Катя Миллэй - Океан безмолвия

— Если угодно.

Солнышко идет в глубь магазина, к полкам с керамикой, вазами и лампами.

— Мне в пять надо быть дома, — сообщает она, переворачивая ценник на уродливой лампе с основанием в виде арлекина. Эта штуковина стоит три тысячи долларов. — Хочу такую, — добавляет она с сарказмом в голосе.

— Почему в пять?

— Я встречаюсь с Дрю. Нужно собрать материал для дебатов. Грядет еще одно состязание. Передача ядерного оружия в ведение штатов. Вот это тема!

О Дрю я с самого утра не вспоминал и сейчас говорить о нем тоже не хочу. Правда, зная его, подозреваю, что он, скорее всего, брякнет ей что-нибудь сегодня. Так что нужно предпринять упреждающие шаги.

— Что касается вчерашнего вечера, — начинаю я. Господи, какая банальность! Теперь и сам это понимаю. Солнышко продолжает внимательно разглядывать безобразную вазу, но я знаю, что она слушает. Она всегда слушает. — Я сказал Дрю, чтобы он отстал от тебя.

— С чего это вдруг? — Должно быть, мои слова заинтересовали ее больше, чем ваза, потому что она оборачивается.

— Из-за этого все болтают о тебе всякие гадости. — А меня душит ревность. Это и есть настоящая причина, потому что нам обоим плевать на то, что болтают о нас другие. — Но это не мое дело, так что извини.

— И он согласился? — Судя по выражению ее лица, она одновременно потрясена и удивлена.

— Я умею убеждать.

— Интересно, что это за методы воздействия ты применил? Дрю ведь голыми руками не возьмешь, — смеется она.

— Я солгал, — отвечаю, хотя я и сейчас лгу. — Сказал, что ты моя девушка. — Она молчит, поэтому продолжаю: — Прости, я не хотел манипулировать тобой, ты же не трансформер.

Я жду ее реакции. Тщетно. Солнышко поворачивает лицевой стороной ценник на шкатулке и ставит ее на место.

— Пусть, если это Лара Крофт, я не возражаю.

— Разумеется. — Я улыбаюсь, но улыбка получилась вымученной. — Вы и анатомически схожи.

— Пошли, — говорит она, направляясь к выходу. — Если ты не намерен купить мне клоунскую лампу за три тысячи долларов, тогда пошли. Ты обещал мне мороженое.

После мороженого я затащил ее в еще одну захудалую антикварную лавчонку в старом городе, потом мы поехали домой. Между нами на сиденье восседает кот, раскрашенный во все цвета радуги, которого она заставила меня купить для нее. Мне не терпится поскорее добраться до дома, потому что этот кот до смерти меня пугает. Думаю, она заметила страх в моих глазах, когда взяла его в магазине, и после уже не желала с ним расставаться. Я сказал, что лучше куплю ей браслет взамен того, что она потеряла в свой день рождения, тем более что меня до сих пор из-за этого совесть мучает, но Солнышко была категорична. Сказала, что это нецелесообразно, — не знаю, что уж она имела в виду. Полагаю, кошмарные керамические коты ей больше по нраву, и она такого получила. Каждый раз, глядя на него, Солнышко улыбается, и это в десять раз дороже того, что я заплатил за кота.

— Спасибо, что составила мне компанию, — говорю я. Не сидеть же молча, пока она выуживает из сумочки ключи.

— Спасибо за кота. — Солнышко снова улыбается, берет кота в руки, подносит его к лицу. — Я назову его Волан-де-Мортом[17]. — Она кладет его на колени, как будто это живой кот, и меня на мгновение охватывает страх, что он и впрямь может ее цапнуть.

— Пожалуйста, — отвечаю я. А что еще тут скажешь? Хотя я рад, что угодил ей.

Бережно держа кота под мышкой, она берется за ручку дверцы и, прежде чем спрыгнуть, поворачивается ко мне.

