Марко, ничуть не испуганный этим гневным пророчеством, скорчил веселую рожицу, галантно предложил Софье руку и повел ее в верхние помещения театра, где шла утренняя репетиция.

Несмотря на свой кошмарный итальянский и некоторую скованность, она быстро перезнакомилась со всей труппой – очень жизнерадостной и болтливой. Через полчаса у Софьи уже болела голова от беспрерывной, трескучей, едва понятной ей речи, смеха и вопросов, на которые надо было как-то отвечать. Синьора Росси не мешала молодежи знакомиться, она лишь отвела в сторону исполнительницу первых партий, великолепную брюнетку, колоратурное сопрано Джемму Скорпиацца, и вполголоса начала что-то обсуждать с ней. Через две недели актриса должна была исполнять партию Джильды в «Риголетто».

Театр супругов Росси существовал всего лишь третий год, но уже успел сделаться достопримечательностью города. Не такой официальный и помпезный, как старейший в Италии оперный театр Сан-Карло, почти любительский театр «Семь цветов Неаполя» привлекал зрителей молодостью и красотой актеров, исполнением всех новинок, появляющихся в Европе, несомненным талантом ведущих исполнителей и яркой свежестью постановок: академических канонов супруги Росси не признавали. Год назад во время постановки «Аиды» Джемма Скорпиацца заметила, что у пленной эфиопской царевны Аиды не могло быть богатых туалетов, принятых в классических постановках и ставящих Аиду на один уровень с ее соперницей, египетской принцессой Амнерис. Синьора Росси согласилась с этим, и в ее спектакле Джемма вышла на сцену в простом черном хитоне, великолепно подчеркивавшем точеную фигуру певицы, – чего, собственно, та и добивалась. Зал, пораженный необычным нарядом актрисы, сначала озадаченно притих, потом отреагировал несколькими неуверенными свистками, а после – разразился бурными аплодисментами и воплями «Браво!», и Джемму после представления поклонники выносили из театра на руках. Не зависящий от меценатов, существующий исключительно на собственные средства, театр «Неаполитанских цветов» мог позволить себе все, что угодно, – лишь бы приходили зрители. А они приходили охотно. Кумирами неаполитанской публики были Джемма Скорпиацца и Марко Гондолини, оба очень молодые, лишь недавно оставившие стены консерватории. Джемме даже предлагали ангажемент в Ла Скала, но она отказалась, предпочтя ведущие партии в маленьком театре Росси коротеньким выходам в знаменитом миланском театре. Марко же и вовсе ни за что не покинул бы родной Неаполь, пригласи его хоть Ла Скала, хоть «Гранд-опера». У него был прекрасный тенор di forza[26] редкой теплой окраски, который Софья с удовольствием слушала всю репетицию, но синьора Росси потихоньку сказала ей, что Марко – ее постоянная головная боль.

– Не поверите, cara mia, – это просто черт какой-то! Как же сказать по-русски… сейчас вспомню, momento… А – бальбес! Каждый день – новая девчонка! Каждый день – поклонницы, цветы, вино, кабаре, бог знает что еще… это же вредно для голоса! Он сын моей покойной сестры, я обещала Карле, что устрою его будущее, – но, помилуйте, как же с ним можно что-то устраивать?! Вот сейчас опять жду премьеры и дрожу! Он может прямо накануне впутаться в какую-нибудь поножовщину, уличную драку, прийти в театр с разбитым лицом… и, черт возьми, спеть лучше всех! Если б не его божественный голос, он бы просто стал жиголо, mamma mia!

Что такое «жиголо», Софья не знала, но, изо дня в день наблюдая за ведущим тенором, начала догадываться, что имела в виду синьора Росси. С первого же дня Марко начал неприкрыто ухаживать за Софьей. Потоки изысканных комплиментов, сделанных мягким, интимно пониженным голосом, сменялись охапками цветов, за ними следовали конфеты, за конфетами – опять комплименты, предложения прогуляться вечером на берег залива, осмотреть Везувий, посетить, наконец, ночные рестораны, которыми славится Неаполь и хозяева которых все как один – лучшие друзья Марко… Неискушенная в вопросах кокетства Софья не знала, что и делать. Марко нравился ей, как нравились все эти очень молодые, очень веселые, очень талантливые люди, вдруг окружившие ее, но подавать юноше надежду Софье не хотелось. Она попробовала было осторожно пожаловаться синьоре Росси, но та только рассмеялась:

– Ах, гадкий мальчишка, опять он влюблен!.. Но, София, его можно понять, вы так прекрасны! Получайте же удовольствие от вашей молодости!

