Дорога все выше, а пропасть все глубже, и река постепенно из голубой ленты превращается в синюю нить. Если с такой высоты сбросить нового русского — вместе с его мобильным телефоном, то он вполне успеет надиктовать завещание своему нотариусу где-нибудь в Лондоне, вспомнив в полете всю родню и братву. Горный этап — страшно, но интересно. Будь то горячий Кавказ или широкий Тянь-Шань, громадный Тибет или флегматичные Альпы, везде горные водители гоняют по своим опасным дорогам чрезвычайно быстро и с привычной им смелостью, граничащей — на взгляд их равнинных собратьев, с безрассудством и преступлением. Так что естественность остроты впечатлений, получаемых сейчас людьми в автобусе, не идет ни в какое сравнение с искусственными высотами американских горок. То ли еще будет, когда покатитесь вниз!

* * *

2.


Вечер. Солнце рано и быстро спряталось за высокий склон, словно за угол. Потемнела жесткая синева короткий сумерек, и сине-зеленая хвоя потеряла свой цвет. Ненадолго усилив резкость очертаний, контуры деревьев растворились в наступившей черноте. Засветились холодные спирали звезд, пойманные в изломанную треуголку горизонта, а в гараже перестал потрескивать уже остывший автобус.

Пассажиры, получив белье, ключи и ужин, и заселив номера, превратились в постояльцев. Горячая вода смыла усталость дороги, и наступил их первый вечер на турбазе. Все последнее время находясь в непрерывном движении, они вдруг врезались в тишину и неподвижность. Почувствовав сыроватую муть пустого времени, парень быстро выяснил расположение злачных мест — у соседей, живущих здесь уже несколько дней и от этого ставших бывалыми туристами. Легкая помятость лиц и различный цвет стекла бутылок на балконе обозначили долгую борьбу предпочтений — методом проб и ошибок до дна.

И вот он снова на ступенях, на этот раз турбазы, а за спиной, блеснув электробликами, алюминиево звякнули стеклянные створки входных дверей. Здание закрыто огромными елями, их большие зеленые лапы нереально покачиваются в искусственном свете невысоких фонарей. А может, это ели так высоки?

Шум. У входа, на скамейках множество мам, сидящих и смотрящих за беспорядочно бегающими детьми. Атмосферу большого двора подчеркивают сохнущие результаты коротких стирок на нескольких балконах. Детская суета опасна: едва не сбив парня с ног, мимо пронеслись два брата-пилота, по автобусу знакомые реактивные мальчишки. Мама тут же, рядом, на скамейке. Баулы, тяжелые, но необходимые, стоят в номере, и теперь она отдыхает в светлом пятне фонаря. К женственности вернулось спокойствие, и только электрические тени длинных ресниц вздрагивают на щеках.

Они заметили друг друга и улыбнулись, как хорошие знакомые. Возможно, парень симпатичен ей, да и она молода и красива… но дети, и симпатии так и останутся симпатиями. Интерес в ее взгляде спокоен, а глубина глаз предсказуема и неагрессивна. Парень подошел ближе.

— Добрый вечер, — поздоровалась первой она, и ее ресницы узнаваемо шевельнулись.

— Здравствуйте.

— Вышли воздухом подышать?

В ее вопросе послышалась едва заметная двойственность, впрочем, совершенно ее не касающаяся.

— Можно и так сказать. Пива хочется.

— С вами все ясно.

— Да, все очень просто.

— Смотрите, не увлекайтесь чрезмерно.

— Ну что вы. Пиво — не самоцель.

— Тогда желаю успехов.

Она усмехнулась, а парень кивнул, соглашаясь — игра в вежливость и в "вы". Слышны звуки музыки, и проходя сквозь строй колючих исполинов, высокие частоты запутываются в иглах. Доносятся лишь низкие басы, громкие, но какие-то нездоровые, выдающие преклонный возраст динамиков.

— Пойду на звук, — извинился он.

— Идите, — разрешила она, и парень, еще раз кивнув, двинулся вниз по склону, по дорожке, навстречу охающим ударным. А к ней подбежал старший из пилотов — он увидел удаляющегося парня. Мальчик запыхался, игра с новыми друзьями увлекла его.

— А куда дядя Леша пошел?

— На охоту, — ответила мама, со спокойной любовью глядя на сына.

— А мне можно с ним? — в детских словах искренний порыв и вечное движение.

— Тебе еще рано, — улыбнулась она, и в голосе ее быстро исчезла легкая грусть, как прежде, днем, в глазах растаяла обида на так бесцеремонно уехавший "Икарус".

