет, но внезапно исполнилась осторожности и сказала.

— Мне велено называться Нофрет.

— Это не твое имя, — заметила царевна.

— Предыдущее ушло, — ответила Нофрет. — Я отпустила его. Думаю, это небольшая потеря. Сени говорит, что все имена моего народа похожи на вопли котов перед дракой.

— Ты не из Митанни? — поинтересовалась царевна. — По-моему, имена Митанни похожи на бульканье.

Нофрет поднялась на коленях.

— Разве похоже, что я из Митанни?

— Похоже, что ты чужеземка, — равнодушно сказала принцесса.

— Я происхожу из Великой Страны Хатти, — произнесла Нофрет тоном уязвленной гордости, — где Великий Царь не кланяется никому — никому, даже царю Египта. Он называет твоего отца братом, а не отцом, не повелителем и не хозяином.

— Нахал, — сказала царевна и склонила голову набок. Длинная прядь волос закачалась, щекоча плечо.

— Ты ему предана?

— Я предана самой себе, — ответила Нофрет.

— Ты будешь предана мне, — возразила царевна. — Ты теперь моя. Мама сказала, что, если ты задумаешь что-нибудь против меня, тебя высекут, окунут в соленый раствор и повесят на крючок. Но я не стану поступать так жестоко. Я просто скормлю тебя крокодилам.

Нофрет засмеялась. Смех был скорее болезненным, чем по-настоящему веселым.

— Какая ты кровожадная.

— Я царская дочь. Меня зовут Анхесенпаатон. Ты будешь называть меня госпожой. И царевной.

— А как тебя называют твои сестры?

Царевна сощурила длинные глаза. Она напоминала кошку, нежащуюся на солнце, настороженную и безмятежную одновременно.

— Ты не моя сестра. Ты моя служанка.

— Готова спорить, они зовут тебя Малышкой, — сказала Нофрет. — Или Котеночком.

— Котенок — это моя старшая сестра, — ответила царевна. — Меритатон. Мекетатон — Олененок.

— А ты?

— Я вижу, что ты из хеттов, — заметила царевна, но не сердито. Скорее, ей этот разговор казался забавным. — Ты пытаешься быть такой же нахальной, как твой царь.

— Стало быть, Малышка, — настаивала Нофрет.

— Вот и нет. Меня называют Лотос, Цветок Лотоса, но ты не должна звать меня так.

— Да, госпожа, — сказала Нофрет так мягко, как только могла, и склонила голову, искоса взглянув на свою повелительницу. Ей так и не удалось вывести царевну из себя. Она ожидала покорности, но даже не поблагодарила Нофрет за то, что та согласилась ее проявить.

Царевна сорвала лилию, заткнула за ухо и наклонилась над водой. Не то, чтобы она была тщеславна: девочка просто развлекалась, глядя, как ее четкое отражение покрывается рябью, когда рыбы пытались поймать его.

Нофрет склонилась рядом с ней, но не слишком близко. Ее отражение было больше, шире и более дикого вида — с роскошной копной вьющихся волос, с глазами, горящими, словно у льва, потревоженного в логове.

Но царевна вовсе не опасалась полудикой рабыни и произнесла:

— Ты будешь служить только мне. Если мои сестры захотят, чтобы ты им прислуживала, скажи, что ты принадлежишь мне. Но скажи это вежливо. Мои сестры не такие покладистые, как я.

— Я думала, у вас все общее, — заметила Нофрет.

— Ох, нет, ответила царевна. — Это только напоказ, потому что мы царские дети, и царь хочет, чтобы люди думали, будто мы живем в полном согласии. Так оно и есть на самом деле, потому что нам нечего делить. У моих старших сестер свои служанки. У каждой из моих младших сестер своя нянька. Моя нянька умерла, а теперь ты принадлежишь мне и будешь моей служанкой.

— Почему я? — спросила Нофрет, наконец поняв суть дела.

— Потому, — ответила царевна.

Она не собиралась ничего добавлять к сказанному, это было ясно. Нофрет чуть не забыла, что перед ней еще совсем маленькая девочка — восьми, от силы девяти лет. Но по большей части она говорила и поступала, как гораздо более взрослая, как сама Нофрет, а Нофрет стала взрослой уже с прошлогоднего урожая.

