Понятно и не странно, что быстрое летнее время таяло, как зимний бенгальский огонь, вспыхивали и гасли искрами густые часы, а мысли, они просто плавно перетекали из одной в другую…

* * *

Как описать нелюбовь? Не равнодушие или безразличие, не скучный привычностью взбрык бабника или поскрипывание зубов коллекционерши, не поиск внесемейных приключений и не безобидный и ни к чему не обязывающий съем, не общую ясность южной игры, а нелюбовь? Интерес лица, страстное влечение тел, шуршание слов, дробление глаз? И как понять, если это не равнодушие и не безразличие, не скучный взбрык и не скрип, а интерес, влечение, шуршание, дробление? Просто: женщине об этом шепнет ее природная интуиция, а мужчине вытолкнет подсказку мысль.

Автобус подан, вещи большими брикетами сушеных фиников лежат в багажнике, а пассажиры, капая солью моря с мокрых волос, уже занимают места. Широкие автобусные окна отделили людей от бегущих к ним волн, а высокие кресла оторвали от пыльной земли, палаточного неудобства и свободы от носков, от жгучего пляжного солнца. Быстро надоевшего, но такого желанного в длинную минуту отъезда. Скорость переключена, а это значит, что бесконечности нет, и спрятанная в суете посадки тайная грусть все же заставила многих бросить прощальный взгляд на горячее море и ненавистные палатки. Порывистой лентой замелькали срезанные дорогой склоны, равнодушно-ленивое море блеснуло протяжным солнечным бликом, в плотной зелени замелькали крышами разнокалиберные жилища, пляжи похвалились насыщенностью загара. Дорога движением снаружи и покачиванием внутри напомнила о прошлом, а ломаные прямоугольники солнца на сидениях, плечах и коленях подсветили настоящее, шум мотора предложил послушать молчаливое будущее. Придорожные кафе дыхнули паром и запахом хинкали, чебуреков и дымом шашлыка, мигнул желтый блик вареной кукурузы, улыбнулся мягкою щекой персик. Конфетная обертка праздника исчезла вместе с шуршанием волн, осталось лето. Выросли горы, а Солнце скатилось в далекую степь, ночь накрыла склоны и ущелья, уничтожив страх их глубины. Двойной луч считает повороты, двигатель греет задние сидения, голова женщины нашла плечо мужчины, теплые волосы щекочут щеку и нос. Не хочется думать, а хочется спать, но кажется, что из темноты вдруг выплывет знакомая остановка далекого отсюда, родного города, и нужно успеть крикнуть водителю — чтобы тот не забыл остановиться. Стихли разговоры, в креслах перестали ворочаться как-то сразу уснувшие дети, а перерезав черную ленточку новых суток, ночные часы предположили нескорый и медленный рассвет. Разбиваясь о сон и скорость, редкие фары блеснули случайной вспышкой встречного огня, а одинокий фонарь, уплывая, выхватил удивленным светом мост и край какого-то селения. Глаза закрыты, ее голова дрожит на его плече, долгая дорога, несогласие тел с неудобством кресел — скорее бы приехать или двигаться вечно.


— Ты что, обиделся?

— Нет, совсем нет, глупости. С чего ты взяла?

— По твоему лицу можно прочесть все твои мысли.

— Сейчас их там немного?

Шумная горная речка плескается сине-зеленой водой, хорошо протоптанная тропинка над ней цвета молотой коры собирает коллекцию влажных следов, меняя предпочтения, но на воде играет солнце — река раздвинула деревья.

— Ты обиделся, признайся. Что в этом такого?

— Нет, глупо, зачем. А кто это придумал, чья была мысль?

— Просто зашли в магазин и купили.

— Обще мнение?

Шумя и булькая, суетливая вода охлаждает июньскую жару. Тень. Ее глаза цвета воды, всплески, а у него цвета коры, прохлада.

— Не дарить же тебе кинжал?

— Действительно. У меня есть кортик, на нем счастливый номер и написано "булат".

— Думаешь, это я подсказала?

— Я просто корчу рожи.

Брызги влажной пылью долетают до лица, высыхая на коже и чуть дольше оставаясь в волосах, освобожденных от морской соли вернувшимся комфортом. Всплески, тени.

— А что обычно дарят на День флота?

— Так, всякую ерунду. То же самое, что и на Двадцать третье февраля. Но ты же знаешь, я почти ненастоящий.

— Когда День физкультурника, я не помню.

— Нельзя дарить мужчине рог, тем более так буквально. А где же присоска, на лоб?