— К твоему сведению, — она смотрит мне в глаза, и улыбка исчезает с ее лица, — ты не солгал.

Настя

Гараж Джоша открыт, когда я проезжаю мимо, возвращаясь домой от Дрю. Джош, сидя на табурете, шкурит какую-то доску. Должно быть, ему надо срочно закончить работу, так как обычно шлифовку он поручает мне.

— Расквиталась? — спрашивает он. Я беру у него наждак, смотрю, какая там зернистость, и возвращаю ему. Достаю из шкафчика наждачный лист и сажусь рядом с ним.

— На сегодня. — Я поднимаю одну доску. — Вдоль или поперек?

— Все вдоль. — Он показывает на доски, что лежат между нами на верстаке.

— Что это будет? — Кивнув на груду досок, я закрепляю наждак на шлифовальной колодке.

— Полка. Саре на день рождения.

Я киваю и принимаюсь шкурить одну из досок для полки. Несколько минут слышится лишь убаюкивающий скрежет наждака по дереву.

— Ты переоделась, — нарушает он молчание.

Глянув на джинсы и черную футболку, в которые я переоделась после того, как он высадил меня у дома Марго, я пожимаю плечами.

— Пожалуй, правильно сделала. А то, будь ты в том платье, Дрю не смог бы сосредоточиться.

— Не его вина, что я чудо как хороша — глаз не отвести, — невозмутимо отвечаю я, чтобы ему расхотелось говорить обо мне и Дрю. Обычно ни к чему хорошему это не приводит. К тому же то платье предназначалось для Джоша, а не Дрю.

— Не можешь забыть, да?

— Почему я должна это забыть? — Я много чего хотела бы забыть, но только не это. Тысячу раз вспоминала те его слова. Может быть, потому, что он сказал не прекрасна, или потрясна, или ослепительна и всякое такое. Он сказал хороша, и в то, что я хороша, вполне можно поверить.

— Лучше б забыла, ведь большей глупости я сроду не говорил. — Тон у него сердитый, и мне сразу вспомнилось, как вчера вечером он исчез в коридоре с одной из самых красивых девчонок, которых я когда-либо видела. Белокурая, загорелая, изысканная — полная противоположность мне.

— Считай, что забыла. — Я закончила шкурить одну сторону полки и положила ее на верстак. Потом встала, стряхнула с джинсов древесную пыль. Джош наблюдал за мной. — Уже поздно. Мне пора. — Я не осталась здесь вчера и сегодня точно не останусь. Я иду к своей машине.

— До завтра? — бросает он мне вдогонку.

Не оборачиваясь, я машу ему через плечо.

Джош

Она еще ключ в дверь не вставила, а я уже у ее дома. Помчался за ней сразу же, как только она уехала с моей улицы, потому что больше так не могу.

— Можно войти?

Она открывает дверь, входит в дом. Я вхожу следом.

— Если собрался сказать что-то для красного словца, лучше промолчи. Я в пустых комплиментах не нуждаюсь, переживу как-нибудь. — Она запирает за мной дверь, бросает на стол свою сумочку, баллончик с перцовым аэрозолем и тот странный брелок в виде стержня, с которым никогда не расстается.

— То, что я сказал тогда, чистая правда. Просто это было глупо.

— Ну надо же. Еще лучше. Везет же тебе. Продолжай.

— Ты не облегчишь мне задачу, да?

— Более приятных слов я не слышала с тех пор, как переехала сюда, а ты от них отмазался. Так что не рассчитывай.

— Я не хотел.

— Но отмазался.

Да, отмазался. Обидел ее. Как она ни старается, ей не удается скрыть душевную боль.

