Но однажды все изменилось. Ульрике было пятнадцать, Эрику — семнадцать. Они играли в саду в догонялки. Ульрика стащила у Эрика сандалию, и он гнался за ней между деревьями. Когда он ее догнал, началась возня. Вдруг Ульрика споткнулась и упала. Какое-то время они боролись, заливаясь смехом, и тут Эрик вдруг наклонился и поцеловал ее прямо в губы. Ульрика оттолкнула его одним резким движением. Она возмущенно крикнула, что у него отвратительные манеры, и назвала его варваром.

Эрик смертельно обиделся и с тех пор не сказал ей ни слова. А когда она попыталась разговорить его, он лишь сказал, что она похожа на маленького ребенка и что лучше бы ей оставить его в покое.

Несколько недель Ульрика чувствовала себя глубоко несчастной. Она не могла понять собственных чувств, не могла объяснить себе, почему она так бурно отреагировала и произнесла такие жестокие слова. Каждый раз, приходя к Паулине, она высматривала Эрика, но он избегал ее, и прежнее доверие никак не возвращалось.

И наконец, этот случай в день ее семнадцатилетия…

— Рикки. — Валерий дергал ее за подол платья. Он съел яйца и хлеб.

Она, улыбаясь, взглянула в его серьезное личико.

— Обещай мне, что будешь умницей, братишка, — сказала она, — сейчас ты поспи, а потом тебя ждет сюрприз.

Спускаясь вниз, Ульрика подумала, что ее внутреннее беспокойство, должно быть, связано с ее детством. Видимо, начало этому было положено во время тех бесконечных путешествий, когда не было на земле места, которое она могла бы назвать домом.

Через открытую дверь Ульрика увидела на улице трех лошадей и Эрика, залитого солнечным светом. Он вел лошадей…

В день семнадцатилетия Ульрики Паулина устроила в своем доме праздник для нее. Пришло много гостей, фокусники и артисты развлекали общество. Ульрику одарили самыми лучшими подарками. Но она весь день только и делала, что высматривала Эрика, и до последнего момента надеялась, что он придет ее поздравить. Но он не пришел. Просто он до сих пор обижается, сказала себе Ульрика. Это очень на него похоже. И она убедила себя, что это хорошо, что он не пришел, он только привел бы других в замешательство своей неотесанностью.

В ту же ночь шум и грохот разбудили весь дом. Лукас, надсмотрщик рабов, притащил Эрика. Вся спина у него была исполосована плеткой, лицо в шрамах и синяках, руки связаны. Юношу, как объяснил Лукас своей госпоже, поймали на том, что он хотел ускакать на лошади через холм к побережью. Он хотел бежать.

Это считалось тяжким преступлением. Лукас советовал казнить Эрика в назидание другим рабам.

Но тут вступилась Ульрика. Она попросила Паулину о снисхождении. Паулина заколебалась. В обществе, где порабощенных значительно больше, чем хозяев, очень важно, чтобы хозяева демонстрировали рабам свою власть. Никто никогда не смог бы забыть кровавое восстание рабов под предводительством Спартака. Но Ульрика так отчаянно просила, к тому же это был ее день рождения, что Паулина в конце концов нехотя сдалась, конечно, предупредив, что следующий проступок не пройдет безнаказанно.

Эрика освободили от веревок, и Ульрика, сияя, пошла ему навстречу, ожидая, что он будет рад и благодарен ей. Но он лишь бросил на нее сердитый взгляд, повернулся и убежал.

С тех пор они почти не разговаривали. Когда они случайно встречались в доме, Ульрика изображала холодное равнодушие, а мрачная мина Эрика выражала не что иное, как скрытую злобу.

Он в подметки мне не годится, думала она теперь, подавляя желания, проснувшиеся в ее теле. Как я могла любить такого дикаря?

— Паулина, — сказала она, входя во внутренний двор, — я отвела Валерия поспать.

— Спасибо, Ульрика, — Паулина пожала ей руку, — иногда у меня складывается впечатление, что ты его мать, а не я.

— Ах, ты должна была понять за все эти годы, что матерей вечно недооценивают, Паулина, — высказалась Ульрика. Она вспомнила о Рани и добавила: — Зато вдвойне ценят тетушек.

Паулина засмеялась.

— Кстати, о матерях, — сказала Ульрика, — моя уже здесь?

Паулина покачала головой:

— Но ведь тебя это, конечно, не удивляет.

