Лорен Блэйкли - Огромный бриллиант

Я стучу по часам.

— Приглашение истекает через пять секунд. Пять, четыре, три…

Она хлопает в ладоши.

— Да! Я хочу пойти. Обожаю мюзиклы. Это было бы потрясающе. Даже не стану спрашивать, где твой мешок оправданий. Просто буду получать удовольствие.

— Хорошо, — говорю я и подхожу ближе, чтобы поцеловать ее в щеку, но в последний момент останавливаюсь.

В ее взгляде мелькает паника, и она отдергивает голову. Здесь Дженни и остальные официанты, принимающие заказы.

Черт.

Как, черт возьми, это могло произойти? Я не прочь выражения чувств на людях, но не на работе — при клиентах, менеджере и сотрудниках.

— Прости, — бормочу я.

Смешивающая водку с тоником темноволосая Дженни приподнимает ухоженную бровь, но ничего не говорит. Шарлотта не носит здесь кольцо, но реакция Дженни заставляет меня задуматься о том, могут ли наши сотрудники почувствовать изменения. Подобно животным, что чувствуют приближение бури, догадываются ли они, что их боссы трахаются… Понимают ли они, что это временно? Вопросы мечутся в моем мозгу — я стою слишком близко к Шарлотте, смотрю слишком пристально — и это бросается в глаза, потому что сейчас представляю свою бизнес-партнершу обнаженной и трахающей мое лицо.

Я качаю головой, отгоняя похотливые мысли, и пытаюсь исправить свою оплошность.

— Чуть было не нарушил наше второе правило, — говорю я Шарлотте.

— Какое?

— Никаких глупостей.

Она смеется и хлопает меня по плечу.

— Все в порядке, Холидей. Это даже ни капельки не глупость, — она понижает голос, чтобы слышал только я. — Честно говоря, это было прелестно.

Ох, черт возьми, теперь я краснею. Потому что…

Подождите.

Какого черта?

У меня, должно быть, действительно лихорадка. Я добровольно соглашаюсь терпеть пытки музыкального театра, и меня считают прелестным. Я не в порядке. Это невозможно. Сегодня я так оттрахал Шарлотту, что она должна понимать — во мне нет ничего прелестного.

Только мужественность и сексуальность.

— Отлично, — говорю я, хладнокровно барабаня костяшками пальцев по барной стойке, пытаясь равнодушным отношением восстановить свой статус крутого парня. — Итак, мы идем завтра. Но только потому, что ты этого хочешь.

Мой телефон снова гудит. Я хватаю его, и от прочитанного мои плечи опускаются.

Офферманы тоже будут там

Повернувшись к Шарлотте, я говорю:

— Это была засада, — а затем делюсь подробностями.

Ее улыбка не уменьшается.

— Все нормально. Я не против пойти с ними, — она наклоняется чуть ближе и шепчет: — На самом деле, в последние дни мне стало проще играть твою невесту.

— Почему это?

Ее голос становится еще тише.

— Из-за того, как ты трахал меня всю ночь.

Похоть разливается во мне, и я почти готов затащить ее в офис, захлопнуть дверь и засадить ей прямо здесь, на работе.

Но Дженни снова зовет ее, и я возвращаюсь к компьютеру с крепким стояком.

Пока отвечаю на электронные письма поставщиков, до меня доходит, что комментарий Шарлотты о моей прелестности должен был как-то покоробить. Но этого не произошло, и мне интересно, почему.

Может быть, потому, что Шарлотта выглядела такой счастливой после приглашения на мюзикл. Черт, отвести ее на Бродвей — это самое маленькое из того, что я могу сделать для нее в благодарность за фантастическое исполнение роли моей невесты ради сделки моего отца.

Вот и отгадка. Мне нравится делать Шарлотту счастливой, потому что она моя подруга, а друзья помогают друг другу.

Вот так. Я оступился, но избежал нарушения второго правила.

В «Сарди» к нам присоединяется репортер по имени Эйб. Его лицо напоминает лошадиную морду, а мешковатая одежда велика на пару размеров, словно с чужого плеча. Сомневаюсь, бреется ли он и дорос ли хотя бы до получения водительских прав.

Он делает фото двух семей, поднимающих тосты и поглощающих закуски, и я действительно поражен, насколько показушной будет эта заказная статья.

Должно быть, именно поэтому журнал прислал репортера-сопляка. К тому же, Metropolis Life and Times — лучший минетчик в мире журналистики. Проглотит все и не подавится.

