Катя Миллэй - Океан безмолвия

На этот раз Джош не спрашивает адрес. Всю дорогу он молчит, и я не могу решить для себя, благодарна я ему за это или нет. Он высаживает меня у дома Марго за полчаса до ее возвращения с работы. Этого времени мне только-только хватит, чтобы принять душ, переодеться и встретить ее как ни в чем не бывало.

— Поправляйся, Солнышко. — Он не смотрит на меня, но, захлопывая дверцу кабины, я вижу, что уголок его рта приподнят вверх.

Я анализирую случившееся. Джош Беннетт положил меня на свой диван, когда Дрю привез меня к нему. Держал мою голову, пока меня тошнило, убирал мою блевотину, горы рвотной массы, дал мне обезболивающее и стоял рядом, заставляя выпить почти два литра воды, чтобы у меня не было обезвоживания. Во мне нет ничего веселого, но после минувшей ночи он получил полное право подшучивать надо мной. Так что, пожалуй, хотя бы какое-то время Джош Беннетт может называть меня, как ему заблагорассудится.

Джош

В воскресенье в два часа дня звонок в дверь. Я открываю. На крыльце мама Дрю с пластиковым контейнером в руках.

— Сегодня воскресенье. Я приготовила соус. Дрю сказал, что ты не придешь на ужин, вот я сама и принесла. — Она знает, что соус для спагетти у меня не получается и это меня жутко расстраивает, потому всегда готовит и на мою долю.

— Спасибо. — Я отступаю на шаг, шире открываю дверь, приглашая ее в дом. — Дрю бы прислали. Зачем же вы сами?

— Дрю куда-то исчез после обеда. Должно быть, свидание с очередной пассией. — Она вопросительно вскидывает брови, глядя на меня. Я сохраняю невозмутимый вид, спрашивая себя, знаю ли я, с кем из девчонок у него может быть свидание. Забираю у миссис Лейтон контейнер, отворачиваюсь, чтобы поставить его в холодильник. Она устраивается за кухонным столом на высоком табурете, прямо перед тарелкой печенья, что появилось у моего порога некоторое время назад. — К тому же, ты знаешь, я люблю время от времени наведываться к тебе, посмотреть, как ты живешь, расспросить про твои дела. Хоть и знаю, что ответов не получу. — Она улыбается, берет одно печенье.

— Спасибо, — говорю я уже второй раз за несколько минут, хотя сам не знаю, за что ее благодарю: за то, что пришла проведать меня, или за то, что не ждет ответов. И за многое другое. Наверно, я мог бы целый день благодарить миссис Лейтон, но она не ждет от меня благодарности.

— Ты мог бы облегчить мне жизнь, если бы переехал к нам. — Она даже не пытается скрыть усмешку. Она предлагает мне переселиться к ним каждую неделю с тех пор, как я узнал, что дедушка меня покидает. Ответ она всегда получает один и тот же, но это ее не останавливает. Даже не знаю, что я чувствовал бы, если б миссис Лейтон перестала повторять свою просьбу.

— Спасибо, — говорю я снова, уже в третий раз. Озвучивать отказ уже незачем.

— Мною движут эгоистические мотивы. Ты хорошо влияешь на Дрю. А кто-то ведь должен спасать этого парня от самого себя. Я еще не готова стать бабушкой. — Она многозначительно смотрит на меня.

— Думаю, вы переоцениваете мои возможности.

— Джош, я люблю своего сына, но порой мне кажется, что его единственное достоинство — это дружба с тобой. Пожалуй, только ради тебя я и не бросаю его. — Она качает головой, и я понимаю, что она шутит. Дрю — маменькин сынок до мозга костей. Но при этом ее вечная головная боль. — Ха, какой ты скрытный. Ты научился печь? — Миссис Лейтон вертит в руке надкусанное печенье, рассматривает его.

— Вовсе нет. — Я умолкаю, глядя на тарелку. Часть дна уже просвечивает, по краям виден синий узор из «огурцов». Тарелка, наверно, из сервиза, нужно ее вернуть. — Меня угостили.

— Угостили? — подозрительно вопрошает миссис Лейтон. Я вижу, что в ней взыграло любопытство. Она устала пытать Дрю про его подружек, потому что это дохлый номер: он меняет их как перчатки. Но меня неустанно теребит, все надеется получить правдивый ответ. — Хм… — Она снова кусает печенье. — Тот, кто тебя угостил, умеет печь. Вкусно.

— Я ничего не скрываю, — улыбаюсь я, отвечая на вопрос, который она задала, не спрашивая. — Я правда не знаю, кто их принес. Утром нашел на крыльце.