— Нет, насколько я помню, моя мать за весь прошлый год ни разу не пришла вовремя. У нее в голове один только Домус.

— Это вполне понятно, — высказалась Паулина, — Домус — воплощение мечты, которую твоя мать вынашивала долгие годы. Когда он наконец будет готов и там появятся первые больные, они с Андреасом смогут начать большую работу.

— Я предпочитаю, чтобы теперь, когда она ждет ребенка, она позволила себе немного отдыха, — возразила Ульрика.

— Да, в этом ты, конечно, права. — Паулина и Селена с нетерпением ждали появления ребенка, ведь Селена и Андреас так долго мечтали о нем. Легкое разочарование по поводу того, что Андреас выбрал не ее, а Селену, она давно уже преодолела. Было очевидно, что эти двое созданы друг для друга, они соединились еще задолго до того, как она, Паулина, познакомилась с Андреасом. И когда она это поняла, ей было уже не трудно оставить свою тайную мечту о браке с Андреасом и искренне пожелать счастья друзьям.

Во дворе появились трое мужчин верхом на лошадях, судя по внешности и манерам, важные господа. В то время как Паулина наблюдала за тем, как они спешиваются, взгляд Ульрики был устремлен на Эрика, который присматривал за лошадьми. Его лицо ничего не выражало, но она знала, что за каменной маской скрывается холодная ненависть. Эрик презирал завоевателей своего народа и до сих пор не смирился со своим рабским существованием.

Посреди атриума стоял слуга и объявлял имена прибывших гостей. Те трое, что только что приехали, были военными. Первым из них был известный центурион, второй — не менее известный трибун.

А третьим был поработитель Рейна, военачальник Гай Ватиний.

61

— К сожалению, я не могу тебе помочь, — сказала Селена, осмотрев молодую женщину, — я не вижу причин для бесплодия и поэтому ничего не могу тебе порекомендовать.

Больная женщина двадцати пяти лет из рода патрициев, была замужем уже девять лет и все еще не имела детей. Она была одной из многих женщин ее круга, которые приходили к Селене с этим недугом.

Когда она ушла, Селена подошла к маленькому окошку вдохнуть свежего весеннего воздуха. Всю зиму напролет окна в маленьких палатах для больных были тщательно заделаны, во всех комнатах по древней римской традиции жгли хлеб, чтобы придать затхлому воздуху более приятный запах. Но теперь наконец пришла весна, зеленый остров стоял весь в цвету, с реки приют для больных обдувал очищающий ветер.

Селена положила обе руки на живот и улыбнулась. Она была счастлива, что забеременела после такого длительного ожидания.

После событий на празднике реки пять с половиной лет назад высшие круги Рима приняли Селену как равную. Болезни римских аристократов ничем не отличались, как она вскоре поняла, от болезней богачей в других городах и странах, за одним-единственным весьма загадочным исключением — многие пары были бездетны.

Поначалу Селена предполагала, что эти люди сами не хотят иметь детей, но прошло немного времени, и к ней пришли первые женщины за советом и помощью.

Селена спросила Андреаса о возможных причинах бесплодия, но он не смог это объяснить. Было очевидно, что у нижних слоев подобной проблемы просто не существовало. Семьи простых людей были многочисленны, и бедняки часто бросали нежеланных детей на храмовой лестнице.

То, что поначалу Селене казалось интересным наблюдением, скоро стало и ее личной проблемой.

Вступив в брак в октябре после праздника реки, Селена и Андреас сразу хотели родить ребенка, но все пять лет их желание оставалось неисполненным. Селена уже начала бояться, что больна неизвестной болезнью отторжения, которой страдали богатые женщины Рима, ведь Ульрика была доказательством тому, что от природы она не была бесплодна.

Но в январе Селена с огромным облегчением поняла наконец, что забеременела.

Этот ребенок прежде всего был ее подарком Андреасу. Она знала, как ему хотелось иметь собственного ребенка. Он никогда не высказывал своего желания, но это было всегда ощутимо. Ему было уже пятьдесят четыре года, и он всем сердцем желал наследника, в жилах которого текла бы его кровь, которому он мог бы передать все, чего добился в жизни: виллу на холме, состояние, которое они скопили с Селеной, свои знания, изложенные в подробнейшем медицинском трактате, который был уже близок к завершению.

«И с рождением этого ребенка, — думала Селена, глядя на недостроенное здание Домуса, возвышавшегося над крышами домов, — мы станем наконец настоящей семьей».

