Она здесь уже больше двух месяцев, это если прибавить турбазу, то есть почти все лето, и неудивление морем перестало восприниматься как дикость. Комфортный пляж, но на носу сентябрь и скоро домой. Еще несколько дней — и все, но в эти последние дни к морю и жаркому, поднадоевшему солнцу вернулось очарование, ностальгия еще не пожелтевшего листа, и она снова стала прислушиваться к шуму волн и замечать четкие тени.

Но сейчас она к морю спиной. Что-то в шумной палитре пляжа привлекло внимание Витюши, его взгляд остановился ровно на медленный выдох — точно как при жиме. Это его качковская привычка, но ей показалось — застыл, прилип. Дрогнуло довольное спокойствие глаз, невольно и недолго, но в секунде мужского инстинкта она узнала знакомую озабоченность тазобедер.

И она обернулась. Но прежде не догадка и не предчувствие, а горячая искра зашипела в левом крае глаза, там, где сходятся веки, прожгла мочку уха и упала в левое плечо, на иголки рассыпаясь в руке и груди, и остывая, теплотой ушла в живот, и теми же иголками, уже почти холодными, осыпалась в ноги.


Удар! Окаменевшее время — гладкий пляжный булыжник, разлетелось на куски, рассыпалось песочной пылью, превратилось в воздух. А он убедил себя, что подготовился! Сломавший, а может, вернувший время взгляд рассек и этот воздух, плотность ожидания исчезла в полсекунды, исчезла и надуманность, и Алексей, кажется, почувствовал дуновение, холодок движения в узком пространстве между виском и ухом. Наверное, это вакуум. Но вместо шага он едва не проехался носом по ступеням, грудью подавшись вперед и не шагнув, крепче сжал перила.

— Леша?!

Так может спросить только женщина. "Элементарно, Ватсон!" — бледная тень в сравнении с желанной глупостью женского вопроса, на который совсем необязательно, не нужно и даже вредно отвечать. Вопросом можно только наслаждаться — конечно же, глупостью на взгляд мужчины, его неприхотливо закрученных по законам логики извилин, и глупой, уже на взгляд женщины, привычки искать смысл в каждом ее слове, с непривычки.

Стандарт удивления: "Леша?" — и развинченный и разбросанный мир, как сухие крошки или холодные капли за воротником, сваленная в кучу мозаика, сразу и не вдруг, не случайно, а по законам, придуманным не ею, но для нее, давно, еще до появления первых мозгов, сложился спокойно и легко.

Глупый вопрос в четыре ясных звука — а она произнесла лишь имя, но солнце, только что напоминавшее раскаленную погремушку в небе, прибор для прижигания нервов, сразу превратилось в теплое светило; волны, секунду назад дружно раздиравшие себе мокрыми пальцами рты и бесцветными, в пенных пузырях языками, толкаясь, дребезжавшие в уши, теперь только волны; люди-тела, они были лишь вязкой массой, а горячие пляжные камни хитро перещелкивались у него под ногами… но слово вернуло все. Так вот почему он вспомнил зиму: он задал себе множество вопросов и ожидал ответы, но она произнесла лишь имя и боевым топором чувства — а он забыл, что она амазонка, разрубила его аккуратно сложенные и связанные узелками логики мысли. Однако лезвие застряло в голове, и если она бросится на него с верхних ступеней, то рукоятка может помешать поцелую…


"…Майя стояла от меня в шести шагах, и все остальное исчезло из глаз моих. Признаюсь, Хвилькин без зазрения совести мог влюбиться в такую женщину. По-видимому, ей было около двадцати лет. Ее лицо не было типическим, я не узнал бы в ней армянку, не принял бы ее за грузинку, но понял бы, однако, что она не русская. Черные глаза ее светились каким-то кротким, задумчивым блеском. Но когда она обернулась и посмотрела вкось, мне показалось — в ту сторону, куда она бросила взгляд свой, промелькнула неуловимая молния. Вообще, какая-то нега, что-то светлое было разлито по всему существу ее".


Я.П.Полонский. Проза.

* * *

16.


Странное движение: навстречу Автору попался один из учтенных в его городе хачиков. А может и не хачик, а хохол, похожий на хачика, а может не хохол, а сибиряк, тунгус, с фамилией рифмующейся с "бешикташ", а может с трудом знакомый с географией еврей, все еще бодро бегущий из египетского плена, а может чистый славянин, потомок не утонувшей царевны и вынырнувшего Чапаева? Все может быть, просто взгляд Автора, оторвавшись от пыльного, в наносном мусоре и бумажных обрывках тротуара, уперся в торчащую под хрящеватым носом усатость. Хотя нос, возможно, был не так уж хрящеват, но турецкая куртка и мешковатые брюки — и взгляд все же уперся в усатость. А хачик глазами, как шагами, шуршал впереди себя по асфальту.