Технически фотографии выглядят естественно, но все мы прекрасно помним об объективах фотокамер, когда делаем заказ, общаемся и поднимаем наши бокалы, как черно-белые изображения звезд театра и кино, украшающие стены этого бродвейского здания. В этот раз встречаются только пары — мистер Офферман с женой, мои мама и отец, Шарлотта и я. В любой другой день я бы поиздевался над Харпер, что ее не взяли на сегодняшний вечер, но она, скорее всего, переживает, что отсутствует на этом нужном событии и пропускает фальшивый «мы понятия не имеем, что репортер здесь» разговор.

Однако, мне понятна политика мистера Оффермана. Представления, вроде этого, помогают в ведении бизнеса, а демонстрация дружеской передачи ювелирного могущества всем известной «Катарин» привлекает клиентов. Мы уверены, что выглядим блестяще и достаточно глянцево для обложки журнала. На мне светло-зеленая рубашка и бледно-желтый галстук с мультяшными пандами, а Шарлотта потрясающе выглядит в черном платье с короткими рукавами и розовой лентой вместо пояса, протянутой сквозь тонкие петли.

— Вы не взяли своих дочерей сегодня, — обращаюсь я к мистеру Офферману, доедая оливки. — Полагаю, напряженное окончание учебного года? Или они не большие любители театра?

Он пренебрежительно машет рукой.

— У нас было всего шесть билетов, и мне важно правильно подать это людям.

Я чуть не давлюсь оливковой косточкой.

— Что, простите?

— Мои девочки не имеют отношения к бизнесу, — говорит он, допивая свой скотч и подавая сигнал официанту принести еще.

— Я не имею отношения к бизнесу отца, но меня вы пригласили, — говорю я, указывая на неубедительность его логики.

— Верно, но я уверен, что твое мнение более важно, чем, скажем, твое…

Его реплику прерывает репортер, тронувший меня за плечо.

— Ваше фото с Шарлоттой возле бара? Читатели нашей страницы любят счастливые пары.

Я встаю, и мои внутренности скручивает узлом от понимания, что это фото — обман. Вероятно, оно появится в сети уже завтра, а через несколько дней, когда мы, согласно плану, расстанемся, станет неактуальным. Или вообще не выйдет в тираж, потому что…ну, потому что мы больше не будем «счастливой парой».

Когда мы отходим от стола, во взгляде Шарлотты я вижу, что она думает о том же.

Мы ходим по лезвию ножа. Наше представление вначале казалось забавным — достаточно правдоподобным, чтобы скрыть мои романтические похождения и не сорвать сделку отца — пусть даже я и врал своей семье.

Теперь же это граничит с наглой манипуляцией, потому что я лгу, ну, в общем … всем, и от этого на душе скребут кошки.

Но цель оправдывает средства, и я напоминаю себе об этом, когда мы приближаемся к бару. Утром я разговаривал с отцом, и он сказал, что сделка завершится до конца недели, как только банк оформит основные документы. Мне ненавистна мысль, что Офферман мог бы отказаться, если бы я не соответствовал его требованиям.

Тем не менее, чувствую себя шарлатаном, продающим яд под видом панацеи, и сам себе противен.

Хорошо то, что врать мне осталось всего несколько дней.

Плохо — мне осталось всего несколько дней притворства.

— Улыбаемся, — говорит Эйб, когда мы встаем возле бара на фоне фотографий Тома Хэнкса и Эд Аснер.

Я обнимаю Шарлотту и ослепительно улыбаюсь, незаметно вдыхая аромат у ее шеи. Она пахнет персиками. Быстрый поцелуй в щеку, и Шарлотта задерживает дыхание. Она прижимается теснее — и, да — то, что было притворством, снова стало реальностью, а грызущая совесть уходит прочь. Между нами есть тепло. Даже огонь. Объектив камеры должен был воспламениться от него.

Я отпускаю ее и сконфуженно усмехаюсь репортеру.

— Простите, ничего не могу с собой поделать. Она слишком красива.

— Совершенно ясно, что вы любите ее, — говорит он, опускает камеру и достает из кармана блокнот. — Не могу не задать вопрос, когда же она стала единственной?

— Простите? — спрашиваю я, морща лоб.

— Это все в новинку, не так ли? Верность в ваших отношениях?

— Конечно, мы верны друг другу. Мы же помолвлены, — отвечает Шарлотта, собственническим жестом обнимая меня, чтобы прекратить дальнейшие вопросы.

— Не сомневаюсь, — говорит репортер, указывая на камень Шарлотты, — но я спросил, когда она стала той самой единственной.

Щеки Шарлотты заливаются румянцем, и я беру инициативу на себя.

— Мы помолвлены совсем недавно, если вы это имели в виду.

— Ну, это и должно было случиться недавно, — говорит Эйб, словно собака, вцепившаяся в кость и отказывающаяся выпустить ее, — я видел вас в прошлом месяце в журнале South Beach с поваром из Майами, а всего несколько недель назад, кажется, со знаменитым тренером.

Будь проклят я и мое плейбойство. Я напрягаюсь, мышцы каменеют. Вот оно — ситуация, которой мой отец отчаянно пытался избежать.

— Это досужие сплетни, — говорю я, сохраняя улыбку, — вы же знаете, как это бывает.

— Вы имеете в виду с Кэссиди? С Кэссиди Уинтерс все произошло случайно? — спрашивает он, ненавязчиво вставляя слово «случайно», словно пытается заставить меня повторить его.

— Нет, я не говорил, что это было случайностью. Я сказал, что это сплетни. И это означает, что ничего не было, — говорю я решительно, ставя на место маленького смелого ублюдка.

Он кивает и поглаживает подбородок.

— Понятно. Но не в случае с поваром. Потому что в прошлом месяце в Майами вы отметились в «Фейсбуке» фотографией, где целуете ее в щеку.

Эйб берет телефон, скользит своим толстым пальцем по экрану и показывает мне фотографию. Он наготове и ожидает. Спланировал все заранее и готов к атаке. Я пожимаю плечами, а мой мозг быстро разыгрывает сценарии. А затем я делаю это. Быстро подскакиваю к Эйбу и целую его в щеку. Подавляю инстинктивное желание съежиться, когда мои губы проходят в миллиметре от его детского личика, но я должен это провернуть.

— Видите, я просто ласковый парень.

Он вытирает щеку ладонью.

— Значит, с шеф-поваром ничего не было?

Я киваю и указываю на его лицо.

— Так же, как и у нас с вами.

Жаль, что не могу съездить ему по физиономии, как он того заслуживает. Но если бы ушел и сказал «без комментариев», то это только подстегнуло бы его. Спокойный ответ дает шанс, что эта бомба не рванет.

Эйб переключается на Шарлотту.

— Волнует ли вас то, что еще пару недель назад Спенсера Холидея газеты называли Нью-Йоркским Плейбоем?

Она качает головой и мило улыбается.

— Нет. Я знаю, с кем он проводит ночи.

— Не каждую ночь, — бормочет репортер.

Меня переполняет гнев. После такого Мистер Милый Парень исчезает.

— Прости? Что ты сказал, Эйб? — спрашиваю я многозначительно, потому что одно дело быть назойливым, и совсем другое — быть мудаком.

Он поднимает подбородок.

— Я сказал, что теперь каждую ночь вы будете работать в «Лаки Спот» в качестве супругов.

Лжец.

Но лжец дело говорит, и его замечание напоминает мне, что нам с Шарлоттой придется продумать и разыграть фальшивую помолвку на работе в последующие пару дней. Или не придется, ведь совсем скоро все закончится.

И снова эта мысль отдается болью у меня внутри.

Прежде чем я успеваю ответить на вопрос Эйба о том, как мы будем вести наш бизнес, миссис Офферман присоединяется к нам, вклиниваясь в импровизированное интервью.

— Все в порядке?

Никогда не думал, что скажу это, но … черт, я рад ее видеть.

— Просто говорили о том, как быстро Шарлотта и Спенсер стали парой, — говорит репортер, обращаясь к миссис Офферман. — Слишком быстро.

Она выгибает бровь, и, кажется, ее любопытство разбужено.

— Разве? Я знала, что все произошло довольно быстро, но не знала, что совсем недавно.

Оказывается, на самом деле, я не особо-то и рад ее видеть. Совсем не рад. Тем более, что каждое ее слово пропитано ядом.

Шарлотта откашливается, заправляет прядь волос за ухо, и встречается взглядом с миссис Офферман, а затем с Эйбом.

— Да, это произошло недавно, и мы много раз об этом говорили. Все случилось очень быстро. Но так и бывает, когда вы влюбляетесь, разве нет? — говорит Шарлотта, поглаживая пальцами край рукава моей рубашки. Между нами слой хлопка, но, клянусь, ее прикосновение воспламеняет кожу, оставляя за собой дорожку из искр. Дыхание перехватывает, когда она встречается со мной взглядом, и на какой-то миг остальная часть ресторана перестает существовать.