— Вот мы и дома, — объявил конец шагистике Степаныч.

— Жутковатое место, — глядя на быстрые и близкие тучи, впрочем, не трогающие солнца, и их стремительные тени, произнес остановившийся за ним Алексей.

— А по-моему, ничего, — не согласилась с ним Лена.

— Романтично, — согласился с ее несогласием Игорь.

— Здесь есть кто-нибудь?! — заорал в пустой проем дверей Сергей. Ему надоело молчание долгого подъема, и теперь он отрывается.

— Места есть, — не получив ответа, заверил он.

— Осмотрим? — предложил Борис.

— Насчет "мин"?

— Какие мины?! — возмутился Степаныч. — Дождя не будет, так что лучше на втором этаже расположиться. Пусть юноши осматриваются, — повернулся он к Лене, — а мы с тобой пойдем, проверим воду.

Рюкзаки сняты, и спины от этого прогнулись внутрь. Сергей и Борис полезли на прилично поднятый цоколем первый этаж, а Игорь и Алексей поднялись на второй, испытывая вмурованную в наружную стену лестницу. Свобода от рюкзаков позволила сделать это быстро, и они оказались внутри не имеющего перегородок пространства, где четыре толстые трубы, исполняя роль колонн, держат на себе металлическую конструкцию купола.

— Интересно, как же они все это втащили сюда? — полюбопытствовал Алексей.

— На вертолете, наверное, — предположил Игорь. — Привезли и свинтили.

Действительно, все соединено большими и тоже ржавыми винтами.

— Серега! — крикнул Игорь в окно без рамы.

— Аааа! — донеслось с первого этажа.

— Проверено, мин нет!

— Аааа!

Алексей подошел к окну — из него хорошо видно небольшое озеро и отраженные в нем светлые чернила неба, Лена и Степаныч, идущие к нему.

— Что ты о ней думаешь? — не поворачивая головы, спросил Игорь.

Бах! Спрятанная в тишине и замершая в паузе, громко хлопнула хлопушка совпадения. Бабах!

— Ты же о ней что-то думаешь?

Повернувшись, Игорь взглянул Алексею прямо в глаза. Интересно, что он там увидел?

— Не то, что ты, но где-то рядом.

Борьба взглядов продолжилась недолго, без примитива, кто кого. Игорь… он, конечно же, удивил совпадением мысли и даже слова, но не чувства. Алексей, узнав или убедившись в том, что они неровно дышат в одну и ту же сторону, уверен в различии ритмов. В своем ритме он еще не разобрался и, понимая мотивы влечения, он все же запутался в них как в нитках, не имея представления или подсказки — кто же дергает за них. Понятно, что у него есть право на ошибку, но пугает слишком серьезное отношение к ней, опасная надуманность, желание победы с вполне ясной предопределенностью последующей потери. А теперь он нажил себе неприятного соседа, незнакомого врага, но, в общем-то, хорошего парня, вот только вечная снисходительность к собеседнику портит его. Или это уже кажется после услышанных слов?

— Ну что, спустимся за рюкзаками, товарищ напряженный?

Нет, не кажется, так и есть. И у него есть определенные шансы — любитель этих самых напряжений, Игорь наверняка знает, что многие женщины любят, когда над ними издеваются — в словах, да и не только, и они, притворяясь слабыми, поддаются игре, попадаясь под соблазнительный пресс поучительного тона мужчины, его снисхождения и неспешных действий. Ненадолго.

— Спустимся.

И они вновь загремели по лестнице, теперь уже вниз, увидев сразу оба — девушку, пробующую воду рукой.

* * *

— А здесь водятся мыши? — поинтересовалась Лена. Она расположила спальные мешки вряд, подальше от окна и от двери, предполагая избежать, насколько это возможно, ночных сквозняков. Ей был отдан суровый приказ — подготовить ночлег, пока еще не вечер.

— Большие и саблезубые, — Степанычу смешно, — и ядовитые змеи.

— Я просто так спросила, — пожала она плечами, расправляя спальники, — мне все равно.

— Не бойся, змеи кушают мышей, а там, на озере — лягушек, а тебя они боятся не меньше, чем ты их.

— Хорошо, что Игоря нет, — улыбнулась она, — а то бы придумал что-нибудь… об анаконде, например.

— А что бы придумал Алексей?

— А причем тут Алексей? — быстро взглянув навстречу вопросу, снизу вверх, с ряда спальных мешков, она на мгновение престала возиться с ними.

— Между недоумением и восклицанием должна быть пауза, — ответил Степаныч тоном больших и саблезубых. — А лягушки, бывает, запрыгивают на второй этаж.

— Пауза была.

