К счастью, девушки наперебой принялись вспоминать свои неудачи в танцах, злобные копья леди Бауленд и благородный щит Джека остались не у дел, Как и рассчитывала Персефона. Все же большинство гостий теперь смотрели на нее иными глазами после неловкой сцены. Леди Бауленд, конечно, осталась верна своим привычкам — грубила и выказывала пренебрежение, но другие компаньонки и даже их прелестные протеже были более внимательны к ней, чем обычно. И наконец, ее осенило — они заподозрили, что именно она может стать герцогиней Деттингем, и теперь стремились ничем не обидеть потенциальную светскую львицу, даже если и лелеяли надежды оказаться на ее месте.

— Как вы могли? — приступила она к Джеку, подловив его на входе в рабочий кабинет.

Он — ранняя птичка, уже вернулся с утренней верховой прогулки, а гости еще только пробуждались.

За эти три дня после их чудного свидания в травяном садике ей много удалось помечтать в бессонные ночи. Она обвела его взглядом — как всегда, сияет и пышет властной силой — и заключила: он давно позабыл все это и спал, как сама невинность, правда, трудно представить его в таком амплуа. Она не ударила лицом в грязь, решительно топнула здоровой ногой, свирепо глянула исподлобья в его плутовские зеленые глаза и вдохнула те запахи, что остались на его одежде, затем приказала себе ни капельки не желать его.

— Как я мог — что, Принцесса? — спросил он, бросая шляпу и перчатки на стол.

Она спокойно наблюдала проявление его праведного гнева, напоминая себе, что пришла сюда не затем, чтобы восхищаться им.

— Позволить всем думать, что я выхожу за вас замуж, — возмутилась она.

— Потому что я собираюсь жениться? — предположил он, и откровенное веселье заплясало золотыми искорками в его бесстыжих глазах.

— Вы — нет. Я же сказала вам «нет», что может быть яснее? Я не выйду за вас. Не желаю, чтобы меня выбирали, рассматривали и качали головами, поражаясь вашему необъяснимому вкусу. Нет, просто нет, Джулиус Сиборн, — выразительно подчеркнула она его родовую принадлежность, надеясь, что он поймет намек.

— Мне нравится, когда вы бурлите, как морская стихия, несущая мой корабль, словно мы давно повенчаны, дорогая, — томно протянул он, явно пропустив все ее слова мимо ушей.

— Я не ваша жена! — крикнула она.

— Пока, — возразил он и притянул ее к себе, прежде чем она успела найти подходящий предмет и швырнуть в него, ей тогда полегчало бы. — Вы правы, однако, слишком долго пришлось вам терпеть, — уведомил он и, склонившись, поцеловал ее так пылко, что она сразу осознала ошибочность своих суждений о его ночах и мечтах. — Более чем, — добавил он, переводя дыхание, и снова впился в нее поцелуем.

— Я ничего такого не говорила, — забормотала она, едва переводя дыхание.

— Но вы знали, что я томился в ожидании, — сказал он так, словно сердился на ее выдержку.

— Ждали, пока ад замерзнет? — спросила она, ему ведь невдомек, с какой болью она ждала этих щедрых поцелуев на своей шее, на плечах.

— Ждал, пока вы залечите свои раны, милая, — ответил он, глаза его горели, плоть бессовестно восстала.

— У меня не было никаких ран, — запротестовала она.

— Вы были девственной, поэтому даже не представляете моих мук. Мне хотелось стучаться в вашу дверь каждую ночь, с тех пор как мы вместе сотворили вас иной, Джесс.

— Вместе, — эхом подтвердила она, наслаждаясь щекочущим отзвуком его слов на своих губах.

— Ну вот, разве вы можете представить нас порознь? — спросил он так, словно возлагал на нее всю ответственность.

— Разве что вы пресытитесь мной? — раздумывала она, пока он расправлялся с хитроумно застегнутыми крючками в боковом шве ее лифа.

— Разве такое может наскучить, Джессика? — спрашивал он, сбрасывая добропорядочный батист с ее плеч.

«Еще корсет», — туманилось в ее голове, и эта интимная деталь вскоре тоже упала к ее ногам.

— Теперь мне сходить за свежей газетой или заказать себе завтрак, чтобы отсрочить предстоящую скуку? — жестко спросил он, освобождая ее ладони из заточения и полностью стягивая с нее платье. Она стояла перед ним едва не в одной сорочке и выразительно качала головой.

— Только посмейте, — пригрозила она и нервно задрожала от затянувшегося ожидания и примитивного желания.