Странное движение: хачик что-то заметил под ногами, в пыли, и быстро нагнувшись, присев на корточки в своих мешковатых брюках, быстрым же движением руки поднял и отбросил какой-то огрызок, с грязного тротуара прочь, в июньскую траву. Действие без мысли, привычка, автоматика. Он все сделал не задумываясь, в движении, в секунду, а удивленный встречной присядкой Автор успел заметить, что огрызок — это недоеденный кусок хлеба. Шагнули турками жеваные брюки, мелькнула их родственница куртка, блеснула редкая седина нечесаных волос, песком хрустнул тротуар — и все, хачик исчез за спиной. А может и не хачик.

Странное движение…


Утро, асфальт тепл, а не раскален. Скоро сентябрь, скоро нервные косички и белые банты, решенные билетные проблемы и последний год ее института, прохладная сырость осенних запахов и ожидание зимы, и как всегда неожиданный, с ночи на утро, снег. Не завтра, но скоро, а сейчас незаметно запаздывающее в конце лета солнце привычно поднялось нагорным восходом и, катясь, застыло над уходящей в дымную, акварельную даль границей берега и волн. Плотная духота июльских ночей, неподвижностью похожая на толстого, потного, пузатого бедуина, когда испарения сгоревшего за день бензина забивают запахи моря — уже жуткое воспоминание. Воздух свеж, но не прохладен. Стихающий ветерок, легкое движение без порывов, бриз — как красиво объяснил Алексей, холодит ноги. Бриз трудно поймать лицом, и волосы для него слишком грубы, но кожа ног, привыкшая к капроновой или джинсовой защите, а теперь загорелая и красивая, а она знает, что это знают все, в том числе и бриз, чувствует его. Впрочем, как и еще невысокое солнце и подымающееся вверх тепло неостывшего за ночь асфальта. Солнце и земля вот-вот договорятся, и бриз исчезнет. Исчезнет и Алексей, а она подумала о снеге.

Странно, но вчера, когда взгляд Витюши в сотый или в тысячный раз — он любит поглазеть на купальщиц и при этом показать себя, остановился на ком-то у нее за спиной, случайно и мгновенно, она не догадалась, а поняла, на ком. Страннее странного, но когда она обернулась — моторная память, как сумничал потом Алексей, то все странности исчезли. И еще — неслучайная, невидимая, но горячая молния длиною в хлопок обожгла спину, а чуть позже, когда они вместе поднимались по лестнице, она почувствовала след ожога — холодок от выступившего и остывающего пота, прохладу, как сейчас от бриза.

Она привыкла к теплу, хотя и сибирский климат не отличается скверностью погод, только ее перепадами. Но море, главное — море, и утренний, но все равно ленивый ветерок доносит его запах до автострады. А рядом, благодаря "Ариэлю" и шампуню, благоухает Алексей.

— Это то, что я думаю? — спросила она его вчера, на лестнице. Он непривычно выглядел в форме, на фоне солнечного света и загорающей лени, рядом с ней и с ее загаром. А в первый взгляд море и люди сразу стали фоном, застывшей картинкой на широком экране, заевшей пластинкой, кадром в тишине, в удивленном мгновении перед криком и свистом. Но никто не крикнул и не свистнул, только тяжело скрипнул своими железными извилинами Витюша, а у нее вырвалось имя. Имя вернуло движение и жизнь, странности исчезли.

— Так это то, о чем я подумала?

В красивом главном корпусе, в холле, есть пятнистый охранник, но Алексей совсем на него не похож. А главное — не сильный, но противный, резкий запах — она ткнулась носом ему в плечо и подмышку и почувствовала его смущение.

— Давно я не стирался.

Ну конечно, он замялся, пытаясь и не желая отстраниться, и ей показалось, что он вспоминает, что нужно сделать, чтобы покраснеть. Смущение мужчины — это всегда интересно.

— Как интерестно, — она еще раз вдохнула в себя незнакомый, но вполне понятный с первого вдоха запах. Не совсем такой, как от бумажной гильзы из обреза Степаныча. Море приелось, и поход кажется лучшими днями… — Ты, кажется, забыл, что я без пяти минут математик?

