— Слушай, — важно шепнул Алексей и, не таясь, демонстративно громко развернул фантик. Эффект зрительного зала — шуршание целлулоида разразилось и отразилось многократным эхом грома в ночной тишине. Так показалось, а ей, наверное, захотелось заткнуть уши.

— Что ты делаешь?! — стараясь не повышать голоса, ужаснулась она.

— Говорят, что у страха глаза велики. Жаль, что сейчас так темно.

Похоже, он полностью проснулся, а зверь, или, скорее всего, зверек затих, звяканье прекратилось. Наверное, он не велик — иначе было бы слышно дыхание, или хотя бы фырканье, и тогда Алексей не был бы таким смелым. Но он и не мал — уж очень по-хозяйски ковыряется в костре.

— Лена, скажи, а зачем ты меня разбудила?

Тихо и темно. Она распознала в словах Алексея интонацию усмешки — продолжение невидимого взгляда, но ничего не ответила, а подумала, что хорошо еще, что не разбудила Степаныча. Все то он знает, этот парень, и это начинает раздражать. Или злить? Но она разбудила его — и что же происходит там, в темноте? Смешно, но она испугалась и почти прижалась к нему — слава богу, не позволил спальный мешок, смешно вдвойне — когда он взял ее за руку, она почувствовала себя школьницей на первом свидании — хотя на первом свидании себя она так не чувствовала. Всему виной его непробиваемое спокойствие, но она-то знает, что он не спокоен, и знает, что не может ошибаться. Снова звякнуло.

— Мамочка! — тихо вспомнила она запрещенное в походе слово, выдавая себя и на секунду позабыв о своей спортивности и самоуверенности. — Он вернулся.

— Какой настырный, — усмехнулся Алексей, — так просто не отвяжется.

— А кто это?

— Не знаю. Пойдем, посмотрим, если хочешь. Вдруг там носастый вампир в бурке?

Она промолчала, а она умеет молчать. Испуг почти прошел, но неизвестность все-таки пугает и, конечно же, она злится на спокойствие Алексея. Смешно втройне — хоть это и не связано с ситуацией напрямую, но к ней давно не относятся как к школьнице, как к той же Людмиле. Ее воспринимают как красивую женщину, уверенную в себе и своем прекрасно проработанном теле, и возраст ей скорее прибавляют, а не отнимают. Она не обижается, потому что молода и красива, но сейчас немного злится, чувствуя несерьезность ее восприятия, не соглашается с этим, зная, какое действие она оказывает на мужчин.

— Сейчас все брошу и пойду? — с новой, невидимой в темноте усмешкой подсказал ответ Алексей.

— Пойдем, — быстро ответила она. К ней вернулась привычная решительность, тем более прошлой ночью она пугала темноту и себя заряженным обрезом.

— Не возражаешь, если я не пропущу тебя вперед?

— Мужчина из помещения должен выходить первым.

— Ну, тогда я пошел. За мужчину спасибо.

Она опять ничего не ответила, но выбралась из мешка. Заворочался Степаныч.

— Что вы все не угомонитесь, — проворчал он, — Лена?

— Степаныч, там кто-то ходит.

— Кто-то банки грызет, — успокоил его снаружи Алексей. — Мы пойдем, посмотрим.

— Да это хорек или куница, — сонно сразу все объяснил недовольный инструктор. — Закиньте их подальше. Только… не целуйтесь громко.

Алексей подождал у палатки. Лунная ночь, но листва высоких деревьев съедает почти весь свет, роняя на землю лишь его разрозненные обрывки. Они в долине. Это кажется, что расстояния огромны — на самом деле упорное движение может измерить любые дали и приблизить любые горизонты. Необъятная чаша леса, так хорошо обозримая с каменного балкона и как оказалось, не такая безлюдная, как раз и поместилась между двух таких движений — первым и последним. Середина маршрута и, как и ожидалось, после тревожной предыдущей ночи и шагистики дня все закончилось всеобщим сном без задних ног предварительно набивших себя тушенкой организмов. Но и здесь, в третью ночь, все равно нет покоя — может, не все так просто?

А вот и Лена. Осмотревшись по сторонам, словно ожидая увидеть что-нибудь саблезубое за сгущенной темнотой стволов, она присела рядом с Алексеем, прислонившись к дереву спиной. Глаза привыкли к темноте и все прекрасно видно.

— Не двигайся, — сказал он ей тихо, но сурово, — оно в темноте видит лучше нас.

Лена кивнула.

— И надень капюшон, тебя выдают волосы.