Однако царевна все же была ребенком, и, как все дети, могла быть несносной.

Нофрет улыбнулась ей.

— Наверное, ты считаешь меня необыкновенной. Я совсем не похожа на людей из страны Митанни и на хеттских девушек тоже не похожа. Хеттские вельможи не привозят своих женщин в дар египетскому царю.

— Нет, они продают сестер и дочерей за любую плату, какую он даст. — Улыбка царевны была такой же любезной, как та, что Нофрет изо всех сил старалась удержать на лице. — В Великой Стране Хатти есть царь. В Двух Царствах есть Бог.

— И ты принадлежишь к богам?

— Я из царской семьи, — ответила царевна, — а цари происходят от богов.

— Я преклоняюсь.

— Ты невозможна! Тебя поэтому отправили сюда? Потому что ты не желаешь держать язык за зубами?

— Отчасти поэтому, — согласилась Нофрет и добавила с внезапной яростью: — И еще потому, что я не захотела пустить в свою постель жирного паршивца с блохами в бороде.

Глаза царевны чуть расширились: только это выдало ее потрясение.

— У тебя был выбор?

— Я укусила его за одно место, — сказала Нофрет, яростно выплевывая слова. — Он еще порадуется, что пара сыновей у него уже есть.

— Меня ты кусать не будешь, — заявила царевна после солидной паузы.

— Но ты же не будешь пытаться изнасиловать меня, — ответила Нофрет.

— С тобой все будет в порядке, если ты будешь вести себя как подобает, — пообещала царевна. — И распускать язычок только тогда, когда мы вдвоем. Ты очень… — она задумалась, — освежаешь. Но все остальные смотрят на вещи иначе.

У Нофрет не было причин сомневаться в этом. Сени обучила ее обязанностям служанки настолько хорошо, насколько ей позволило время. Много было сказано о царских требованиях и о том, чего ожидают от прислуги. Сени всячески подчеркивала, что важнейшими достоинствами являются молчаливость, исполнительность и полная незаметность.

Нофрет так и не научилась помалкивать, исполнительность проявляла, только специально вспоминая об этом, и уж никак не могла стать незаметной. Но она будет служить царевне, и вовсе не потому, что ходила, склонив голову и глядя только себе под ноги, как подобает прислуге.

— Давай поиграем, — предложила царевна. — Когда кто-нибудь рядом, изображай из себя безупречную служанку. Когда мы наедине, можешь говорить, что вздумается.

— Это сделка? — поинтересовалась Нофрет.

Царевна заметно насторожилась.

— Я царская дочь. Я никогда не заключаю сделок.

— Заключаешь, — возразила Нофрет. — Просто не называешь их так. Ладно, назовем это игрой. И ты не прикажешь меня высечь, чтобы я ни сказала, когда никого нет рядом.

— Смотря что ты скажешь, — ответила царевна.

3

Жизнь прислуги во дворце в Ахетатоне не слишком отличалась от жизни прислуги в богатом доме в Митанни. Так же нужно было выполнять множество разных поручений и тратить массу времени, угадывая в самых тонких, почти невразумительных намеках очередные желания хозяйки. И все же это была совсем другая жизнь.

Условия здесь были гораздо лучше, чем там, в переполненных, пропахших духами комнатах, в каких жила Нофрет. Тут она была обязана спать в ногах своей госпожи и поэтому расстилала циновку в комнате царевен, просторной и веселой, с высокими, ярко раскрашенными столбами, расписными стенами и роскошными мягкими коврами на мозаичных полах.

И еда тоже была лучше. Первой обязанностью Нофрет у новой хозяйки было пробовать всю пищу перед подачей царевне, а потом можно было доесть остатки. Боязнь проглотить отраву никогда полностью не оставляла Нофрет, но она была дочерью воина — ее учили быть смелой и презирать трусов.

Итак, она жила и ела почти как царевна, но все же была новенькой среди прислуги, которой во дворце было великое множество. Вскоре после разговора с царевной ее передали придворной даме в льняных одеждах, которая смотрела на нее с таким же презрением, как служанка, приходившая на постоялый двор, и приказала ее вымыть, осмотреть и, как она выразилась, почистить.