Разговоры с самим Марко давали еще меньше результатов: он только улыбался, показывая великолепные зубы, и нахально притворялся, что не понимает Софьиного итальянского. Марфа, которой юноша не нравился, сердито бурчала:

– Навязался, кобель итальянский, на нашу голову, как будто дома этого добра не хватало! Софья Николаевна, вы себя блюдите! От такого хорошего не жди, одни «аморьки» в голове, а толку – с гулькин нос! И не женится, в случае чего, нипочем! Вот Федор Пантелеич приедет, башку ему отвернет, не разобрамшись, как куренку, а отвечать кому?!

– Марфа, господь с тобой, успокойся! – ужасалась Софья, в красках представляя себе нарисованную Марфой перспективу. – Я ничего ему не позволю!

Каждое утро Софья теперь приходила к синьоре Росси, в ее небольшой домик с черепичной крышей и буйно цветущими глициниями на окнах. Ставни домика всегда были открыты, и из окон неслись фортепьянная музыка и пение: с утра до вечера синьора Росси занималась с учениками. Софье она отдала самые ранние утренние часы – после того как выяснилось, что обе они – жаворонки. Теперь каждое утро Софья поднималась на рассвете, наспех съедала приготовленный Марфой завтрак, одевалась и бежала по еще пустым, влажным от росы тротуарам в дом синьоры Росси. Иногда молодая женщина останавливалась посреди дороги, запрокидывала голову, смотрела в пронзительно-синее неаполитанское небо, вдыхала соленый свежий воздух, чувствовала на лице теплые лучи поднимающегося солнца, слышала восхищенный комплимент проходящего мимо чумазого мальчишки-газетчика и чувствовала, что счастлива. Еще никогда она не ощущала такой свободы, еще ни разу ей не приходилось так долго не думать о деньгах и о том, что она будет есть завтра, – и впервые в жизни Софья делала то, что ей нравилось до дрожи в груди. Бесконечные и довольно нудные голосовые упражнения, мелизмы, фиоритуры не утомляли ее ни на миг, тренировки дыхания, диафрагмы, гортани, которыми без устали занималась с ней синьора Росси, казались забавными и ничуть не сложными, любая песня или романс давались Софье без всякого труда. И, видя восторженные глаза синьоры Росси из-за рояля, Софья понимала, что и учительница крайне довольна результатами.

– София, скажите… – спросила однажды задумчиво синьора Росси после того, как Софья без труда исполнила сложнейшую арию Джильды, с которой накануне до слез билась Джемма Скорпиацца. – Вы не думали о том, чтобы остаться в Неаполе? Я предложила бы вам ангажемент на весь следующий сезон!

– Но… – растерялась Софья. – Синьора Росси, я, право, польщена, но это невозможно! Вы же знаете, я несвободна…

– Ах, вы об этом вашем чудовище? – поморщилась синьора Росси. – Но, bambina mia, вы ведь не влюблены в него?

– Нет, но…

– А все остальное – че-пу-ха! Мадонна сантиссима, я смогу вам платить такие деньги, что вам не понадобится никакое содержание! Более того, после дебюта у вас появятся поклонники из лучших семей Неаполя! Титулованные особы! Поверьте, я знаю что говорю! Вам не придется в чем-то себе отказывать! Ну же, ну, София, соглашайтесь! Нельзя ведь, в самом деле, терпеть возле себя такого варвара с его дикими выходками – и при вашей-то красоте, при вашем таланте!!! При вашей молодости, наконец! А в России вы просто пропадете! Как это говорится… закопаете в песок свой талант!

– В России тоже есть опера… – робко возразила Софья.

Ответом был довольно пренебрежительный смех:

– Девочка моя, о чем вы? В России? Опера?! Ну да, ну да, этот ваш Чайкоффски… Глинка… Я не слышала, но, говорят, просто ужасно. Средние и нижние регистры, тяжелые ноты, о бельканто нет даже речи… А «Князь Игорь» написан алхимиком, да еще и не окончен! Пф!

Софья, уязвленная подобным отзывом о ее любимом Чайковском, довольно резко напомнила, что именно арии Татьяны из оперы «Евгений Онегин» месяц назад аплодировали парижане под окнами ее гостиницы. Но синьору Росси это не смутило.

– В России невозможно сделать оперную карьеру, дитя мое! Поверьте мне, я давным-давно верчусь в этом мире и Россию знаю не понаслышке! Вам надо остаться здесь и петь у меня, только тогда вы состоитесь как певица!

– Благодарю вас, синьора Росси… Я обязательно подумаю… – пролепетала Софья, сбитая с толку столь бурным напором.

По тени недовольства, скользнувшей по лицу итальянки, она поняла, что синьора Росси раздосадована таким туманным ответом, но дать слово остаться Софья не могла. Она понимала, что Мартемьянов на это не согласится никогда, не стоит и просить.

Сразу после урока с синьорой Росси Софья отправлялась в театр на репетицию. Разумеется, она не принимала участия в спектаклях: для ведущих партий у нее еще не хватало умения, а петь в хоре ученице категорически запретила синьора Росси, боясь «переломления» голоса. Но Софье нравилось следить за ходом репетиции, слушать дуэты, речитативы и арии, смеяться в кулак, наблюдая темпераментные споры солистов, проходящие на таких накаленных тонах, что если бы Софья не понимала по-итальянски, то решила бы, что на сцене вот-вот случится убийство. Все это было ей знакомо еще по театру в Ярославле, но здесь, среди молодых, красивых, не думающих о деньгах артистов, выглядело гораздо легкомысленнее и веселее. Впрочем, закулисные интриги имели место и тут. Софья убедилась в этом, когда несколько раз заметила на себе неприязненный взгляд красавицы Джеммы Скорпиацца, примадонны театра. Молодая женщина осторожно спросила у Марко, что могли бы означать такие взгляды. Марко громко расхохотался и объявил, что Джемма не без оснований опасается того, что Софья получит ангажемент в театре и сместит ее с первых партий.

– Я – Джемму?! – поразилась Софья, искренне восхищавшаяся великолепным колоратурным сопрано итальянки, красотой ее кантилены, серебристым, воздушным верхним регистром и бесконечным дыханием. – Марко, ради бога, скажите как-нибудь синьорине Скорпиацца… Я сделала бы это сама, но боюсь быть неверно понятой… Я еще плохо говорю по-итальянски… Скажите, что я никогда не останусь в Неаполе, что я связана обязательствами перед своим… впрочем, неважно… Я не смогу принять ангажемента, я же не профессиональная певица, и… и… и я скоро возвращаюсь в Россию!

– Но почему, синьорина София? – огорченно спросил Марко, заглядывая ей в лицо своими громадными глазами с длинными, как у девушки, ресницами. – Вам не нравится у нас? Я знаю, что синьора Росси уже предлагала вам…

– Да! Но я не могу! Прошу вас, Марко, объясните это Джемме!

Он долго вздыхал и уверял, что сердце его разбито навсегда, но с Джеммой, видимо, тем не менее поговорил, потому что та стала чаще улыбаться Софье и даже однажды экспромтом спела с ней сцену Аиды и Амнерис, слушать которую сбежалась под окна театра половина Неаполя: оперу здесь любили все, от аристократов до рыбных торговцев.

В театре в то время полным ходом шла репетиция «Травиаты». Софья никогда прежде не слышала этой оперы Верди и, очаровавшись прелестными мелодиями, простодушно поинтересовалась у синьоры Росси, кто написал такую красивую музыку. Итальянка сначала недоверчиво посмотрела на ученицу своими вишневыми глазами; затем, поняв, что она действительно не шутит, схватилась за голову, провозгласила, что учиться бельканто и не знать при том Верди – преступно, преступно! – и помчалась за либретто и клавиром «Травиаты».

– Но хотя бы «Даму с камелиями» вы читали? – воинственно спросила она у смущенной Софьи. – Нет?!. О, mamma mia, как же так?! Я знаю, что эта вещь переведена на русский…

– Синьора Росси, я сожалею, но мы жили в такой глуши…

– О да, я помню, несчастное мое дитя… – смягчилась та. – Вы читаете по-итальянски? Нет? По-французски? Benissimo, у меня есть французский роман!

Поздним вечером, вернувшись после спектакля (давали «Риголетто») и еще не остыв от впечатлений, оставленных пением Марко и Джеммы, Софья поняла, что заснуть все равно не сможет. Отослав ворчащую Марфу («Вот как хочете, а я вас до света нипочем будить не стану! Взяли моду – спать не ложиться за полночь! Вот Федор Пантелеич приедет, я ему пожалуюсь ужо!»), она уселась с ногами в огромное кресло и открыла «Даму с камелиями» c намерением прочесть хоть несколько страниц.

Софья читала всю ночь и лишь под утро, когда бледный рассветный луч подобрался под занавеску и размытым пятном улегся на полу, медленно закрыла книгу. Сердце бухало, как чугунная баба, забивающая сваи, и молодая женщина, сама не замечая, сжимала руки у горла. Слез, медленно ползущих по щекам, она тоже не замечала и не понимала, почему никак не удается вздохнуть всей грудью. История красавицы-куртизанки Виолетты Валери, день за днем гаснущей от чахотки и от любви к тому, с кем она никогда не сможет связать свою жизнь, потрясла Софью. Воспоминания, казалось, так надежно похороненные в глубине души, вдруг нахлынули с новой силой, и серые спокойные глаза человека, поцеловавшего ей руку на обрывистом берегу реки год назад, опять встали перед ней. Горло сжала судорога, и Софья, повалившись головой на ручку кресла, беззвучно зарыдала. Книга с ее колен упала на пол.