* * *

Турбаза. Спальные корпуса, столовая, гараж, склады, административные здания скупо разбросаны по склону горы, ели выше самых высоких крыш. Все постройки, разноэтажностью своей подчиненные склону, торчат как авитаминозные зубы.

Парень, спустившись по длинной лестнице, пройдя по извилистой дорожке, а затем еще по одной лестнице, оказался у стойки бара. Питейное заведение, в недавнем прошлом бывшее летним кинотеатром, так же подчинено склону. От бара, вниз, амфитеатром спускаются несколько рядов столиков, белые стулья, и все это заканчивается сценой и небольшой площадкой перед ней. Просто и симпатично.

Источник размазанных звуков — большие профессиональные колонки, вероятно наследство умершего кинотеатра. Они чернеют на сцене, по краям вогнутой стены-экрана. Когда-то, сопровождая изображения чувств на белом, невидимые в темноте ящики вибрировали голосами мужественных киногероев и прекрасных киногероинь. Сейчас слова те же, но музыка в три аккорда, а песни в три куплета, ну а затаивших дыхание зрителей сменили вкушающие посетители.

Вместо крыши все тот же звездный купол, темная лесная стена стреляет светлячками. Их ловят дети, позволяя родителям за столиками спокойно загружаться алкоголем. Пустые пластиковые бутылки из-под лимонада наполнены живым светом и чудом, и крылатые заключенные вспыхивают и гаснут в прозрачных тюрьмах, разделяя мир детей и взрослых.

Здесь же обезжиренные спортсмены в фирменных трусах и усталых позах, и подсевшие к ним дамы. Компания черноволосых местных в светлых глаженых тонах, белые и чистые футболки обтягивают их мохнатые и весьма гордые животы.

Джентльмены, дамы, джигиты, все пьют и закусывают, и несколько лиц знакомы парню по автобусу. Дружная группа покорителей гор оккупировала один из столиков, отгородившись от внешнего мира и звуков музыки спинами. Но не от его взгляда — она там. Четыре плюс два, но они уже не так бросаются в глаза — нет рюкзаков, и нимбы романтики над ними заметно потускнели.

А парень заметил знакомую пару — мужчина и женщина, и даже издали — муж и жена. Они ехали в автобусе, рядом, и помнится, перекинулись с ним несколькими фразами — о езде, водителе и серпантине. Женщина помахала рукой, мужчина кивком головы пригласил за столик. Почему бы и нет?

Полная кружка пива глухо стукнулась толстым донышком о полированную стойку бара, лещик с вежливо-вяленым удивлением сухо ударился тонкими ребрами о бумажную тарелку. Получив плату, темные волосы барменши метнулись вслед за белой блузкой — на другой конец стойки. Там ее уже ждет клиент на нетвердых ногах и с плавающим взглядом, но с вполне определившимся желанием добавить. Взяв, наконец, то, о чем так мечталось в жарком автобусе, а затем под горячими струями душа, парень направился к гостеприимному тандему.

— Присоединяйтесь, барон, присоединяйтесь, — выдвинул свободный стул мужчина. Испугавшись самоуверенного вида пузатой кружки, проценты благородства дешевого, но вкусного южного вина насупились в зеленом стекле бутылки. Лещик со смиренным взглядом все понимающего старого интеллигента брякнулся рядом с толстостенной плебейкой, прохладной и влажной, а нетронутая пока пена, манящая своей короткой свежестью, лопаясь пузырьками, почему-то напомнила о холодном расчете и такой же, как и она, пена, бесстрастности непорочного зачатия.

— Алексей.

Взлетели брови смеющихся глаз, прыснула мадам, а Алексей непонимающе уставился на обоих.

— Тезка, — протянул руку мужчина-муж.

— Понятно, — согласился с рукопожатием Алексей-парень.

— Света, — чирикнула Света-жена.

В ее крови бунтует красный алкоголь и сахар, и она непривычно для себя, не по-домашнему активна. Вообще семейные пары представляют на отдыхе немалый интерес. В туристической группе, волею случая и согласно купленных билетов сбиваются в кучу очень разные люди, а через двадцать дней, когда приходит время прощания, становятся почти родными. За эти, так непохожие на приевшуюся обыденность дни, когда никто никому ничем не обязан, спонтанное сообщество создает свой, замешанный на солнце, море, вине и сексе, почти позабывшейся свободе и независимости от сплетен мир, временный и конечный.

Троица за столиком — частичка этого, уже зарождающегося в черноте позднего вечера мира. И если парень — свободный фотон, блуждающий по радиусам случайных знакомств, то тезка-Алексей и его жена-Света — полноценный атом, плюс и минус семейной жизни. Возможно неравное, но вполне устоявшееся за годы брака единство сил, центробежных и центростремительных, со стороны выглядит несколько комично, но весьма необходимо и приемлемо для внутреннего употребления.

