– Прости! – говорит она. – Прости! Я, вероятно, чокнулась.

Юнас не произносит ни звука. Теперь, сообразив, что это он онемел от ужаса, Жанетт опомнилась. Она призывает на помощь разум, она взмахивает руками, чтобы успокоиться. Надо сказать самое важное, разложить все по полочкам.

– Прости! – говорит она, откидывая со лба прядь волос. – Ты должен меня понять, Юнас, мне пока еще очень больно. Я убедила себя, что ты… изменяешь мне все время… но я ЗНАЮ, что это не так. Просто, когда случаются такие… размолвки, требуется время, чтобы рана затянулась, – сухо подытожила Жанетт. – Так что нам надо просто переждать.

– Да, – нерешительно произносит Юнас, он смотрит на нее.

– Если, конечно, мы хотим спасти наши отношения, – говорит она. Оказывается, это прекрасно – говорить все самой, когда никто не забирает у тебя реплик. Когда их произносил Юнас, у Жанетт было ощущение, что у нее из-под ног выбили почву… Но почему же боль все еще не отпускает?

У Жанетт возникает неожиданная идея.

– Теперь нам надо быть более осторожными по отношению друг к другу, даже хорошо, что ты опять уезжаешь, – говорит она. – А я пойду и поговорю кое с кем. Глупо, но, может быть, поможет.

– Тебе бы к психологу, – советует Юнас, без малейшего самодовольства, хотя он из той же профессии.

– Да, – кротко отвечает Жанетт, на самом деле она совсем не психолога имела в виду.

* * *

Звонок в дверь – и Симон, как обычно, открывает. Воскресенье, Симон никого не ждет, и вдруг звонок в дверь, и на пороге – Тереза. Все как обычно.

Вот только вид у Терезы необычный. Под глазами темные круги. У нее в руке кошачья корзинка-переноска. Стоит на пороге, пытливо глядя на Симона.

– Привет! Ты дома? – спрашивает она каким-то неестественно вежливым тоном.

– Да-а-а. Как видишь.

– Да, вижу.

Ее вдруг качнуло, но она не упала, успела опереться о дверной косяк. Симон подумал даже, что она в подпитии, но нет, Тереза усилием воли выпрямилась.

– А Малин? Малин здесь? – Как бы между прочим спрашивает она.

– Нет. Заходи.

Тереза медленно входит в прихожую и ставит корзину на пол. На ее волосах блестят белые снежинки. Глянув в зеркало, которое висит в прихожей, она вытерла мокрый лоб.

– Выгляжу не очень…

– Как дела? – спрашивает Симон.

– Хорошо. – Тереза снимает пальто, бросает на стул, а потом стоит, оглядывая прихожую Симона, будто видит ее в первый раз.

– Что собираешься сегодня делать? – спрашивает она.

– Ничего, – говорит Симон. На нем широкий вязаный свитер и носки из козьей шерсти. – Я, кажется, простыл. Такой жуткий снег, страшно нос высунуть.

– А-а, – равнодушно произносит Тереза.

– Хочешь кофе?

– Нет. – Она медленно идет в гостиную, останавливается и теперь внимательно осматривает ее. Симон следует за ней.

– В корзине кошка? – Симон машет рукой в сторону прихожей. Тереза окидывает его взглядом.

– Нет, кошку я забыла в “Шератоне”.

Симон открыл рот, чтобы задать вопрос, но Тереза тут же поспешно поднимает руку:

– Нет сил объяснять.

Симон в растерянности. Он не знает, что ему делать и как с ней разговаривать. Поэтому он стоит, будто проглотив язык. Тереза, усевшись на диван, устало смотрит в окно.

– А чем ты сегодня занималась? – наконец решается спросить Симон.

– Ревела.

И снова молчок.

Симон топчется на месте, не зная, как быть: то ли сесть с ней рядом на диван, то ли пойти на кухню? Что он должен сказать? “Что случилось?”

– Что с тобой, Тереза? – произносит он. Тереза молчит. Ее глаза странно блестят, потом медленно наполняются крупными, тяжелыми слезами, которые капают на диванную обивку.

Только не это. Симону совсем не нравится, когда девчонки плачут у него на диване. Даже если это Тереза, он считает, что реветь глупо. Но Тереза решила выплакаться, выплеснуть из себя все то, что довело ее до слез. Она знает, что Симон не поймет, но все-таки готова попытаться ему объяснить.

– …Тебя не удивляет… что все зависит от случая? – начинает она и вновь разражается слезами. – О-о-о, мне чертовски плохо, – рыдает она, – здесь так болит… – она колотит себя в грудь, – и не проходит!