Они подарили ему рог, на День флота. Маленький, сувенирный, на цепочке. На память о себе, Кавказе, лете и вине. Маша и Даша, и к ним присоединившаяся Лена неожиданно решили сделать ему подарок, и это приятно — но рог? Смешно, но он обиделся.

— На Двадцать третье февраля я подарю тебе носовой платок.

— А у нас будет февраль?

— У нас еще не кончился июнь.

— Завтра, он кончится завтра.

Врезаясь в камни, в водоворотах барахтается вода, солнечные брызги, тень, ее загоревшие ноги прячутся в мягкие кроссовки. Завтра.

* * *

13.


— Компрачикосов!

Ну что за нудист на букву "эМ" все время выкрикивает его фамилию?


"— Как вы будете воевать без союзников, когда, даже имея их, вы никогда ничего не могли поделать? Например, когда Австрия была с вами, я должен был ждать нападения в самой Франции на разных пунктах. Но теперь, когда вся Европа идет за мной, как вы сможете сопротивляться?

— Мы сделаем что сможем, государь."


Тарле. "Нашествие Наполеона Россию".


— Я!

Это не нудист, это комбат.

— Уснули, прапорщик?

— Задумался, виноват.

Все правильно — услышав свою фамилию, вояка должен крикнуть: "Я!", а какой он вояка? Так, нестроевое тело, хотя и привыкшее ритмично дергать ногами в лыжах. Комбат не чужой и знает всех, но необходим необходимый официоз. Пока он и ротные играли на картах, Алексей как старшина пытался придать куче выгружаемого хлама и бытовухи цивилизованную форму. Бытовуху решили оставить здесь, взяв с собой только воду, жрачку и боезапас. Заканчивается август, ровно и незаметно выгорела пятнашка, лица привыкли к пыли, а построившийся батальон завяз в запахе коптящей соляры и жженого пороха, не отмоешься. То мокнущие, то сохнущие ботинки, но ружейная смазка сравнительной тонкостью своеобразного парфюма напомнила о Франции.

— Ты не ошибся, Коняев?

Комбат. Изначально он был против Алексея, и по-своему он прав — случайный человек, зачем он им? Но, когда на стрельбище из бог-весть как пристрелянного автомата Алексей выбил все, во что только можно было попасть, то в его глазах он прочитал восхищение и ревность, а когда взял в руки СВД, понял, что комбат усомнился в своем неверии в чудеса и в той мере снисхождения, недоверия, презрения, вложенного им в слово "биатлонист". Но все равно он им чужак, спортсмен, время от времени надевающий военную форму. И старшина он номинально — всем заведует похожий на переучившегося Рембо контрактник. Однако рядом Конь, Коняев, его школьный друг.

— Никак нет, товарищ полковник! Уверен, что нет.

Коняев, вечный капитан. Конечно же, когда-нибудь он станет майором и даже может быть полковником, но генералом никогда — хоть и назвал подполковника полковником. В школе в трех последних классах они проучились вместе, да и жили в одном доме, но так получалось, что в хоккей или в футбол всегда играли в разных командах. Перед отпуском они столкнулись на улице и, врезавшись в знакомые черты, медленно узнавали друг друга, распрямляя улыбками лица. Он таращился на спортивный прикид Алексея, а Алексей на расширившееся с мальчишеских времен лицо и морпеховскую форму. Бутылочка развязала языки, и они взаимно поплакались о достающем время от времени однообразии спортивной или военной жизни, заглянув, предварительно, в прошлое, а позже и в будущее. В общем, обычный треп. Алексей рад был видеть Коня, но, помня его искренне веселый нрав, он как бы узнавал и не узнавал своего школьного друга. Живость характера поблекла и уступила место нарочитости жестов, а глаза не хотели блестеть непредсказуемостью слов. Скатки рубленых фраз сложились и плотно свалялись в его голове, служба сильно изменила его. Потом Конь познакомил его со своей супругой, и снова пришлось с сожалением отметить, что она очень похожа на мужа — в общем, дружная семья. Интересно, а что тогда Конь подумал про него?

— А давай ко мне, — предложил Конь — водка пошла хорошо и вкусно, — а что? У нас как раз командировочка намечается, уже не первая. Ну ты, наверное, знаешь. Набирать с мира по нитке будут, а тут такой специалист пропадает! Не гонять же туда людей по нескольку раз? Хотя некоторых оттуда, бывает, и не выгонишь. Сорок пять дней, по крайней мере, официально. Будешь мою попу и всю роту прикрывать, ангел-хранитель. Только представь, сколько мам тебе потом спасибо скажут? И потом: дурь насчет смысла жизни в момент выветрится, это я тебе гарантирую, это я по себе знаю. Давай, Леха! Если ты будешь рядом, моему заду будет поспокойнее пасту давить. Ну а к снегу снова на лыжи встанешь — будет о чем со своими спортсменами покалякать акромя лыжной смазки.