— Ты ведь знаешь, я не лицемерил. Ничто человеческое мне не чуждо. Я — мужик. И не слепой. Хочешь, чтобы я повторил? Ты обалденно, пусть-это-и-не-совсем-подходящее-слово, хороша. Так хороша, что я попросил Клэя Уитакера нарисовать для меня твой портрет, чтобы смотреть на него, когда тебя нет рядом. Так хороша, что, боюсь, однажды отсеку себе палец, работая в гараже, потому что я не в силах сосредоточиться, когда ты так близко. Так хороша, что я даже жалею об этом, ибо готов дать в морду любому парню в нашей школе, который пялится на тебя, и особенно своему лучшему другу. — Я умолк, чтобы перевести дух. — Еще? Я могу долго продолжать. — Я могу продолжать, но, хоть я и выдал ей все это, всей правды не сказал. Она не просто чудо как хороша. Она самая прекрасная девушка на свете, и сейчас мне так хочется прикоснуться к ней, что лишь неимоверным усилием воли я держу себя в руках.

— Как это так? — Она пытливо смотрит мне в лицо, с неким недоверием, и глаза ее открыты столь широко, что, кажется, я могу войти прямо в них, если она впустит. — Я сто раз переодевалась у тебя дома. Ты даже подглядывать не пытался. Я спала в твоей постели. Ты пальцем меня не тронул.

— Я не знал, что можно.

— Ждал разрешения? — Она смотрит на меня как на сумасшедшего. Может, я и вправду того?

— Да, я мужик. Но не подонок. — Мы оба молчим, и если раньше это вызывало ощущение комфорта, непринужденности, то теперь молчание для меня пытка. Я должен его нарушить. — Я — не Дрю.

Она берет свой брелок, начинает раскручивать его, и я понимаю, что это оружие. Ключи, прицепленные к одному концу стержня, вращаются так быстро, что превратились в расплывчатое пятно. Я хочу остановить вращение, но ведь, если брелок заденет меня, мне несдобровать.

— Дрю — не подонок, он просто изображает подонка. — Морщась, она качает головой. — Извини. Это было не смешно.

— Ничуть. — Я улыбаюсь. — Но ты права. Он не подонок. — Не знаю, почему мне так радостно, что она раскусила его, но я доволен.

— Почему мы говорим о Дрю? — Хороший вопрос, Солнышко. Потому что это легко. И если мы перестанем говорить о нем, нам придется объясниться, а мы оба не знаем, как это делается. Не умеем.

— Поужинаешь со мной завтра? — Сначала спросил, потом подумал.

— Завтра воскресенье. В воскресенье мы всегда ужинаем вместе.

— Нет. Только мы вдвоем.

— Не хочешь идти к Дрю? — Вид у нее недоумевающий.

— Нет. — К Дрю я точно идти не хочу.

— Почему? Все еще злишься на него из-за секса? Он же вроде объяснил тебе, что это неправда.

— Я пытаюсь пригласить тебя на свидание, а ты вовсю стараешься мне помешать.

Она перестает крутить брелок.

— Почему ты меня приглашаешь?

— А что в этом такого? Зачем приглашают на свидания? — Свидания никто еще не отменял, так ведь? Правда, Ли никогда не ждала, что сначала я поведу ее в кино или в ресторан, поэтому о свиданиях у меня весьма смутные представления.

— Не знаю. Я никогда не была на свидании. — И брелок снова закрутился.

— Никогда?

— Извини, нет. Как-то не случилось. Я жила не так, как все нормальные люди. А ты много раз ходил на свидания? — Снова выпустила колючки: сработал защитный механизм.

— Ни разу. — По меркам нормальных людей, моя жизнь тоже не совсем нормальная. — Похоже, мы оба с тобой ненормальные.

— По-моему, это мы уже давно установили.

— Давай притворимся. На один вечер. Пойдем на свидание, как нормальные люди. — Мы все еще в прихожей, я стою у самой двери, но пока не готов ее открыть. Она как будто испугана. Словно думает, что это неудачная идея, и вот-вот откажется. