Раздалось несколько голосов. Иоханан сверкнул глазами на говоривших, и они замолкли.

— Впрочем, это, может быть, и не Синай. Но мы должны пройти через него, чтобы попасть туда. Мы не можем вернуться, не можем сдаться на милость египтян. Нет ее… Царь Египта идет за нами, мой народ, и он в гневе. Настигнув нас, он постарается уничтожить всех.

Поднялся стон, нет, вопль искреннего бессловесного ужаса. Голос Иоханана хлестнул, словно бич.

— Прекратите! Да, мы в опасности. Некоторым или всем нам угрожает гибель. Но мы люди Господа. Он выбрал нас. Он ведет нас. Пока мы сильны, он не позволит нам умереть от руки царя Египта.

— А если мы не сможем быть сильными? — снова встрял Шмуэль.

Вместо Иоханана ответил Эфраим:

— Придется. Ничего другого нам не остается.

— Предводитель, — вздохнул Шмуэль, отстранил сына и воздел руки к небу. — Тогда молись, мой народ. Молись, чтобы мы все не спятили и нас вели не безумцы!

Сначала несколько человек, потом еще несколько, потом почти все, окружавшие его, стали молиться, как молился он, потрясая поднятыми руками, громко обращаясь к богу. Поднялся отчаянный шум, лишенный всякого благозвучия, но все же в нем чувствовалась сила. Пусть это была сила отчаяния, но, тем не менее, сила.

Звук, раздавшийся совсем близко, изумил Нофрет до потери речи. Мириам смеялась. Тихонько, словно стараясь сдержаться, но смеялась.

Когда приступ смеха миновал, Мириам взглянула на Нофрет, все еще улыбаясь, чем повергла ее в еще большее изумление. В глазах Мириам блестели слезы, но это были слезы веселья.

— Что за люди? Ну кто еще будет так безоговорочно подчиняться богу, но при этом так орать?

— Мы, — ответила Нофрет.

Мириам снова засмеялась.

— Вот именно. Выходит, это нам в наказание? Мы находимся среди них, потому что только этого и заслуживаем?

— Я думаю, — сказала Нофрет помолчав, — что их бог прекрасно умеет выбирать момент и очень жесток.

— Нет. Это не жестокость. Это такой юмор. В юности я никогда не смеялась, ты же знаешь. Но теперь, начиная стареть, я буду смеяться или умру. Это он наложил на меня такое проклятие.

Нофрет присела возле Мириам. Моление продолжалось. Моше, сидевший рядом с дочерью, был неподвижен, словно камень. Он был в плену у своего бога, который не отпустит его до утра. А больше им двоим никто не мог помешать.

— Ты думаешь, нам предстоит умереть? — спросила Нофрет.

Мириам посмотрела на нее не без любопытства.

— А ты как думаешь?

— Не знаю. Но царь идет по нашим следам. Он настигнет нас, когда мы дойдем до моря. Нас много, но большинство — это женщины, дети и старики, которые уже не в силах сражаться. А у царя — колесницы и лучники. Он может уничтожить всех нас.

— Это он может. Во всяком случае, попытается. И ты не веришь, что бог спасет нас?

— А ты?

Ее собственный вопрос вернулся назад, и Мириам сгорбилась под его тяжестью.

— Раньше спасал. Надеюсь, что и теперь спасет.

— Я не могу наверняка сказать, что я знаю, — продолжала Нофрет, — и еще меньше понимаю, во что верю. Глядя вперед, я вижу воду и сухую землю, Синай и гору бога. Я вижу годы, Мириам. Годы в пустыне, в вечных скитаниях, без остановки. Нас будут постоянно преследовать, куда бы мы ни шли. Никто не захочет принять нас. Нас очень много; нам слишком многое нужно. Единственная надежда для нас — брать и брать, что придется и где удастся. Или умереть по эту сторону моря, в руках Великого Дома Египта.

— Смерть есть надежда? — Мириам задумалась. — Полагаю, что в какой-то степени это так. Возможно, что сухая земля, которую видишь ты и вижу я, — это страна мертвых. Говорят, что они блуждают вечно, если им не повезло быть похороненными в домах вечности. Для нас такого не будет. Наши кости будут лежать под открытым небом.

По-видимому, это пугало ее не так сильно, как прежде, когда она была египтянкой, воспитанной в убеждении о том, что тело должно сохраняться для того, чтобы душа могла жить. Теперь она была провидицей апиру, а для них тело не имело никакой ценности, раз уж душа покинула его. Они хоронили умершего, оплакивали и забывали.