— Я почти в отпуске.

— Так после отпуска, какие проблемы? С военной бодягой знаком? Я подсуечусь, пока ты загорать будешь. Если не передумаешь, конечно.

Не забыв разговор, Конь действительно позвонил после отпуска, и неожиданно для себя Алексей согласился. В голове вертелось — Лена, море, и возможно пустые предположения, но странно — он обрадовался, услышав голос полузабытого школьного товарища. Лопнул пузырь ожиданий, начальство скрипнуло, но одобрило, рапорты были подписаны, провернулась машина военной бюрократии, и что удивительно — сделала необходимые обороты. И теперь он здесь, а рядом Конь, уверенный в себе, в друзьях и во врагах.

— Будьте внимательнее, Компрачикосов. Здесь вам не тир.

— Я понимаю, товарищ подполковник.

А комбат — хитрый жук: Алексею "вы", а Коню "ты". Психолóг!

Так бывает, что, например, командир полка отсылает командира батальона в командировку, куда угодно и не обязательно на ближайшую войну — приказ обсуждается, но выполняется, ну а потом по утрам командирский "УАЗик" дежурит у комбатовского подъезда. Может, и с этим так? Надо Коня расспросить. Ну да ничего, похоже, что сегодня-то комбат отвлечется… или развлечется?


Противно зашипела рация, и Аслан услышал голос брата.

— Они прошли. Как слышишь меня?

— Морпехи?

— Да.

— Только морпехи остались?

— Да, жди гостей.

— Понял тебя, возвращайся.

— Понял, возвращаюсь.

Солнце уже высоко над горами, растаяли туманы, а за рекой нагрелись гроздья винограда — на склоне у поселка его множество рядов. Раньше белели бетонные столбики, но их давно растащили, заменив на деревянные, да и то не везде.

— Пришло время, сынок?

Старик слышал весь разговор. Уважением к старшим никого не удивишь, но опьяненные случайной отвагой многие забыли об этом. Рация исказила голос, от еще не вскипевшего автомата приятно пахнет смазкой, а в глазах постаревшего отца упрямая жизнь.

— Сегодня у них вряд ли что получится, у них нет поддержки.

— Ты же слышал, это только разведка.

— Да ты что, отец? Там колонна в километр. Но они не дойдут до домов, а если сунутся на мост — то им конец. Многим.

— Они не пойдут сегодня на мост, они вернутся завтра.

— Ну и что? Сегодня им будет жарко, а может, обойдется парой выстрелов. Если, конечно, они не дураки. Ты же сам слышал.

Отец кивнул, а он вдруг ясно понял, на какой незаданный вопрос все последнее время искал ответ, в его словах и глазах: отец знает, что такое послевоенная жизнь, а он, Аслан, нет. Отец стар и спокоен, не согласен, но необходим. Солнечно, тихо, козы прислушиваются к разговору, их нужно отогнать домой и спрятать в подвале. Безмозглые твари с оловянными глазами.

— Останусь-ка я с тобой.

— Зачем?!

Как можно спорить с быстрым взглядом серых глаз?


— Приехали! — крикнул Конь со своего места.

Они почти промчались по дороге, без проблем. Они довольно далеко от поросших лесом склонов, а это значит, что гранатомет не будет сразу точен, тем более "Муха", тем более "Шмель", значит — безопасно. А если есть миномет — о чем судачила разведка, то он тяжел, да и куда с ним денешься на склоне, а бросить жалко.

— Приехали, слышишь?

Им повезло — БТР не БМП, и лязг гусениц не давит на мозги.

— Слышу, не глухой.

Конь активен, чувство близкой опасности крутится в нем ножом от мясорубки. Разведка боем — гнусная вещь, а он командир первой роты и значит пойдет первым. Все к этому идет — нужно отыгрывать штабные карточные игры.

— Выгружаемся.

Алексей спрыгнул на асфальт, обыкновенный мирный асфальт — правда, проверенный саперами. Выше склон ощетинился густым издали лесом, но видны и прогалины — местные джигиты наверняка пасут на них коров и коз, или любимых баранов. Короткими докладами задергалась рация, голос комбата — немногословен, молодец.