— Безработный.

— Мне предлагают остаться, не виляй.

— На шестой год?

Смущение и растерянность первой минуты исчезло, время "напряженных животов" истекло и, поднимаясь по мрамору ступеней, она отмечала, как легковеснее становились слова и естественней улыбки — как будто встреча была просто встречей, а удивление и нервозность остались внизу мокрыми, но уже высыхающими следами.

— Я помню твою склонность к вычислениям, — немного посопротивлявшись, все же сдался Алексей. — Да, это в точности то, о чем ты догадалась. А ты хорошо смотришься на мраморе! Тебе бы родиться где-нибудь недалеко от Ниццы, а лучше в Акапулько. Там волны больше. Будешь в Акапулько, не ныряй во время отлива, хорошо?

Соглашаясь и как бы отступая, она вновь вдохнула химическую смесь ясных подозрений. Запах не так уж и силен, но попадая в нос, он не уходит в легкие, а цепляясь за язык, сразу проникает в виски и уши — так кажется. Но он точно не похож на запах охотничьих патронов. В пропитанной неприятной ядовитостью пятнистой материи свились в клубки горячие укусы, быстрые и немигающие.

— Не буду.

Эти укусы для людей. И если он не хочет говорить, то она не будет спрашивать. А на следующей ступени вспомнилось, как нудно он заставлял ее нырять, не решаясь применить силу и приводя при этом множество обоснованных, на его взгляд, но бесполезных для нее причин. А он любил нырять и даже взял маску — на прокат, у своего друга, Дениса. Она сдалась за день до отъезда на турбазу, перед "вечером большого душа", и забрала у него маску и трубку. Ей не нравятся мокрые волосы, а море не горное озеро и быстро превращает их в узбекские косички. Но это ужасно понравилось Алексею — он считал ее амазонкой, и хотя это не ново, однако нравилось ей.

— Ты тоже неплохо смотришься, похож на усталого легионера.

Широкие ступени блистающей на солнце лестницы приятны, а ноги, разгибаясь, задают ритм фразам.

— На миллионера?

В этот последний перед отъездом день он сделал ее фото. Раздобыл "Поляроид" — кажется у своих земляков, и неожиданно сфотографировал ее — так, с мокрыми волосами, она и отправилась к нему в карман.

— Какой ужас! — возмутилась она тогда.

— А это не для тебя, — спокойно возразил он.

А из кармана, потом, в удостоверение — оно еще плохо помещалось там, это поляроидное фото. Ей трудно было представить Алексея в форме, и военное удостоверение казалось подделкой, но его неожиданное появление и жжено-кислый запах, и пока они поднимались по лестнице к корпусу, она с удивлением осознала, что уже прежний он кажется подделкой. Он чуть не застрелил Витюшу взглядом и этим рассмешил ее, но быстро догадался, что большой мальчик ему не соперник.

Соперники неудивительны, но в холле ревность, пожалуй, кольнула уже ее, несильно и смешно, но все же.

— Все-таки решили остановиться?

— Да, до утра, как и обещал.

Ирина, ей соседка по комнате, а Витюше по городу. Южные трудности с работой заставляют ее мотаться туда-сюда, от дома к работе и обратно, так что в двухместном, в спальню и душевую, плебейском, но вполне терпимом номере Лена часто остается одна, что, в общем-то, неплохо, но бывает, задверные проблемы ее преследователей мешают ей спать.

А несколько раз Ирина привозила с собой сына, и тогда между кроватями появлялась раскладушка. Ему восемь, но в отличие от бледной и равнодушной к солнцу мамы он блестит упорным, наверняка еще с весны загаром, и с любопытством целится в мир быстрыми, из-под выгоревших бровей и невидимых ресниц глазами. Белые, бесцветные, коротко остриженные волосы плавным контрастом теряются на почти черной шее — он похож на персонаж из "Дубравки". Но мама не Дубравка — может показаться, что по утрам вместо чая она пьет валериану. При этом она не глупа — полный уверенности и достоинства тон преподавателя, знающего чуть больше, чем того требует школьная программа, очень идет ей, и когда она не может ответить на кроссвордный вопрос, то это почти недоумение. Она сразу же понравилась Лене.

Кажется, между недоумением и восклицанием должна быть пауза? Недоумения нет, и восклицания тоже, но пауза все-таки вильнула хвостом нотного знака. Уходящая закорючка, но Лену задело — простая симпатия несложных слов, но она обратила на это внимание.

— Без стука не входить.