Она спряталась в капюшон футболки. Удобная штука — она приобрела пару на сезон. Защищает от комаров и придает некий шарм, а оставшееся под капюшоном пятно невыгоревшей материи позже подтолкнет воспоминание или чье-то предположение о жарком солнце и соленых волнах, которые еще далеко впереди. Тишина и все хорошо слышно — храпит уже уснувший Степаныч и троица в другой палатке, дышит рядом Алексей, а ленивые движения темного ветра шевелят, едва шурша, большие черно-зеленые волны высоко над головой. Вот так, вслушиваясь в ночной шелест высоких крон, и придумали смуглые жители Карпат быстрые крылья вампира.

"Ночь шуршит над головой, как вампира черный плащ", — почти прошептала она, но вовремя догадалась о прижатом к губам пальце. Все правильно — они в засаде, решили выследить и выстрелить светом фонаря в неизвестного зверя. Обычно она крепко спит, но этой ночью легкое бряцание жестянок свободно преодолело защиту сна, и она проснулась, почти вздрогнув, и почувствовала, как сам собой втянулся живот. А чужой на фоне лесных шумов звук с готовностью нарисовал в воображении крепкий носок высокого военного ботинка. Некоторое время она лежала без движения, задерживая дыхание, прислушиваясь и убеждаясь, что это не сон и что не показалось и ожидая, что вот-вот услышит глухие и короткие фразы тех, кто пинает банки в темноте. Вот тогда она и разбудила Алексея, но почувствовав реальную опасность за тонкой тканью палатки, тем не менее постеснялась признаться в своих страхах Степанычу.

Кто-то шевельнулся в темноте, и она почувствовала руку Алексея на плече и угадала направление взгляда. То ли вздох травы, то ли хруст сухих листьев — это ночной гость, пробираясь к поляне, выдает себя осторожным беспокойством. Показалась неожиданно большая и круглая спина, и стало ясно, что это не куница и тем более не хорек. Плотный зверь медленно и осторожно вышел в свет Луны и уставился на неподвижных зрителей увеличенными ночью глазами. Кто же это? В контуре животного присутствует очевидная, но неуловимая подсказка. А тот, ради которого все собрались, приняв неподвижность за неопасность, двинулся к влекущим запахом банкам.

Остановившись на камнях кострища, зверь обнюхал жестянки и снова посмотрел на спрятавшихся в темноте людей и, согласившись с их застывшей уловкой, звякнул в тишине тем самым, испугавшим ее звуком. Ему неудобно, и не справляясь, он засунул в кострище не только морду, но и лапы. Догадка блеснула очевидностью — она узнала похожего на медвежонка зверя. Она ошиблась совсем немного — вместо носка армейского ботинка в золе копается подвижный барсучий нос. Глаза привыкли к темноте, но света все же мало — почти полностью он остается светло-серым налетом лунной пыли на листве и не позволяет хорошо рассмотреть любопытного лесного жителя. Она ощутила осторожное движение — это Алексей вложил в ее руку фонарик, предоставляя ей право самой нарушить идиллию недолгой ночной фрески. И она нажала на кнопку.

Барсук уронил банку и застыл, упершись глазищами в свет. Луч, высветив краски шкуры и длинные усы на удивленной морде, парализовал его. Вдруг выстрел грохнул над самым ухом, дрогнувшая рука еле удержала фонарик, а барсук, забыв об осторожности, с шумом ринулся в спасительную темноту. Но это не выстрел — это Алексей щелкнул пальцами, а она едва сдержалась, почти что замахнулась и чуть было не запустила в него фонариком — тем более услышав последовавший за щелчком тихий смех.

— Испугалась? — все еще посмеиваясь, с преувеличенным участием спросил он.

— Сдержалась.

— Не сердись. Одному моему знакомому в похожей ситуации жена кружкой голову разбила, потом штопать пришлось.

— У меня есть кружка, а иголки и нитки тоже найдутся.

— Извини. Ну что, пойдем банки швырять?

А, забравшись после вынужденной ночной прогулки в такой родной спальный мешок, она вновь подумала об Алексее. Вот он, рядом, запакованный в точно такой мешок, а с другого бока храпит Степаныч. Так что же, в этом парне что-то есть? Что-то, что заставляет ее пристальнее присматриваться к нему? И снова она вспомнила, как неожиданно для себя наткнулась на его взгляд в автобусе.

"Что же это?" — подумала за нее засыпающая мысль.

"Это — не любовь" — ответил мысли сон. Но она уже не услышит, а утром позабудет — как и всякий нормальный человек, она быстро забывает подсказки сновидений. Забудет свои и Алексей.

* * *

8.