— Я уже едва дышу — вот что вы делаете со мной, Джесс.

Его низкий голос срывался от страсти.

— Тогда снова дышите ради меня, — повелела она, и это были последние почти разумные слова, которые ей удалось вымолвить перед долгим забытьем.

Он словно обезумел, и она, его женщина, тоже сходила с ума, пока он нес ее в глубь комнаты. Он нетерпеливо освободился от сюртука, затем поспешно стал развязывать пояс брюк.

— Мне лучше с вами, Джек, — проговорила она, пока он подтягивал вверх ее сорочку, и она с бесстыдной готовностью раздвинула ноги.

— Моя Джесс, — объявил он и наконец-то вошел в нее.

И все три бессонные ночи отчаянного желания обрушились в одно лихорадочно нарастающее безрассудное соитие, она застонала от удовольствия, слыша, как он вскрикнул в экстазе, и подсознательно радовалась, что кабинет находится в его личном крыле особняка и здесь нет гостевых комнат.

— Готовы признать, что жить без меня не можете? — спросил он самодовольно, возвращая сюртук на свои плечи и оглядываясь в поисках ее безукоризненно чопорного платья и остальных деталей костюма, отброшенных в спешке.

Он, судя по его выражению лица, был более чем уверен, что ее плоть поет от удовлетворения и явно дает ему знать о своих экстравагантных, щедрых, почти ненасытных желаниях.

— И что мне будет за это?

Она постаралась свести все к шутке, между тем как ее раздирали противоречивые ощущения: дурман вожделения, наслаждение их лихорадочно-поспешным соитием и печаль — ведь это не любовь.

— Я, — ответил он, не задумываясь. — Я всего лишь мужчина, но возьмите меня и позвольте мне взять вас, Джесс, своей законно венчанной женой.

— А как же любить и лелеять, Джек? Вы планируете исключить этот пункт из брачного обета? — спросила она, пока он помогал ей или мешал одеться.

— Я буду лелеять вас каждый день, до скончания века, не важно, выйдете вы за меня или нет. Хотя, если вы откажетесь, мне захочется проклясть тот день, когда я загорелся вами.

— Но как же вы ненавидели меня в тот день!

И она раздвинула губы в такой широкой улыбке, что едва не заныли зубы.

— Я не мог разгадать вас. Тогда женщины были для меня закрытой книгой, я постиг их суть позже, после смерти родителей, когда сюда переехали мои двоюродные сестры вместе с тетей Мелиссой и дядей Генри. Но теперь я достаточно искушен, чтобы удивиться, почему сразу же не бежал в страхе от такой задиры, как вы.

— Я вовсе не задира, — воодушевилась она.

— В следующий раз вы мне поведаете, что не переменчивы, словно ветер, и не бурлите, как штормящее море, — сказал он сухо.

— Нет, я, пожалуй, не такова.

Она надулась.

— Тогда я — Королева мая.

— Вы — герцог Деттингем, — мрачно отреагировала она.

— И в этом все дело?

— Нет, дело в том, что я не уверена в своей пригодности на роль вашей жены, в вашем поле зрения достаточно удобных кандидаток для столь нужной вам сейчас женитьбы.

— А вам неудобно стать моей женой, Джесс? — сурово спросил он и грубо рванул ее в свои объятия, так что она с размаху налетела на стальные мускулы его груди и ног и успевшее снова восстать доказательство его мужского желания. — Вам пока неведомо, что мужчина всегда распознает подлинность своей страсти. Нет ничего низменного, мелкого или преходящего в моем влечении к вам. Я готов рвать на себе волосы оттого, что вы так и не поняли всю силу своей власти надо мной, ведь я уже едва контролирую себя. Порой мне кажется, что если бы можно было вернуться в прошлое и обойти вас стороной, чтобы не гореть ежечасно желанием к вам весь день и почти всю ночь, я бы предпочел не знать этих чувств, как их ни назови. Я схожу с ума и делаю вас фурией — очаровательной фурией, и тогда понимаю, что мы рождены друг для друга, как Адам и Ева.

— Я подумаю над этим, — нашлась она и вышла из комнаты, задрав гордо нос.

— Мегера! — крикнул он вслед, она нарочито громко фыркнула и пошла по коридору, почти не думая о больной ноге.

— Идиот! — пробормотала она вполголоса, подойдя к двери, выходящей во внутренний дворик.