При этой чистке ей пришлось лишиться своих волос — роскошной, черной, отливающей на солнце красной медью вьющейся гривы, длиной почти до колен. Все остальные волосы на теле выщипали или сбрили, а потом натерли ее какой-то вонючей гадостью, чтобы убить остатки заразы, которая, как полагали эти самовлюбленные египтяне, гнездилась на ней. Нофрет стояла голая и дрожащая, пытаясь прикрыться неловкими руками, пока грубые пальцы шарили там, где им вовсе нечего было делать.

— Она девственница, — провозгласил ее мучитель.

Банная прислуга захихикала.

— Это ненадолго, — сказал один из них.

Нофрет с удовольствием выцарапала бы ему глаза, но ее ногти тоже были коротко подстрижены и подпилены.

После этих процедур у нее все болело и горело внутри и снаружи. Нофрет напоминала ободранный от коры прутик с белым концом — они смеялись и над этим, видя ее безволосую голову, бледную по сравнению с телом, коричневым от загара. Она дала себе клятву, что посчитается с ними. Как-нибудь. Когда сможет.

Нофрет проводила много времени с царевной, прислуживая ей и исполняя ее приказания, но она должна была подчиняться еще и начальнице над слугами, и управляющему дворца. Она могла стать объектом придирок любого из прислуги, кто был старше и сильнее — начиная от служанки, которая провожала ее в баню, а потом учила, как следует прислуживать царевне. Уроки Сени пошли впрок, но нужно было запомнить еще многое и все сразу. Слуг, не умевших учиться быстро, ожидала порка.

Это было совсем несправедливо и вовсе не интересно. Слабачка в глубине души Нофрет упрашивала ее пожаловаться царевне, но дочь воина распрямляла спину, поднимала голову и решала выдержать все. Даже если бы царевна и хотела, что она могла сделать? Ее вмешательство только ухудшило бы положение Нофрет, когда она снова окажется со слугами.

Девушка не помышляла о побеге, даже в снах, да и не собиралась бежать. Следовало доказать богам или Высшей Силе, кто бы ни заставил ее оказаться здесь, что она упрямей их.

Первое, что должна была выучить Нофрет после того, как ей показали весь дворец и объяснили, что она должна всякий раз пробовать еду своей хозяйки, было чудовищное количество имен и лиц высокопоставленных особ. Не только царя, царицы и их шестерых дочерей, от красавицы Меритатон до малютки Сотепенры. У царя были и наложницы, дочери его союзников, присланные ему в дар или в качестве заложниц. Главенствовала над ними хозяйка Сени, госпожа Кийа — Тадукипа из Митанни, царевна замечательной красоты, пользовавшаяся большими правами. Царь обожал ее, хотя она не родила ему ни одного ребенка. «И не родит», — шептали люди, бросая на царицу осторожные взгляды. Царица Нефертити не рассчитывала, что царь посвятит себя только ей, как можно было бы ожидать от обычного человека — царю это не дозволялось, — но и не желала, чтобы другая женщина дала ему то, чего не дала она, — сына, который будет править после него. Нофрет было любопытно знать, как царица добилась этого, если люди не врут. Такое знать полезно.

На празднества в город приехала мать царя, вдовствующая царица, которая распоряжалась, кем хотела. Даже Нофрет предупредили, что, может быть, придется прислуживать ей. Нофрет не стала говорить, что ее госпожа запретили прислуживать кому бы то ни было — все благоговели перед царицей-матерью Тийей, даже, наверное, ее внучка Анхесенпаатон.

Стоя в тени колоннады и наблюдая двор во всем его величии, Нофрет подумала, что это неудивительно. Царь сидел на троне, рядом с ним — царица, как и раньше. Царица-мать стояла прямо позади сына, в мантии и в короне. Ее небольшая фигурка, очень прямая, была исполнена жизненной силы, поразившей Нофрет даже на расстоянии, через всю ширину огромного зала. Ее лицо, слишком волевое, чтобы быть красивым, горело страстью, которой недоставало холодному совершенству царицы.