Что с ней, зачем она сказала это? Ей давно не тринадцать — она вспомнила Нину. Тринадцать — неудобно выговаривать даже про себя. А затаившийся в пластмассовых зарослях охранник, кажется, хрустнул напряжением ушей? Мгновение стыда — конечно же, Ирина догадалась о причине ее словесного взбрыка, а охранник — вдруг то неконкретное чувство, влекущее ее и допускающее к себе Алексея, эхом ударившись о барабанные перепонки, отстучало в его скучающем мозгу ленту пошлых мыслей? Досадно, однако несколько шуршащих в искусственной зелени ковра шагов, и досада, повиснув во внутренней тишине и медленно оседая, так и осталась в холле, конечно же став поводом для разговора двух ждущих окончания смены людей.

Горы во всем: падающий к морю склон срезал и корпус, добавив ему со стороны прибоя два нижних этажа и незаметный служебный вход в прачечную, а над ней, во втором и более длинном ряде окон размесились "мучачос" — временные, на сезон, работники. Это прежде всего те, для кого море — заморское чудо, и Лена в их числе, а так же Ирина и Витюша, местные, но работающие с перерывом на зиму "мокрые спины". Идти недалеко — лишь темноватый с солнца коридор, но и его служебных стен коснулось солидное газоватое дыхание. А ей показалось, что Алексею немного неловко среди давящего в первое время комфорта — так было и с ней, после палаточного городка.

— Есть подозрение, Лена, что в никелированных кранах этого блистающего мира горячая вода журчит круглые сутки?

— А у тебя есть сомнения?

— Подозрения. А вдруг и здесь существует какое-нибудь расписание?

А в коридоре темно, но прицепленный к большой деревянной груше ключ — чтобы не потерялся, вошел в замок привычно и легко.

— У меня сегодня большая стирка, — успокоила его Лена.

Задумавшееся в предвечернем падении Солнце, заполнив лучами номер, взглянуло в открывшуюся дверь на нее и на Алексея, и взгляд этот можно почувствовать лицом и даже дотронуться до него рукой.

— Пока тебя искал, купил зубную щетку, — сообщил Алексей еще одну новость, и она снова услышала в его словах любопытное ей смущение. А насмешливый Ра, смотрящий в окно, обязан ли он прищуриться или обернуться?

— Душевая там, можешь проверить…


Эта книжка — как хлопушка из детства. Потянув за веревочку, кажется, целый час ждешь, когда она бабахнет. Бабах! В разные стороны разлетелись конфетти, и их не собрать, а сюрприз упал в снег, и его не найти.


— У него на плече должно быть красное пятно. Или синее? Боевиков определяют именно так.

— Видишь, никаких пятен нет.

— Может, он левша?

— Не угадала.

— А может он стреляет как ковбой, с бедра? Давай посмотрим.

— Нет там никаких пятен, поверь мне на слово.

— На слово неинтересно, — улыбнувшись подруге, вздохнула своим мыслям Ирина, перестав рассматривать спящего Алексея и разглядывая теперь его сохнущую форму. — Мне кажется, он проспит до утра.

Лена не ответила. Медленные капли отрываются и лениво падают на пол, но летний воздух быстро сушит.

— Везет тебе, подруга! Ну почему мне такие не сваливаются на голову? Ну хоть бы один… а то попадаются все какие-то скользящие отдыхающие или планирующие негодяи.

— Планирующие?

— Во всех смыслах.

— Нет, я не уступлю. Извини, Ирин, а Сашин отец?

— О, этот один из смыслов, а для него единственный — затянулся и забылся.

— А где он сейчас?

— А нигде. Видимся раз в год, да и то случайно — какой спрос с планирующего негодяя? В первое время незаметно было, а потом поздно — соломенный жених. А тебе повезло, — она вновь поглядела на Алексея, — так бы смотрела и смотрела. Не ревнуешь?

— Не успеваю. Ты звонила?

— Да. Попался очень милый майор, и совсем не обиделся, когда я назвала его полковником. Спросил, почему старшина, а он старшина, — снова показательно вздохнула Ирина, — сам не позвонил.

— И что ты ответила?

— Старшина…

— Что ты ответила?

— А? — вернулась на землю Ирина. — Сказала правду: что он уже поднялся в номер и вряд ли сможет выйти до утра.

— Спасибо, и извини, что я тебя выгоняю.

— Не будь занудой, главное — чтоб человек хороший был, и чтобы не было войны. Хотя бы временно, хотя бы сегодня. Но ты не забывай, что сегодня очень скоро кончится, вот увидишь.

— Кто из нас зануда?

