С того дня, семь лет назад, когда Рани сделала первый шаг к свободе, она ни разу не оглянулась. Но она оглядывалась сейчас и считала это уместным: в этот день исполнилось ровно семь лет с тех пор, как она покинула дворец вместе с Селеной и двухлетней Ульрикой и вступила на путь свободы.

С тихой тоской припоминала Рани прощание с Нимродом, который был ее единственным другом на протяжении тридцати шести лет. Он всплакнул и поцеловал ее, это был первый и последний поцелуй, который Рани когда-либо получала от мужчины, А потом он подарил ей на память самое ценное, что у него было, — магический камень.

Это была бирюза величиной с ломтик лимона, и он приносил удачу тому, кто им владел. Его цвет таинственно менялся от зеленого к голубому, если владелец пользовался этой силой. С одной стороны на камне виднелись красно-бурые прожилки, которые на первый взгляд напоминали змей, обвивших дерево, — символ врачей и целителей всего мира. Взглянув на него повнимательнее, можно было разглядеть женщину, которая стояла с вытянутыми руками.

«Разве камень не принес мне счастья? — спросила себя Рани темной тихой ночью под Иерусалимом. — Я свободна и путешествую по миру, как я давно хотела. Все мои мечты стали явью. Если только теперь…»

Да, если бы только теперь исполнились мечты моей подруги! Но Селена — так казалось Рани — гналась за неуловимой мечтой, которая, возможно, никогда не исполнится. Ей хотелось, чтобы Селена бросила поиски Андреаса, чтобы ее неугомонная душа наконец обрела покой. Потому что пока живо воспоминание об Андреасе, Селена никогда в жизни не узнает, что такое истинное спокойствие духа. Последней мыслью Рани, прежде чем она погрузилась в глубокий сон, была мысль об Александрии. Может быть, там путь Селены наконец закончится.

Селена все еще не спала и прислушивалась к тишине ночи. Она снова была в Антиохии и торопилась, как тогда, два года назад, с бьющимся сердцем, в верхнюю часть города. Вот и место, где случилось несчастье с торговцем коврами. Чем ближе подходила она к улице, на которой стояла вилла Андреаса, тем быстрее становился ее шаг.

Та самая стена, те самые ворота, и вдруг она стоит перед совершенно незнакомым ей домом и узнает нечто невероятное: много лет назад вилла сгорела, и никто ничего не знает о ее прежнем владельце.

Она будто окаменела. Она цеплялась за надежду, что королевский гонец ошибся, может быть, он был слишком ленив, чтобы хорошенько поискать, что произошло какое-то ужасное недоразумение и Андреас так и живет там, в своем доме, и ждет возвращения Селены.

Тяжесть сдавила сердце Селены, когда она привела Рани и дочь в бедный квартал Антиохии показать им дом, в котором выросла. Прежде всего она хотела показать его Ульрике. Когда Селена стояла перед маленьким садиком, ей казалось, что в блестящем солнечном свете она видит две призрачные фигуры — Меру и юную Селену за работой в саду. Ее поразило, насколько мал оказался домик.

С глубокой грустью и унынием покинула Селена Антиохию. Что она надеялась найти? Свою юность? Мечту? Неужели она надеялась встретить здесь свое прошлое таким, каким оно сохранилось в ее памяти, тогда как в ее жизни все так сильно изменилось? Нельзя вернуть прошлое, думала она, спрашивая себя, каким Ульрика увидит когда-нибудь свое детство, эти постоянные неутомимые блуждания?

Она снова вспомнила ночь, когда родилась Ульрика. Это была холодная, дождливая мартовская ночь. По персидскому обычаю, при родах помогал зороастрийский жрец, принявший ребенка собственными руками. Селена пережила во время родов нечто странное.

Когда схватки достигли высшей точки и ей казалось, что ее тело вот-вот лопнет, у нее опять были видения. Она вдруг лежала уже не на шелковой постели в персидском дворце, а на соломенной циновке в простом доме. Кирпичные стены тряслись от мощи завывающего урагана, она ощущала мягкое прикосновение Меры, над ней склонился мужчина, нечеткие черты его благородного лица выражали любовь и заботу. Казалось, будто Селена переживала свое собственное рождение, будто она была своей собственной матерью.

Как это возможно? Селена снова и снова ломала над этим голову. Была ли это игра воображения, вызванная драматическим моментом рождения ее ребенка? Или действительно существовала духовная связь с потусторонним миром, воспоминание, хранящееся глубоко в душе и ярко переживаемое в такие моменты? Переживала ли мать Селены, рожая ее, схватки собственной матери? А если да, в каком доме, в каком городе, в каком году?

Селена часто смотрела на Ульрику, и ей казалось, что в этом еще несформировавшемся личике она видит тень Меры, хотя и знала, что это невозможно, что в жилах Ульрики не было ни капли крови этой доброй женщины. В ней текла кровь другой бабушки. Да, только кто она? Римлянка? Египтянка? Какое имя она носила?

Какой-то звук вывел Селену из задумчивости. Она подняла голову и прислушалась. Женский плач. Внизу. Должно быть, это Элизабет.

Она взглянула на Ульрику, потом на Рани. Обе крепко спали. Селена тихо встала и тихонько спустилась вниз по лестнице.

Элизабет сидела посреди комнаты и плакала, будто сердце ее разрывалось на части. Через повязку на руке сочилась свежая кровь. Селена взяла свой ящик, стоявший на столе, и подсела на ковер к Элизабет.

— Ты сделала себе больно, — мягко произнесла она. — Давай я наложу тебе новую повязку.

Элизабет не переставала плакать. Прижав руки к лицу, она так горько всхлипывала, что Селене тоже захотелось поплакать вместе с ней.

— Пойдем, — снова сказала она, — давай я тебе помогу. — Она осторожно убрала руки девушки от лица.

— Я не хочу его терять, — всхлипывала Элизабет, — я люблю его.

Селена сняла повязку, осмотрела рану и достала из ящика флакончик. В нем было обезболивающее средство для ран, которое Селена делала из березовой коры. Посыпав прямо на рану немного зеленой хлебной плесени, чтобы предотвратить воспаление, она наложила свежую повязку, слушая при этом Элизабет, которая, все еще плача, изливала ей душу.

— Они отправят его отсюда, — говорила девушка. — Он ослушался приказа. Римские солдаты не должны вмешиваться, когда местные жители действуют согласно своим обычаям.

— Но ведь они тогда совсем озверели. Это же было ужасно, Элизабет.

— Наш закон это разрешает. А если люди некой страны действуют согласно своему закону, римляне не должны вмешиваться. Я никогда его больше не увижу. Они накажут его и назначат на какой-нибудь далекий пост, куда никто не хочет ехать. В Германию, например. — Элизабет снова прижала ладони к лицу.

Селена осторожно коснулась руки девушки.

— Элизабет, — тихо сказала она, — любовь — это самое чудесное, что есть на земле. Это самая могущественная сила, которая только существует, и она может творить чудеса. Любовь рождает жизнь, Элизабет. Любовь лечит раны, придает сил и помогает в беде. Если Корнелий достаточно сильно любит тебя, он тебя не потеряет. Но и ты должна любить его, Элизабет. Люби его по-настоящему, всем сердцем и всей душой. На свете нет ничего более прекрасного и сильного, чем любовь.

Плач Элизабет стих.

— Он не создан для того, чтобы быть солдатом, — тихо произнесла она. — Корнелий — мягкий человек. Он мечтатель. Я никогда не знала прежде кого-нибудь, похожего на него. А когда мы впервые встретились, казалось, что мы всегда любили друг друга. Ты понимаешь, Селена?

— Да.

— Наши народы враждуют, его народ угнетает мой народ, и мы ничего не можем с этим поделать. Мы только хотим жить вместе в мире и счастье.

Селена встала и подошла к бурдюку с водой, который висел в углу. Она наполнила кубок и добавила туда пару капель масла мелколепестника.

— Вот, — сказала она, — выпей. Это поможет тебе уснуть.

— Ты очень добра ко мне, — сказала Элизабет, выпив воду, — не знаю, что бы я делала, если бы вы мне не помогли. Чем я могу вам отплатить?

Селена улыбнулась:

— Я хотела бы немного овечьей шерсти.

— Овечьей шерсти?

— Я использую ее для лечения некоторых кожных болезней. Мне нужно совсем немного. И по-моему, — добавила тихим, баюкающим голосом, — тебе не стоит волноваться за Корнелия. О нем обязательно позаботятся.

— Да, они, конечно, отправили его в валетудинариум.

— В валетудинариум? А что это такое?

Элизабет тщетно пыталась перевести это на арамейский.