Четвертый день, как и все предшествующие, в конце концов сдался упорному желанию идущих и показал им море. Но как они ни старались, а расширить узкую темно-синюю полоску не смогли, и Солнце опять обогнало их огненной черепахой. Оно снова клонится к закату и снова зовет за собой, лучами удерживая теплоту западного склона. Оно потеряло мощь дневного жара, а от далекой сини, кажется, повеяло йодом и прохладой — по крайней мере ветерок, подымающийся снизу вверх от прогретого побережья, воспринимается как бриз. Или так хочется думать. Вспомнился лунный барсук, и к блеснувшему синей полоской желанию поскорее почувствовать морскую соль на коже прибавилось почти ностальгическое — повернуть и вновь пройти через лес, в гости к этому незваному ночному гостю.

— Достань-ка ракету, — остановился Степаныч, подставляя рюкзак Лене.

— Степаныч, еще не вечер, — как всегда первым удивился Сергей.

— Ты прав, но он скоро наступит. Часа через два будем на приюте, надо предупредить и поприветствовать.

— А можно поприветствую я? — предложила свои услуги Лена. Она достала ракету и ей хочется выстрелить в сторону далекого, но уже видимого моря.

— Можно.

— Степаныч, это половая дискриминация, — возмутился Игорь, — я еще не стрелял.

— И я, — почти смущенно признался Борис.

— Это половой диморфизм, — возразила обоим она.

— Стреляй, не слушай их, — прекратил прения Степаныч. — Нам еще порядком топать.

Девушка, пробежавшись быстрым взглядом легкой победы по лицам мужчин, бабахнула в небо шипящей ракетой. Красный огонь прочертил в предвечернем воздухе дугу и наверняка привлек к себе внимание незнакомых глаз, ненадолго взглянувших в небо.


— Ракета, дедушка, — разогнув гибкую спину и отставив длинную, на вырост, сапку, девочка лет тринадцати указала рукой в пространство над подымающимся вверх склоном. Она не любит заколки и резинки, ее черные густые волосы спешат, не успевая, за поворотом головы и бьются жарким своеволием о смуглые плечи, нагретые работой и солнцем. Опираясь легкими, но уже красивыми ногами о мягкую землю, а мягкой ее сделали руки дедушки, она борется с сорняками, а заодно и с волосами. Грядка — с одной стороны скопанный, а с другой подсыпанный склон, имеет вид неширокой и горизонтальной, что важно для полива, полоски земли, освобожденной от камней и подкормленной специально привезенным с низу навозом. Помидоры, кабачки, огурцы, картофель, перец, баклажаны и, конечно же, фасоль распределены по ней разнонасыщенностью зеленого цвета. Есть даже светлые стрелы арбуза. Все упирается в кукурузу, пока еще без початков, пока еще только набирающую в росте.

— Вижу, не отвлекайся, — посмотрел на гаснущий огонек пожилой грузин, а может быть черкес, или аварец, или пресловутый сван, но, скорее всего абхазец, блеснув покатым бликом лысеющего черепа. Волосы, такие же черные, но более вьющиеся, чем у внучки, крепко держаться лишь за виски и затылок, предоставляя право лбу и макушке вырабатывать витамин "Д" и меланин наравне с почти черной спиной. А за огородом домик в одну комнату и увитую виноградом веранду, белые оштукатуренные стены, еще лоза и корявые, потому что плодовые, деревья.

— Это дедушка Игорь идет?

На лето она отдана в помощь деду, и ей скучно здесь, на фоне гор, среди растущих овощей и непокорных сорняков. Но она помнит, что когда была младше, на приюте всегда толпились люди. Группы приходили и уходили каждый день, было весело и шумно. А теперь туристы редкие здесь гости, и ей совершенно нечем будет поделиться со школьными подружками. Иногда приезжает отец, и тогда она бежит вниз по дороге, навстречу издалека слышному "УАЗику", чтобы прокатиться рядом и попрыгать на горячем сидении штурмующей гору машины. Она не жалуется, просто растет и иногда скучает, и поэтому не спешит продолжить прерванную полетом ракеты работу и все еще смотрит на то место в небе, где она погасла.

— Работай, скоро узнаем.

Смотритель и сторож приюта, огорода, генератора, радиостанции и, конечно же, внучки внешне спокоен, но и он ждет гостей. В положенный срок переговорив по рации, а теперь заметив ракету, он знает, что наверху, примерно в двух часах ходьбы, его старый приятель, наверное, тоже вспомнивший сейчас свою молодость и его зрелость. Он давно его не видел и будет рад встрече, а затем они обязательно спустятся в погребок к заветному бочонку с коротким шлангом на затычке… но еще не вечер, а предупредительный салют не повод для перерыва в работе.