Осталось только гордо выйти, не спеша пересечь это открытое пространство, и она окажется в границах своей царственной территории. «Надо же, его светлость герцог Деттингем только что разливался соловьем, словно страдающий от любви мелкопоместный сквайр», — раздраженно думала она в своих апартаментах, наводя лоск на пристойную мисс Пэндл, к счастью, Марты в комнатах она не застала.


В тот вечер Джек рассеянно потягивал превосходный коньяк и притворялся, что внимательно слушает занудные басни лорда Эмблеби об одной древней — и теперь весьма богобоязненной — двоюродной бабушке Джека. «Бог знает, что они все подумали бы, умей они читать мысли», — тихо вздохнул Джек. Весь вечер его мутило от разочарования, растерянности и откровенно плотского желания. В первом он целиком винил Джессику Пэндл, во втором — частично ее же, а с третьим он, честно говоря, не мог ломиться к ней в дверь.

Сегодня, когда он спускался вниз к гостям, собравшимся за вечерней трапезой, дворецкий вручил ему письмо, которое появилось в холле самым таинственным образом. На аккуратном пакете не было ни адреса, ни имени отправителя, а имя получателя написано тем каллиграфическим почерком, каким обычно владеют секретари или писцы. Сургучная печать не несла никакого оттиска, отправитель не побеспокоился выдавить на красном воске даже свои инициалы. «Судя по обертке — казенная бумага», — мрачно заключил Джек.

Автор, не указавший своих реквизитов и в письме, без обиняков сообщал, что ему якобы известно, где найти Рича, однако условия сделки он согласен обсуждать только в том случае, если Джек встретится с ним в стилизованной под храм беседке, что у озера, сегодня в полночь. Его светлость должен явиться один и без оружия, иначе аноним вообще не придет. Джек вертел в руках мерзкое послание и размышлял, не нарушить ли авторские требования, но затем отказался от этой идеи. Если таинственный отправитель желает заработать денег на факте исчезновения Рича, вряд ли он станет резать курицу, способную нести золотые яйца, и Джеку нечего пугаться и упускать малейший шанс найти этого упрямого идиота — своего кузена.

Но можно ли довериться шантажисту, если тому нужны не деньги, а жизнь Рича? Джек отвлекся от нелегких раздумий, его пальцы, оказывается, машинально барабанили по благородно отполированной столешнице красного дерева. Он спохватился и остановил их предательскую дробь, надеясь, что остальные мужчины поглощены своими заботами и не заметили рассеянности хозяина. Он бы, пожалуй, расценил это дело как мошенничество, однако в пакет была вложена прядь рыжеватых волос — явно Рича, а также серебряная заколка для галстука. Рич некогда на спор обогнал его на пони и выиграл эту безделушку, они тогда были малы и не носили галстуков. «Никто, кроме романтичного Рича, не будет носить такое украшение в течение двадцати лет», — решил Джек, искренне скорбя и нежно вспоминая блудного братца. Да, это именно та вещь, на ней еще видны инициалы, это они тогда нацарапали их, чтобы украсить приз.

— Знаете, Деттингем, жена спустит с меня три шкуры, если мы не поспешим выручить ее из пленительно пытливой компании пары ваших гостий, — прошептал мимоходом сэр Гилберт Уэр, когда Джек снова подошел к столу после непродолжительной отлучки.

— Н-да, джентльмены, пора возвращаться к нашим леди, — объявил Джек.

Он повел гостей не в уютную семейную гостиную, а в большую залу, которую зарезервировала тетушка на сегодняшний вечер.

Там он принялся прилежно исполнять роль внимательного хозяина, поддерживал пустую светскую болтовню и даже выпил чашечку чая с фальшиво признательной улыбкой. Меж тем он страстно мечтал, чтобы гости поскорее убрались: местные — восвояси, а те, кто ночует у него доме, — в свои спальни. У Джека и раньше руки чесались при мысли о том, что милый кузен-эгоист где-то бражничает в счастливом неведении о бедах, кои причинил своим близким. Но после получения письма стало ясно, что и сам авантюрист вряд ли наслаждается жизнью, скорее всего, попал в беду, потому как никогда не расстался бы добровольно с драгоценной булавкой. Джеку теперь приходилось беспокоиться не только о Джесс, но и о Риче — гуляке и дуралее.

— Джек, вам одолжить мозгов? — зашипела Персефона ему на ухо, весьма ощутимо прищемив каблуком его ступню. Многие джентльмены даже не подозревали о подобных талантах бесподобно-субтильной мисс Сиборн.