* * *

А между тем — обнаружен геморрой, и доктор сказала (а доктор — женщина, как грозно: женщина-врач, а как стыдно, и неудобно):

— Водки — не пить!

— Острого — не есть!

— Тяжестей — не поднимать!

— В кресле долго — не сидеть!

— О туалетной бумаге — забыть!

— Ваш друг — проточная вода, — улыбнулась медицинской улыбкою доктор, и взглянув на часы:

— Валя, чаю? — предложила она медсестре, уверенными движениями избавляясь от скользких перчаток.

"Не слишком ли много запретов?" — буркнула скромная мысль постулатного несогласия, и тут же туманно: "Приятного аппетита". Так, или примерно так думал испальпированный женщиной-врачом пациент, с понятными нервами натягивая спасительные "тэ" на оголенную "жэ", размышляя при этом о неудобстве и неинтересности женских поз и о том, что все-таки плохо, что геморрой, но все же хорошо, что он мужчина.

Хоть с этим повезло! Уверен?

Звякнул крышкой чайник, а перчатки брошены в похожую на скороварку, мутно блестящую медицинскую кастрюлю. Они в пятнах от медицинских изысканий, их пропарят и наденут вновь. А кабинет не так уж и страшен, нечего бояться — однажды пришлось побывать в роддоме и увидеть "вертолет" — вот где жуть.

Геморрой, и согласно рецепту в доме нет бумаги, а встречи лучших мест с офсетной печатью порождает приглушенные щеколдой вопли у уже переваривших гостей и воскрешает воспоминания о спокойной, но частично неудобной и местами жесткой советской жизни. Да он реаниматор! Сохраняя в памяти только приятное, гости часто забывают неудобства.

Геморрой, и ты уже наполовину мусульманин, и зависть к от бани до бани чумазым православным. Наблюдая в ванне за током воды, из-за плеча и из-за бедра, что неудобнее укуса локтя, он вдруг заметил мошку. Не комар, не клоп, не таракан, а маленькая мошка с длинными усами, прилетела, наверное, с цветов, попала в каплю и бьется теперь в течении, в границе воды и эмали. Вероятно у нее прозрачные крылья, но она слишком мала, они намокли и не видны.

Геморрой, и он, нависнув голым местом над ванной и мошкой, вспомнил другую границу — моря и суши, пляжа и волн. А в волнах, рядом, на расстоянии дыхания — прекрасная женщина, он раньше не видел таких. Только в фильмах, тех, что родом из Америки, но частями, придумано, не живо, и он знает — все это враки, притворство, кинообман. А она рядом, и волна — одна на двоих.

— Как после кораблекрушения, — сказала усталая она.

Действительно, волны то толкают, то тянут обратно уставшие тела, но он не может думать отвлеченно. Кораблекрушение? Да, наверное, похоже, он думал о ней.

— Ты красивая.

— Неправда, мне все врут.

Сколько ей лет?! Если она не понимает разницы между красотой и смазливостью? Четкая грань. А волны не то чтоб ласкают — бесцеремонно обходятся с ее до потрясения красивым телом, до невыдоха, бросая и смывая с плеч черный песок — остатки изгрызанных прибоем камней. Капли на загорелой коже, и в них сверкает солнце. Они не утонули, еле выплыли. У нее не только красивое, но и сильное тело, а он мужчина, и никто не хотел уступать, но ветер и открытые волны, и незаметно изогнувшийся, а затем и утонувший берег. Пришлось поддаться, но не друг другу, а вдруг разозлившемуся морю. Они сейчас встанут, и потемнеет в глазах, он еле удержит ее руку — но пока прибой играет их усталыми, но довольными опасным приключением телами. Всего полдыхания, как она красива, а в дыхании теплая соль, и на губах…

Хоп! Вильнувшая струя схватила мошку за усы и утащила в черную дыру водоворота. Хлоп! Кто-то в Индии получил по башке Ведой. Бултых! Лотос не в счет — капустным кочаном свалилась в ванну Сахасрара (Сахасдала). Эх! Чего только не взбредет в голову во время битвы с геморроем! Муза — твое имя Геморрой. Тык-дык, тук-дук! Это фиолетовый Пегас с намокшим в марганцовке хвостом нырнул вслед за мошкой, в водоворот.

А между тем, между странным движением и геморроем с красотой прошло почти все лето и целый сентябрь. Время — странное движение.