Борьба взглядов, уже традиционная в этой большой и неуютной комнате, мелькнула вспышкой любопытства и исчезла в пещерах спокойствия.

— Эх, Лена, — вздохнул инструктор, — если бы моя дочь была похожа на тебя, я был бы спокоен, как… удав, — мотнул головой в сторону озера он. — Но она похожа на меня.

— Вы же меня совсем не знаете.

— Вряд ли я ошибаюсь.

* * *

Пройдя вдоль гряды, они вскоре обнаружили завал — поваленное ветром дерево переломилось, оставив высокий пень-расщеп, а само рухнуло вниз, обломав свои и чужие ветви. Похоже, что корни надежно углубились в промежутки и щели между камней, спрятавшиеся в тонком слое почвы и не позволили ветру выдернуть себя. Но ствол не выдержал порыва и сломался почти вдоль — расплата за слишком пышную для этих мест крону. А возможно причиной гибели стал невидимый жучок, или червячок — с мягким телом, но с крепкими челюстями упертого педанта.

Дровяная экспедиция оказалась четко спланированным делом. Сергей, как Челентано, действительно чем-то похожий на него, лихо орудовал топором, а Борис минимальным количеством движений гнутой садовой пилы расправлялся с толстыми ветвями. Продуманный и вполне достаточный инструментарий обеспечил маленькую компанию необходимым горючим, исключив титанические усилия борьбы со стволом. Толстые ветви, нарезанные Борисом, образовали две вязанки. Их взвалили на плечи Игорь и Алексей, ну а лихой рубака и отважный пильщик стали жертвой двух длинных, кривых бревен, нужных для "длинного" огня.

— Как негры в колодках, — то ли ругнулся, то ли восхитился споткнувшийся Сергей.

— Не обобщай, — буркнул пыхтящим несогласием Борис.

А когда они подошли к озеру, то в его водах уже жила быстрая русалка — и так подумал не только Алексей. Он прочел это в глазах и лицах взмокших, но не только от этого печальных дровосеков. Странное ощущение, почти бред, противоположность осознанию того, что там, в море, недалеко, почти что рядом, их плавают стаи. Но там — не здесь, среди пусть кажущейся нетоптанности гор, в произвольной точке разбега от земли к небу, в прозрачности непонятно откуда взявшейся воды, в почти пустоте.

Ее длинные волосы, не боясь трудностей расчесывания, отданы в добровольный плен чистой волне, завихрениям струй и воздушным пузырькам в потревоженной ее движениями воде, и только черный купальник на еще не загорелом теле контрастом разрушает сказку. Согревая мышцы сильными гребками и скользя с грацией касатки, а контраст купальника и кожи помогает обману, она притягивает восхищенные, а уж потом оценивающие взгляды мужчин, на некоторое время позабывшие думать о воде как о воде.

— Послушай, Лена! — скинув неудобные бревна на землю, с показательным сверхвозмущением воскликнул Сергей, очнувшийся, естественно, первым. — Мы там дрова собираем, в поте лиц своих и тел, а ты здесь плескаешься. Нехорошо!

— Не по-товарищески как-то, — проверяя шею на скручивание, поддержал сотоварища присущей ему солидностью Борис, хотя и не смог сдержать улыбки.

— Не по-европейски, — взглянув на Алексея, окончательно оформил претензию Игорь.

Вынырнувшая русалка усталыми движениями подплыла к берегу, и стало видно, что ей все-таки холодно, там, в горной воде.

— А что скажет Алексей? — спросила она, сопротивляясь дрожащему подбородку, при этом, видимо, лукаво посмотрев на Степаныча.

— Не знаю, — замер в мыслях Алексей, — наверное, ничего.

— Почему же, высказались все.

— Февраль, — почти промямлил Алексей.

— Февраль?

— Мороз и солнце.

А мысли, спасая взгляд, побежали — как круги на воде. Вспомнилась девочка на шаре — картинка, возможно подсказанная коварством мокрого камня, и другая девочка — о, ужас — кусающая мороженное на двадцатиградусном морозе, и неизвестно почему — скучная стандартность Афродиты, может быть из-за своей уверенности в собственном предназначении — согласно инструкции богов, и много чего еще, и не только мороз и солнце.

— Понятно.