И весь этот народ может погибнуть на берегу моря. Нофрет и прежде приходилось ходить по самой границе страны мертвых, но она видела многих, которые переходили эту границу и возвращались к живым. Сейчас было иначе. Здесь находился целый народ, целое племя, избавившееся от рабства только для того, чтобы оказаться в опасной близости от смерти.

А хочет ли Нофрет умереть с ними?

Она вообще не хочет умирать. Если же придется… Лучше здесь, чем одной среди чужих людей. Ее муж и сын умрут вместе с нею. Остальные ее дети, если того захочет бог, будут в безопасности, вне досягаемости египетского царя.

Могло быть и хуже. Она вздрогнула, вздохнула, поднялась на ноги. Мириам собиралась остаться здесь и молиться. Нофрет хотелось спать. Уже скоро — завтра или послезавтра — они выйдут к морю, а за ними придет царь Египта. Ей понадобится вся ее сила, чтобы сражаться или умереть.

68

На второй стоянке люди оставались долго. С согласия своих предводителей они спали до позднего утра. Когда все, наконец, встали, собрали лагерь и приготовились выступить, Агарон сказал им:

— За нами идет царь. У него колесницы; у нас стада и дети. Отсюда мы будем идти без остановки на ночь. Мы должны добраться до моря раньше него.

Сон ослабил их сопротивление, а страх сделал способными на усилия, от которых днем раньше они отказались бы. По очереди садясь верхом на вьючных животных, у которых груз был полегче, останавливаясь только для того, чтобы поесть, попить и чуть-чуть вздремнуть, они поспешно двигались в сторону моря.

Моше вел их, как и всегда. Иногда Нофрет казалось, что она видит перед ним проводника; днем нечто вроде облака или столба дыма; ночью это был огненный столп. Она бы сочла его плодом своего воображения, если бы не слышала, как другие постоянно говорят о нем, называя так, как называли своего бога; Адонай Элохену, Господь, Единственный.

Все было таким же странным, когда она в первый раз бежала из Египта. Тогда их было только четверо: Иоханан, Леа, ее госпожа и она сама. Теперь, как и в те времена, ей казалось, что они вышли из мира, где живут обычные люди, и находились в стране богов, а бог шел впереди них, указывая им дорогу.

Несмотря на перст Божий, путь оставался таким же трудным, солнце припекало не меньше, у камней были те же острые края. Сон урывками, ночные и дневные переходы заставили ее утратить всякое представление о том, где она находится и что делает. Нофрет просто шла. Страх гнал ее так же, как и остальных, но у нее было больше причин бояться: тьма перед глазами была полна крови и убийств. Ей передавались видения, возникавшие в мозгу царя: то, что он сделает с ними, когда догонит.

Торопясь в погоню, он все с большими подробностями воображал это. Теперь царь собирался убить только мужчин и тех женщин и мальчиков, которые будут сопротивляться. Остальных он заберет в Египет и снова сделает рабами. Они будут жить еще в худших условиях, чем прежде. Особенно царь желал захватить живым Моше, чтобы замучить его до смерти, но прежде убить на его глазах дочь, как была убита царевна, но не так быстро и милосердно.

Нофрет пыталась отмахнуться от этих видений, но глаза души закрыть нельзя. Во сне и наяву ее преследовали мысли царя, его ненависть и жажда мести.

Иногда она чувствовала облегчение — когда Иоханан шел рядом или мог побыть с ней пару часов, освободившись от своих основных забот — охраны лагеря и разведки. Только это придавало ей сил, чтобы идти дальше. Муж был неутомим, командуя вооруженными людьми, помогая выбирать места для стоянки. То ли Бог поддерживал его, то ли он просто был слишком упрям, чтобы признаться, насколько устал.

— Когда мы пересечем море, — говорил он, — я буду спать несколько дней подряд. Но не раньше.

— Ты же до сих пор не знаешь, как мы будем это делать.

— Я полагаюсь на Господа, — в который раз повторил он.


Когда мужа не было рядом, к удивлению Нофрет, к ней приходил Иегошуа. Войдя в первую пору возмужания, он с увлечением учился обращаться с оружием и уже имел постоянное место среди вооруженных людей. В этом походе, не будучи занятым ни в охране, ни на разведке, сын шел рядом с матерью. Он был не особенно разговорчивым. Эту молчаливость он унаследовал от нее: ни один апиру не умел молчать так долго и спокойно, как Иегошуа.

За время их путешествия он успел вырасти выше нее. И заметно выше. Иегошуа напоминал своего отца, когда Нофрет впервые увидела его: сплошные руки, ноги и углы. Наблюдая за сыном, она вспомнила цвет неба над Ахетатоном, запах его воздуха, скрип песка под ногами, когда она шла из города в селение строителей. Даже вспомнила ужасного козла, наводившего страх на всю деревню. Он уже давно превратился в прах, как и город Ахетатон.