Она вытирает глаза, но они сразу же снова наполняются слезами.

– …и что мне делать, если… если мне недостаточно любви, которая скорее как дружба… когда все время вместе, просто потому, что это так удобно… ходят вместе в кино, едят из одной тарелки… нет, я больше не вынесу этого… должно же быть нечто гораздо большее!

– Да-да, – мягко успокаивает Симон, до него доходит наконец, о чем речь.

– …ведь должно быть… – плачет Тереза, – что-то такое, ради чего стоит приносить жертвы, но как можно идти на большие жертвы ради случая, дьявол его возьми?

Она вся словно выжатый лимон, сидит, трясется от рыданий. Симон никак не может справиться со своим смущением, к тому же он так ничего толком и не понял.

– О чем ты, о каком случае, – недоумевает он, – и чем надо жертвовать?

– Чем жертвовать? – отвечает Тереза, бросая горящий взгляд на Симона. – Своим “я”!

Она в такой ярости, что даже слезы перестают литься.

– Это в художественной школе можно наплевать на свое “я-я-я”. Можно пожертвовать своими чертовыми амбициями, когда целиком и полностью сосредоточен на том, что должен стать чертовски знаменитым гением и как им стать. И больше ничего и никого вокруг не замечаешь.

– При чем же тут случай? – осторожно спрашивает Симон.

– Случай – это… – снова слезы ручьем, – это если кто-то встречает меня или, возможно, уже встретил другую. И ему все равно, черт его возьми, меня встретил он или ту, другую. Это и есть случай.

Симон смотрит на Терезу. Теперь ему ясно, о чем она.

– Нет, ты ошибаешься. Все не так. Не все равно, черт побери.

Тереза быстро вытирает лицо. Ты не можешь этого уразуметь, Симон, думает она, но все именно так. Нет никакого выбора, все решает случай, им, гадам, все равно, кто попадется.

– Который час? – спрашивает она, снова прекратив рыдать.

– И я не возьму в толк, почему надо жертвовать своим “я”, – недоумевает Симон.

Тереза смотрит на часы, которые стоят на книжной полке. Потом глубоко вздыхает.

– Симон, ты не хочешь пойти в кино? На четыре часа? – спрашивает она, склонив голову набок.

Она уже больше не плачет, радуется Симон.

– А зачем мне в кино?

– Зачем? Только ты не смейся… Вчера домой к Лассе и Беате звонила одна девица, сказала, что она давняя клиентка моей бабушки… хочет поговорить со мной о бабушке…

– Да?

– И тогда… – Тереза собирает волосы в пучок. – Тогда я сказала, что могу ей погадать… и что она может позвонить сюда около половины четвертого. Я сказала, что я живу здесь.

– Что-что?! – Симон хмурит брови.

– Я погадаю только ей и больше в жизни никому не буду гадать. – Тереза с мольбой смотрит на Симона. – Никогда. Но если уж гадать, то в замечательной квартире, а твоя квартира – самая замечательная из всех, что я знаю.

Симон молчит. Тереза с тревогой поглядывает на часы, уже двадцать пять минут четвертого.

– Ладно, Тереза, я не против, надо так надо, гадай. Но обещай, что расскажешь, как проходил сеанс, и еще с тебя денежки на мой билет в кино.

– Конечно! – обрадовалась Тереза.

Она встает с дивана, идет в ванную, сполоснуть лицо, опухшее от слез. Симон вздыхает, у него явно температура, болит горло. Но иногда приходится быть добрым. И еще его разбирает любопытство, получится ли у Терезы гадание, вероятно, любопытство и заставило его уступить.

– А нельзя ли мне остаться? – спрашивает он, когда Тереза выходит из ванной комнаты.

– Нет! – Даже бабушка не смогла бы гадать, если бы ты в это время ухмылялся на кухне.

Звонит телефон. Симон жестом указывает на него:

– Все мое – твое. – И идет в прихожую обуваться.

Тереза спешно берет трубку, откашливается:

– Алло?

– Алло, – отвечает женский голос.

– Это Тереза, – представляется Тереза и смотрит на Симона, который вернулся в комнату, чтобы взять трубку, если звонят ему.

– Я… это я звонила вчера, если вы помните… Вы сказали, что…

– …чтобы вы позвонили сюда в половине четвертого, – перебивает Тереза, она уже справилась со своим смятением и говорит четко, по-деловому. – Да-да, но хорошо бы, если бы вы пришли сюда в четыре.

– Сколько это стоит и куда мне идти? У меня нет адреса.