— О, — произносит мама Дрю, вытаскивая печенье изо рта. Улыбка сходит с ее лица.

— Я догадываюсь, кто это был. Так что ешьте смело. — Ее черты чуть смягчились от облегчения. Я догадываюсь, кто меня угостил, но точно не могу сказать. Записки к печенью не прилагалось, но, думаю, это своего рода «спасибо». Да и кто это еще мог быть? — Я уже штук шесть съел. Если б меня хотели отравить, мы бы уже знали.

Мы поговорили еще несколько минут. Потом миссис Лейтон встает, собираясь уходить. Напоследок еще раз уточняет, действительно ли я не приду на ужин. Я подтверждаю, но она и так это знает. Я все еще злюсь на Дрю за пятницу, и пока у меня нет ни малейшего желания разгребать его дерьмо.

— Утром я ждал ее на парковке, — сказал Дрю, когда в понедельник я столкнулся с ним перед звонком на первый урок. Накануне вечером он звонил мне, но я не взял трубку и его сообщение на автоответчике стер, не слушая. Я не разговаривал с ним с субботы, когда он после обеда явился ко мне, интересуясь, что было с Настей после того, как он сгрузил ее у меня. Я мог бы сказать «оставил», но мы оба знаем, что это не так. Одно дело, если бы его действительно волновало, добралась ли она до дома, как себя чувствовала, но ему лишь хотелось выяснить, сильно ли она обижена на него, и я не собирался его успокаивать. Надеюсь, она злится на него. Есть за что.

— Она со мной не разговаривает, — смеется он, идя вместе со мной на первый урок. — То есть не делает характерных мимических движений, давая понять, что признает мое существование. Палец, правда, показала, но это, может быть, просто тик или мышечный спазм.

— Разумеется, — отвечаю я.

— Ты тоже все еще злишься на меня?

— Переболел.

— Ну и правильно. Слушай, а чо злиться-то? Я привез к тебе домой классную девчонку, пьяную, да к тому же немую. Это ж просто подарок.

Я останавливаюсь, смотрю на него, недоумевая в очередной раз, какого фига с ним дружу. Я хорошо его знаю и понимаю, что он говорит несерьезно. Дрю — задница и бабник, но не законченный отморозок. И все же отповедь ему я даю. Он это заслужил.

— Прости, — извиняюсь я неизвиняющимся тоном и иду дальше. — Я думал, ты просто попросил меня убрать за тобой дерьмо. Мне как-то и в голову не пришло, что ты, как настоящий друг, привез мне упившуюся до чертиков девчонку, чтобы я с ней позабавился. В следующий раз выражайся, пожалуйста, яснее, дабы я не упустил свой золотой шанс. — Я даже не пытаюсь скрыть сарказм в своем голосе.

— Да ладно тебе, я же просто дурачусь. — Дрю хотя бы хватило ума произнести это виноватым тоном. — Я оставил ее у тебя, потому что ты, я знаю, никогда бы ее не тронул. — Теперь он выставляет меня монахом, и мне, пожалуй, это тоже не нравится.

— Она же этого не знает. Наверняка думает, что ты сделал именно то, что сейчас сказал. Оставил ее у незнакомого парня, не задумываясь о том, что с ней может случиться.

— А что с ней случилось? Ты был так зол на меня в субботу, что ничего не рассказал.

— Может быть, потому, что полночи я вытирал ее блевотину, а вторую половину следил, чтобы она ею не подавилась. — Я останавливаюсь, пристально смотрю на него, давая понять, что не шучу. За один только вечер той пятницы я столько блевотины увидел, чуть не утонул в ней. И это не смешно. Сомневаюсь, что я когда-нибудь смогу стать таким, как прежде. — Хочешь знать, как все было? Ее стошнило. И не раз. Она отключилась. Потом проснулась. Я отвез ее домой. Все.

— Старик, я перед тобой в долгу, — говорит Дрю, все еще морщась от упоминания блевотины.

— Век не расплатишься.

Настя

В понедельник, когда я прихожу на урок труда, тарелка Марго с синим узором из «огурцов» уже стоит на рабочем столе у дальней стены, где я обычно сижу. Должно быть, Джош поставил, хотя за партой его нет. Он в другом конце мастерской, у станков. Я не хочу долго смотреть на него, пытаясь понять, что он делает, поэтому сую тарелку в свой рюкзак до его возвращения на место. Звенит звонок. Джош, даже не глянув в мою сторону, садится за парту, и все опять нормально. Только это «нормально» длится недолго, что меня не должно удивлять. Не думаю, что слово «нормально» вообще применимо к тому, что касается Джоша Беннетта. Хотя мне ли его судить, если сама я наблюдаю за ним из ненадежного укрытия собственного хрупкого стеклянного дома.

— Эй, Беннетт! Правда, что ты вышел из-под опеки?

Вышел из-под опеки? Я поднимаю голову, чтобы посмотреть, кто задал вопрос. Какой-то придурок. Кевином, кажется, зовут. Точно не могу сказать, я им особо не интересовалась. Заметила только, что челка у него длинная, штаны вечно мешком сидят и он мнит себя красавчиком. Честно говоря, мне плевать, кто задал этот вопрос, а вот ответ любопытно услышать.

Джош молча кивает, продолжая работать над чертежом, который нам задали сделать еще в пятницу. Он не поднимает головы, вообще не обращает внимания ни на Кевина, ни на остальных, хотя весь класс теперь смотрит на него.

— То есть ты теперь можешь делать что угодно?

— Очевидно. — Джош поворачивает линейку, проводит по ней карандашом еще одну линию. — Конечно, убить кого-то я не вправе, так что определенные рамки существуют, — добавляет он сухо, все так же не поднимая головы. Я с трудом сдерживаю улыбку, тем более что Кевин, не поняв намека, продолжает его донимать:

— Вот это кайф. Я бы каждый вечер устраивал тусовки.

Кевину невдомек, что Джошу нечего ему сказать, и он все сыплет и сыплет вопросами. Мне даже захотелось, чтоб Джош дал ему в морду, — мол, не болтай лишнего, — но, подозреваю, это больше мой стиль, а не Джоша Беннетта.

Я слышу, как кто-то говорит Кевину приглушенным голосом, чтобы он заткнулся. Ребята на его допрос реагируют по-разному: кто-то с любопытством, кто-то растерянно, кто-то с откровенным изумлением. Я принадлежу к любопытным, но стараюсь демонстрировать безразличие. Мистер Тернер, я вижу, тоже обеспокоен, то и дело поглядывает на Кевина и Джоша. Вмешиваться он не намерен, но как пить дать не хочет пропустить ни единого слова из того, что говорится. На лице Джоша почти отвращение. Я знаю, что от меня скрыта какая-то важная информация, но спросить никого не могу. Почему его освободили из-под опеки? Может быть, родители жестоко с ним обращались? Или они умерли? Или в тюрьме? Или в другой стране? Может, это как-то связано с секретной шпионской миссией?

Пока продолжается беседа, я ломаю голову. Думаю и так и сяк, пытаясь понять, почему Джоша освободили из-под опеки и как это соотносится с тем, что никто не смеет лезть к нему. Мы еще и минуты не просидели на уроке, а у меня такое чувство, что атмосфера в классе накалилась.

Джош

Я и не глядя знаю, какие у них лица. Обычно меня все игнорируют, но когда не игнорируют, это еще хуже. Как сейчас. Либо приходится слушать тупую фигню таких дебилов, как Кевин Леонард, либо ловить на себе жалостливые взгляды. Особенно этим грешат девчонки. Их жалость вообще невыносима. Дрю говорит, я выгоды своей не понимаю: раз уж мне выпала дерьмовая карта, я должен правильно ее разыграть, хоть какую-то пользу извлечь из своего имиджа трагической личности. Но играть на жалости — не мой конек; есть в этом что-то отталкивающее. Трудно возжелать девчонку, если она смотрит на тебя, как на потерявшегося щенка, которого ей хочется забрать домой и накормить, или как на брошенного ребенка, жаждущего забраться к ней на колени, чтобы его приласкали и приголубили. Я ни за что не клюну на девчонку, которая меня жалеет. Разве что от отчаяния, да и то вряд ли.

Взрослые еще хуже. Они отпускают дебильные реплики по поводу того, какой я молодец, как классно держусь, как хорошо со всем справляюсь. Будто они что-то в этом смыслят. Единственное, что я научился делать хорошо, так это избегать нежелательного внимания, но все предпочитают внушать себе, что у меня все в порядке. Очень удобная позиция, позволяющая им со спокойной совестью заползти под сень своей твердыни, где они живут. Той самой, куда, как им кажется, смерть никогда не проникнет.

То же и с учителями. Я могу уклониться практически от любого задания, если разыграю карту смерти. Всем сразу становится неловко, и они готовы разрешить мне все, что угодно, лишь бы я не маячил у них перед глазами и они могли делать вид, что ничего не случилось. Они убеждают себя, что проявляют участие и сделали благое дело. Если мне везет, меня просто игнорируют, потому что так проще всем. Проще, чем признать существование смерти.