— Так называют это место римляне. Там они ухаживают за больными и ранеными. Я немного понимаю латынь, Корнелий учил меня. Bona valetuda значит здоровье.

— А где это находится?

— В крепости Антония.

Селена задумалась. Она никогда не слышала о валетудинариуме. Насколько она знала, в Риме из учреждений для больных были только храмы Эскулапа.

— Валетудинариум принадлежит военным, — принялась объяснять Элизабет, — только солдаты могут там находиться. Корнелий рассказывал мне об этом, когда там лежал его друг Флавий с ранением. Он говорил, что в каждой приграничной крепости есть такое заведение. Даже в Германии.

— А ты не можешь навестить там Корнелия? — спросила Селена, пытаясь представить себе дом, предназначенный специально для больных и раненых, где за ними ухаживали врачи.

— Нет. Обычным людям нельзя в крепость.

— А что с другом Корнелия? Не может ли он сообщить тебе, как обстоят дела с Корнелием?

— Флавий? Нет, он не знает, где я живу. Но… Селена, он всегда несет караул у храма. Я могу пойти к нему. — Элизабет взяла Селену за руку. — Ты пойдешь со мной? Я боюсь идти одна.

— Конечно, я схожу с тобой.

Элизабет просияла:

— Завтра? Рано поутру?

— Так рано, как только захочешь. А теперь ложись спать.

Снова оказавшись на циновке, Селена почти мгновенно заснула. Она не заметила, что спокойный сон уже покинул ее маленькую дочку.

Ульрика схватила во сне деревянный крест, висевший у нее на шее, крест Одина, который Вульф дал Селене почти десять лет назад. Чем-то встревоженная, маленькая девочка металась во сне.

— Папа, — шептала она.

44

Они подошли к небольшой площади, точке пересечения трех улиц, где люди обыкновенно останавливались поболтать. Там, в тени крепости, они встретились с Флавием.

Он был очень молод, еще с пушком на щеках, плащ плохо сидел на его по-мальчишечьи худом теле. Никто из толпы, вливавшейся в ворота нового храма Герода, не обращал внимания на троих женщин и маленькую девочку, стоявших рядом с римским солдатом.

Первым, что рассказал Флавий, было то, что Корнелий все еще без сознания. Элизабет заплакала.

— Можно ли навестить его? — спросила Селена и взглянула, прищурившись, наверх, на массивные стены, которые возвышались над узкой улицей.

— Только больной или раненый солдат может попасть в валетудинариум, — ответил Флавий. Он показал им на ту часть здания, где находился лазарет. — Сам валетудинариум не охраняется, — объяснил он, — но охраняется крепость. Время от времени возникают беспокойства и мятежи, особенно внутри. — Он кивнул головой на район храма, где толпились люди. — В Иерусалиме немало горячих голов.

Селена разглядывала массивную стену, такую огромную и ужасающую, как стены Вавилона, которые потрясли ее десять лет назад.

— Что это за ворота? — спросила она и показала на них рукой.

— Это вход для простых граждан. Но нужно получить разрешение у служителя, чтобы тебя пропустили. И открыты они только днем.

Селена бросила взгляд на Элизабет, которая плакала под своим покрывалом.

— Должна же быть еще какая-то возможность попасть туда, — сказала она и умоляюще посмотрела на него. Серьезный молодой человек, и к тому же благородный, подумала Селена и вспомнила, как он тогда бросился защищать Элизабет. — Если бы мы только могли увидеть его хоть на минутку. Мы были бы тебе так благодарны!

Она правильно оценила его.

— Есть один способ… — тихо сказал он и бросил взгляд через плечо, — но это опасно…


Рани была рада, что может вместе с Ульрикой остаться дома, пока Элизабет и Селена совершали поход. Ей вся эта затея казалась не только опасной, но и глупой. Но ничто не могло удержать Элизабет от попытки увидеть любимого, а Селена во что бы то ни стало захотела увидеть лазарет изнутри.

— Чему нас могут научить римляне? — спрашивала себя Рани, пока женщины переодевались. — У нас уже достаточно знаний для нашей чикисаки.

Но эти размышления она оставила при себе и пожелала им удачи и защиты богов, когда женщины в темноте ночи покидали дом.

В полночь Селена и Элизабет подошли к северным воротам города. Они ждали, дрожа от холода под своими накидками. В городе было очень тихо. Селене это казалось странным, пока она не вспомнила, что шла святая неделя, когда все, местные жители и паломники, собирались на праздник.