Что ей понятно? Вода холодной гребенкой зачесала ей волосы назад, и их плавные волны потемневшими, но все-таки светлыми змеями застыли на еще не потерявших напряжения плечах и спине. Плотно прилегая к голове, они выдали сибирские черты лица — надежную защиту голубых глаз и прямой, без намека на курносость, нос. Вода, стекая по волосам с шеи и плеч, минуя выпуклость не выпирающих ключиц, попадает в ложбинку груди — но, слава богу, есть купальник, а живот, не забыв усилий, мягко втянут и почему-то не позволяет долго смотреть на себя. А бедра, которые по идее и желанию к чему-нибудь придраться должны быть широковаты — на самом деле не так широки и сводят с ума совершенством линий, пока еще не подпорченных родами. Неспокойствие — а за бедрами, что? Не смотреть, не предполагать, не думать. Симбиоз природы и спорта, стремление и совершенство — такого быть не может! Ноги, не ножки, а именно ноги, длиной увлекающие мужчин, у нее убивают соразмерностью и формой. Так — не бывает! Сказать, что все при ней — значит не сказать ничего или сказать пошло. Да на нее просто невозможно смотреть! На нее, сознающую свою красоту, а точнее красоту своего тела и то действие, которое оно оказывает на мужчин.

Ее вопрос чуть было не убил его природным спокойствием, остановил сердце и заставил замереть дыхание. "Бежать!" — мелькнула паническая мысль, а во рту, как у прыщавого подростка, скопилась слюна. Стыдно, не нужно, но он не подросток и ответил ей искренне — действительно, лед воды и солнце страсти. Да что же с ним такое?!

Ну а закончив треп и позволив ей воспользоваться относительным удобством второго этажа, проводив ее вниманием глаз — когда она поднималась по лестнице, они в конце то концов тоже дорвались до воды и плюхнулись в озеро стадом арктических бегемотов. Вода и в самом деле оказалась ледяной — как она плавала в ней, да еще улыбалась? Одетая в чехол походных джинсов, словно спрятанный в скромные ножны изысканный изгиб самурайского меча, она вернулась неопасной и, заняв вековую позицию у костра и котла, принялась послушно выполнять приказы шеф-повара Степаныча.

— Гони ее, Степаныч, — крикнул из воды все видящий Сергей, — она все испортит!

— Неправда, в готовке у женщины рука нежнее.

Ну а затем, у костра, когда уже совсем стемнело, к прихваченной баклажке появилась и гитара. Костер, насытившийся толстыми дровами и освобожденный от тени треноги, очертил порывистым пунктиром греющего пламени круг сидящих у огня — теплой жемчужины дрожащего света в самом сердце темного дна ночи. Певцом и гитаристом оказался Борис, его сильный голос задвинул купеческую натуру своего хозяина за потрескавшуюся горбатость земли и придал чувство необходимости в той доле неустроенной романтики стихов, составленных в основном на клеенчатых столах теплых кухонь. Ровная поверхность и электрический свет, конечно же, удобны для написания слов, но чтобы получилась нужная рифма, просто необходимо хоть раз стукнуться непокрытой головой о ледяную твердь небесного купола и охладить в сквозняке лбом пробитой дырки шишки жизни и пощечины обыденности.

А многие и не подозревают о существующем лекарстве, так и маются всю жизнь: высокой температурой тела, повышенной секрецией желудка, высоким содержанием холестерина, частой потливостью, излишней подвижностью, чрезмерной возбудимостью, неослабным вниманием жены, и наоборот: низкой зарплатой, малым количеством кровяных телец и ленью спермиев, недостаточным уровнем жизни и недосягаемостью мечты, а так же невниманием, ненаполнением, гиподинамией и многими прочими напастями, шлепающимися на людей из житейской бетономешалки суетливых противоречий.

Огонь играет на ее лице, превращая пряди ее волос в живые тени маленьких ужат. Так, наверное, сидя у костра или очага, напротив полюбившейся, но не принадлежащей ему женщины, и придумал древний ахеец голову Горгоны — соединение огня жизни на щеках с холодным равнодушием смерти глаз, несовместимость энергии желания со спокойным невниманием. И подсказка, оппозиция всему — темный блеск меча, простота решения, кованая полоска стали на желтом блике медного щита. А Сирены — другая крайность, крик души женатого мужчины, за сотни миль от родного острова, в штиль, в жару, в жажду вдруг услышавший голос супруги и от радости или ужаса бросившийся в загадочные воды с какой-никакой, но все-таки триеры?

Вот она, темная неподвижность маленького озера, без сирен и уже без русалки, дышит высокой вечерней свежестью в затылок Алексея, вслушивающегося в придуманные не для него песни, всматривающегося в рожденную из жаркой перронной пыли и холодной озерной воды Елену. Рожденную… не для него? Кто знает, вот только зачем авторы плаксивых газелей, изнуряя себя рифмой, сравнивали женское тело, а иногда — о, Алла, и действия с целыми гербариями растений и с табунами животных? Какая глупость, а может быть и религиозная странность, но все это принижает чувство, ни с чем не сравнимое к ни с кем не сравнимой, сидящей у огня, играющего на ее лице, оживляя тени от ее волос…