Нейтрино-дети поручены бабушкам, и растворенное в вине чувство возможной безответственности, смутное и полузабытое, легко волнует их здесь, в темноте наступающей ночи, под белыми звездами, пробуждая желания и воспоминания.

Муж, давно воспринимающий как данность ежедневную, полную тарелку супа и ничем непоколебимое постоянство чистоты воротничков форменной рубашки, со спокойным удивлением смотрит теперь на свою жену, немного хмельную и почти неверную, как капитан на подтаявший айсберг. А Светлана, привыкшая к лицам и квартирам подруг, сейчас немного нервничает — вокруг много незнакомых людей и громкой музыки. Ей хочется внимания, и она чувствует обновленный новым местом и путешествием интерес мужа к себе. Но она не против большего, а чего именно, того не узнает ни муж, ни третий лишний. Лишний ли… а не распечатать еще бутылочку вина в начале южной ночи?

— Везет мне на Лехов, — соразмерив в длинной паузе возникший вопрос с выпитым вином, продолжила она знакомство, — как же мне теперь вас различать?

— На ощупь, — предложил ей муж. — У моей половины в известном состоянии трудности со зрением, — пояснил он Алексею, — придется потерпеть.

— Потерпим, — согласился Алексей. — А вообще-то меня иногда "А-Ка" называют.

— Почему? — созвучно вопросу удивилась Светлана.

— Стреляю быстро. Правда, по черным кружочкам и из спортивной винтовки. Но враги завидуют. Да и фамилия у меня страшная, как раз на "Ка" и начинается.

— В самом деле, ужасная? Чем же?

— Да так, ужасная, и все. Долго объяснять, — запросил мира Алексей.

— Ну ладно, "А-Ка" так "А-Ка", разберемся как-нибудь. Правда, Свет? — подвел черту тезка и, перегнувшись к самому уху Алексея, шепотом, хорошо слышимым сквозь музыку, произнес, со значением нажимая на последнюю букву:

— Главное, чтоб не "А-Ка-эМ"!

Шутка военная и граничит с оскорблением. А он доволен собой, он уже откинулся на спинку стула, наслаждаясь собственной, как он думает, острóтой, южной природой вокруг и парами вина внутри.

"Надо выпить!" — подумал Алексей и, поманив к себе собутыльника, тихо проговорил ему в ответ:

— Главное, чтоб не "А-Ка-У".

— Согласен! — засмеялся собутыльник, радуясь внятным пошлостям и снова — природе, парам, удобной спинке стула. — Ну! Чтобы всем?

— И без разбора, — в тон поддакнул Алексей. Общие темы найдены, разговор запущен, а вино и пиво отправились внутрь, разогревая, охлаждая, веселя. Светлана не вмешивается, понимая, что джентльмены пошлят меж собой, снисходительно оберегая ее женский слух.

Легкий алкоголь несвежего пива, быстро пройдя сквозь стенки желудка — как будто их нет, едва ощутимо зашумел в голове, подарив телу расслабленность и спокойствие. Запахи асфальта, пропитанного бензином и автомобильными маслами, втертой в него горячей резины, пыльных построек и потных шагов, запахи прошедшего в сутолоке дня остались позади, внизу, в долине. Вокруг теплая вечерняя свежесть и даже мангал не нарушает природного спокойствия. Дым долго и бесцельно клубится над кочегаром в белом халате и медленно остывает в высоком воздухе, теряя по дороге искры. В нем не чувствуется сырости бревенчатого дома, он не борется — как его северный собрат, с жестким утренним морозом или ночной стужей, не проникает, предательски, в трещинки на белых наличниках, рожденные зимними холодами и солнцем. Он безвреден и приятен, и как сытый беспризорник, лениво шастает между столиками, поддаваясь случайным движениям воздуха и радуя жующих, запахом оставаясь в мясе. Дым кавказского отечества — он здесь уместен и даже необходим. И кажется, что вот прямо сейчас из лесной темноты на свет выйдет сухой старик в каракулевой папахе, большеносый и седовласый, с вязанкой дров в еще сильных руках. За долгие годы он растерял свою былую горячность, тут же, на склонах, в труде, женщинах и ударах кинжала, но взгляд не уставших от жизни глаз мудр и спокоен. Может, он что-нибудь скажет на своем гортанном, непонятном, пугающем языке? Вряд ли. Да: "жить бы здесь и удить бы рыбу" — кажется, так когда-то проговорился Хома Брут за три ночи до своей смерти. Но музыка из звуков "Му" и несложный бой барабанов разогнал видение.