Что касается другой ее семьи, той, что жила в императорском дворце, от нее для Селены мало что осталось. Мать и брата, которых у нее отобрали много лет назад, она считала умершими.

Селена пыталась определить время по солнечным часам в саду. Ей пора было отправляться к Паулине, скоро соберутся гости. Но она не могла оторваться от Домуса Юлии, выделявшегося своей сияющей белизной на фоне голубого апрельского неба.

Домус строился в точном соответствии с указаниями Селены, он должен был стать одновременно больницей и учебным заведением, объединить в себе все преимущества персидской чикисаки, римского валетудинариума и великой школы медицины в Александрии. Домус будет раздроблен на отделения по типу заболеваний, храмовые здания, посвященные разным богам, операционная с огромным куполом, через который со всех сторон будет падать солнечный свет. Андреас сделал набросок учебных классов, небольшого анатомического театра и жилых помещений для своих студентов. А сейчас прокладывали трубы, по которым Домус будет снабжаться чистой водой и по которым будут смываться экскременты и отходы. При создании Домуса учитывались не только практические стороны; по убеждению Селены, и красота благотворно действовала на больных. Когда Домус будет готов, его мощный белый купол будет виден издалека, как символ целительского искусства и готовности помочь. Домус Юлии будет единственным в своем роде во всем мире и будет стоять вечно, в этом Селена была совершенно убеждена.

Теперь она видела наконец внутреннюю связь между своим происхождением и призванием целительницы; она воплотилась в этом здании; Домусе Юлии. Только будучи внучкой Юлия Цезаря, Селена смогла воплотить в жизнь свои видения. Именно это видела она в своих лихорадочных снах на Евфрате — белые алебастровые стены, сверкающие на солнце. И одновременно это было воплощением той мечты, что родилась у них с Андреасом тогда, в гроте, — вместе работать ради воплощения одной и той же цели.

Отвернувшись от окна, Селена увидела, что к ней направляется Пиндар. Он бежал, чем-то встревоженный, вверх по тропинке.

Пиндар принадлежал острову, как деревья и цветы, которые росли на нем. Он жил здесь и ухаживал за садом, его присутствие стало здесь для всех чем-то само собой разумеющимся, да и Селена, за которой он ходил тенью, уже давно к нему привыкла.

Никто точно не знал, когда он впервые появился на острове. Просто в один прекрасный день он возник здесь и стал подметать садовые дорожки, чистить фонтаны, подстригать кусты. Когда Селена спросила остальных, кто это, оказалось, что никто этого не знал. Пиндар был мужчиной за тридцать, но выглядел он как подросток — долговязый и неуклюжий, всегда немного стеснительный. Его туника, свободно болтавшаяся на худом теле, всегда сидела немного криво, сандалии были всегда зашнурованы неправильно, волосы чаще всего были всклокочены и торчали надо лбом, как мальчишеский чуб. И лицо его выглядело необычно: гладкое, без морщин, оно сочетало в себе черты взрослого мужчины и какую-то детскую открытость. И улыбка его как-то располагала своей нежностью.

Он был совершенно безобиден и непритязателен, говорил мало, довольствовался лишь тем, что помогал везде, где требовалась помощь. Поэтому ему позволили здесь остаться.

Однажды за ним пришел мужчина. Его звали Руфус, и он оказался отцом Пиндара.

— Он не замышляет ничего дурного, — объяснил Руфус Селене, пока Пиндар сопротивлялся попыткам отца увести его с острова, — просто такой уж он есть. Если он вбил себе что-то в голову, то его уже не переубедишь. Я не знаю, о чем он там сейчас думает, я уже сотни раз уводил его с острова, но он всегда убегает обратно.

Руфус был высоким и здоровым, как бык, почти шестидесятилетним мужчиной с седой бородой и лицом старого вояки, покрытым шрамами. Его туника была сшита из груботканого полотна, и от него пахло луком. Бедные люди эти отец и сын, думала Селена, один — необразован, другой — глуповат.

— Пусть остается, — сказала Селена, — он нам помогает.

— Я хотел бы, чтобы он ночевал здесь, если ты позволишь, Юлия Селена, — сказал Руфус с нескрываемым облегчением. — Я работаю целый день, а Пиндару нужен кто-нибудь, кто присмотрел бы за ним. Люди всегда плохо обращались с ним лишь потому, что он немного наивный.