Чем больше она уставала, тем чаще спотыкалась, но Иегошуа всегда оказывался рядом, чтобы поддержать ее. Наконец однажды она отмахнулась.

— По-твоему, я уже не могу ходить сама?

— По-моему, ты слишком устала, чтобы смотреть, куда наступаешь, — ответил он с нерушимым спокойствием, унаследованным от отца. — Или у тебя видения. У тебя же бывают видения? У Мириам такой же отрешенный вид, как и у тебя. Но на ногах она держится крепче.

— Мириам дольше училась совмещать одно с другим, — ответила Нофрет.

Иегошуа не стал спрашивать, что она видит. В этом он был истинным апиру: она не сумела бы так легко подавить свое любопытство. Апиру же просто знали, что это как-то связано с богом, и тут же успокаивались.

— Не хочу быть пророчицей, — сказала она. — Хотя в древние времена мечтала об этом — когда умерла Леа и оставила свое место Мириам. Но теперь мне хочется быть самой обычной женщиной.

— Ты никогда ею не будешь. Ты хеттская женщина, которая видит истину.

Нофрет так сильно замотала головой, что перед глазами все поплыло.

— Сейчас я не вижу ее. Но чувствую. Она во мне. Видит Мириам, как когда-то Леа. А я просто знаю некоторые вещи.

Крепкие руки сына поддерживали ее. Она взглянула в широко раскрытые карие глаза. Отцовские глаза. Свет, загоравшийся в них, ослеплял своей яркостью.

— Ведь и ты не такой, как другие, — сказала она и с гордостью, и с горечью. — Ты тоже можешь видеть. И тоже знаешь.

Иегошуа спокойно кивнул. Он всегда будет спокоен: ведь ее сын наполовину апиру. Все, исходящее от бога, не смущает их.

— Господь во мне, — сказал он. — Он выбрал меня.

Нофрет толкнула его плечом, но сын был словно камень, вросший в землю.

— Не слишком ли ты возгордился? Не слишком ли ты самодоволен и потому не видишь, что творится у тебя под носом?

Иегошуа залился краской и надулся, и она сразу вспомнила, что он еще совсем мальчик. Но во внезапной улыбке был весь Иегошуа.

— Ох, мама! Ты же знаешь, что со мной такого никогда не произойдет. Ты всегда будешь рядом и вовремя одернешь меня.

— Надеюсь, — серьезно сказала она. — Но помни это. Правда, может быть, тебе не придется долго помнить. Мы все можем умереть, когда царь направит против нас свое войско.

— Господь…

— Защитит нас, — закончила за него Нофрет. — Может быть, да, может быть, и нет. Я бы не стала особенно на него рассчитывать.

Иегошуа засмеялся, что вовсе не улучшило ее настроения.

— Ух, неверующая, — сказал он с насмешкой и с нежностью. Нофрет готова была стукнуть его, но он быстро убрался прочь.

Нофрет устала, у нее болели ноги, она обгорела на солнце, страх мучил ее, но на какое-то мгновение она почувствовала себя счастливой. И даже могла поверить, что они переживут все, дойдут до Синая, и она снова увидит остальных своих детей.

Было приятно брести в этом сне. Гораздо приятней, чем в пустыне, где в сиянии горизонта наконец открылся широкий синий простор моря.


Позади раздался крик, долгий и отчаянный вопль: «Египет! Пришел Египет!»

Идя в передних рядах, Нофрет не могла видеть ничего, кроме людской стены позади себя, но уже знала, что царь настиг их. Его войско находилось в поле зрения замыкающего отряда и быстро приближалось. Царь выбрал удобный момент. Колесницы могли двигаться гораздо быстрее, чем целый народ — идти пешком. Ему осталось только подождать, пока они не попадут в ловушку, пока море не окажется за их спинами, и приступать к убийству.

Нофрет никогда особенно не надеялась на милость Божью, какие бы видения ее ни посещали, но она была слишком упряма, чтобы отчаиваться, и продолжала идти, просто потому, что шли все остальные. Моше шел впереди, не обращая внимания на то, что на пологом спуске к берегу песок становится все глубже и глубже. Сквозь бормотание ветра среди камней слышалось дыхание волн. Этот звук ей не приходилось слышать с тех пор, как ее забрали из Митанни. Речная вода текла иначе: гладко, плавно, словно скользящая змея. Море же было похоже на непрерывно дышащего гигантского зверя.