Я даже не могу точно назначать время и место, сердится на себя Тереза.

– Это стоит шестьдесят пять крон, – произносит она, подмигивая Симону, – не больше чем обычный поход в кино.

Симон закатывает глаза. Пока Тереза объясняет адрес, он снова идет в прихожую, одеваться.

Повесив трубку, Тереза тоже выходит в прихожую и докладывает:

– Молодая девушка, по голосу совершенно нормальная.

Симон придирчиво разглядывает ее заплаканное лицо.

– Тебе надо подкраситься, а то видно, что ты плакала, – говорит он. – И придется гадать по-настоящему, раз уж тебе заплатят. Теперь не скажешь, ничего про вас не знаю, ничего не вижу.

– Ты прав. – Тереза сглатывает слюну. – Но иногда я действительно вижу, что будет, – произносит она серьезно, глядя на Симона своими черными очами. – Я и правда это могу, Симон.

Его лицо вдруг просветлело, уголки глаз словно пританцовывают, они весело устремлены вверх, все лицо сияет от радости.

– И знаешь, что я вижу сейчас? – спрашивает Тереза, проведя рукой по его щеке. – Я вижу, что ты мой спаситель.

– Вот именно, – говорит Симон, – очень верная мысль. Благодаря мне сможешь получить шестьдесят пять крон.


Жанетт поднимается по лестнице в квартиру Симона. Какой великолепный дом, мысленно отмечает она. Мраморные ступени, старинный лифт, большие двойные деревянные двери, на лестничных площадках горшки с растениями. Вот как надо жить, думает она и задерживается на ступеньке, без пяти четыре, ей не хочется звонить в дверь раньше назначенного времени.

Родственница той колдуньи, которая занималась черной магией, передала внучке свое ремесло. На этом, конечно, можно много заработать. Но вообще-то Жанетт считает, что шестьдесят пять крон – очень дешево. Получасовой сеанс массажа стоит пятьсот.

Этими мыслями она старается успокоить себя. В сущности, мне ни к чему это ее гадание, просто надо получше узнать о той тетке. Понятно, что ее внучка, которая и сама гадает, будет защищать бабку, доказывать, что та все нагадала верно. Тогда я попробую подловить ее на деталях. Скажу, например, что на камне написано “Кальмар”. Посмотрим, что она ответит.И ни к чему выкладывать, зачем я пришла сюда, размышляет Жанетт. Но она уже знает, что расскажет все.

Тереза готовится к приему клиентки. Она заварила чай, достала две чашки, чтобы потом не искать их в кухонном шкафу. Подкрасилась перед зеркалом в прихожей, оставив пудреницу, помаду и все прочее на подзеркальнике. Сразу видно, в квартире живет мужчина, а Терезе хочется, чтобы подумали, что квартира ее. Квартира-то замечательная. Желание плакать прошло, представить себя ясновидящей в такой гостиной – наслаждение. Представить или быть?

Тереза останавливается перед зеркалом, заглядывает в черную бездну своих глаз. Я просто должна быть сама собой. Она давняя клиент ка бабушки, так никаких глупостей не ожидает. Ни карт таро, ни черных кошек, значит, не страшно, что я оставила котика-кисулю в “Шератоне”. Я скажу только то, что ясно буду видеть, а если вообще ничего не увижу, навру.

В этот момент раздается звонок в дверь. Тереза с трудом открывает замок, да и цепочку ловко снять не получилось. На пороге – блондинка, на год-два старше Терезы. Такие женщины, по мнению Терезы, по гадалкам не ходят. Впрочем, Тереза не особо размышляла над тем, какие люди ходили гадать к ее бабушке, Тереза в какой-то мере презирала их, считала их туповатыми. Но это неправильно. Тереза знает, что наверняка была неправа.

– Это ты Тереза? – говорит блондинка, протягивая руку. Волосы коротко подстрижены, прическа а-ля паж, на ней длинная вишневая куртка, узкие черные джинсы и чуть поношенные зимние сапожки. Прежде чем протянуть руку, она снимает черную перчатку.

– Да. А тебя как зовут?..

– Ни за что не угадаешь. – Девушка довольно ехидно улыбается, отпуская руку Терезы.

– Заходи, – говорит Тереза.

Жанетт входит в прихожую. Сняв куртку и сапожки, в одних носках быстро проходит в гостиную, обдав Терезу свежим запахом шампуня и геля для душа. Тереза идет за ней, втягивая носом эти ароматы. Какая шустрая, идет первой, не дождавшись приглашения, думает Тереза, слегка разозлившись.