Ожидание, отсчет — они в середине десяти долгих секунд. Ожидание и молчание — о чем говорить? Беззвучно падающие с огромных циферблатов немые и уже ненужные времени секунды. Отсчет не слышен и неизвестно, сколько осталось, но секунд не больше десяти. Осыпаясь сухими листьями, остывающее время падает на дорогу, под невидимые, неслышимые, еще далекие, но быстрые автобусные колеса, и растворяется в постоянстве каменных осыпей, в движении придорожной пыли. А автобус, он сейчас, ну может через два, через три мгновения, блестя стеклами и рыча мотором, вырулит из-за поворота и неумолимым шуршанием шин превратит шумящее будущее в настоящее, а молчание в прошлое. И тогда покажется, что или все или ничего… но с циферблата соскользнула очередная, уже остывающая секунда и медленно полетела вниз, беззвучная, но пока не забытая.

Падающая секунда, страничка из записной книжки вчерашнего дня, и строчка в ней — как он прятался за зубную щетку. Женщин не поймешь — то они обольют себя и всего тебя дезодорантом, то зароются носом в твою вонючую подмышку, и их оттуда не выгнать. А он, жертва заблуждения, таская за собой запах войны и погони, жутко стеснялся нечищеных зубов. На аэродроме удалось стрельнуть одноразовый станок и поплескаться в холодной воде, но где было взять щетку? "Тик-так" для священных рекламных коров, и уже пансионатовский ларек в тысячу мелочей, где на одном прилавке лежат авторучки, шоколадки и презервативы, выручил его.

Легковесная глупость, легче вздоха комара, но он боялся первого поцелуя, и когда в номере предвечернее солнце заглянуло ему в глаза, а ей легло на лицо, а в Египте, вспомнив Ра, скромно пукнул чудом выживший феллах, он бодро спрятался за зубную щетку. Смешно — если он не курит, то это не значит, что нет табака — кого сейчас смутит никотин в дыхании или пивная улыбка? Но рядом она, и он рад, что у него такой комплекс, и неважно, что женщины не слишком сортируют запахи. Приятно — неприятно, вот и весь их диапазон, да и не от запаха это зависит.

А она молодец — хоть и поиздевалась над ним на лестнице, но все же предоставила немного времени на пару десятков санирующих фрикций. И все — женщине легко устроить праздник для свалившегося на ее голову мужчине. Он не заперся, а она не постучала, и смущение и комплексы остались за дверью душевой. А душевая, она оказалась намного интереснее и, безусловно, удобнее ванны.

А феллах — шутник, он пукнул дважды — во второй раз уже утром. Алексей проснулся, словно от выстрела стартового пистолета, резко, с чувством, что он все проспал, с мыслю, что нужно вставать, и с желанием выспавшихся мышц.

— Мне показалось, что ты не будешь против, если я разбужу тебя пораньше?

Что это, ее голос — сон? Хотя, скорее всего, солнце уже высунулось из-за гор, и на асфальт уже легли длинные лучи. Лучи подгоняют время, а оно в ответ поедает их, как итальянцы длинные спагетти. Но время еще есть… и как он мог уснуть? Это усталость договорилась с горячей водой и расслабленностью удовлетворений, а казенная, но белая и такая уютная подушка тоже сделала свое черное дело. Черное дело сна, и он отрубился после душа, еще видя, как капли стекают с ее горячего тела. Как он мог? Хоть и сланцы, но мокрые следы — она кинула в кучу его "благоухающую" одежду, при этом солнце косым взглядом смотрело на нее. Он это видел и точно знал, что находится в центре счастья, что это живой водоворот и надо ловить его быстрые вихри, но черное коварство белой подушки — и он уснул, и уже не слышал разговора двух подруг о качествах телесных пятен и характеристиках мужчин.

— А сколько время? — спросил он.

— Я постирала твои часы.

А у нее своеобразное чувство юмора — в ее шутках мало слов. Наверное, так и надо. Но как не хочется выныривать из теплого водоворота, зная, что "всегда" не существует… но встречный поцелуй… и хочется есть… и пускай лучи на асфальте станут немного короче…

— Автобус.

Это не шутка, а он увлекся, он слишком долго целился, выжидая, и поэтому потерялся — сначала в лесу, а вот теперь в событиях утра. Памятью они еще не стали, как и тот старик — не он ли за рулем и за стеклом неумолимого автобуса? Нет, не он — его не может быть. Он перешел дорогу на красный свет, прекрасно понимая, что у пули нет тормозов или заднего хода. Сам виноват, но теперь выходит, что у него, как и у Коня, есть свой первый мертвый нестандартный враг. А вот летчикам везет! Он увидит их часа через два — им сверху видно все, но к счастью, не так много, и незнание плюс спирт для технических нужд делают их веселыми и похожими на жестоких, но беззаботных железных ангелов.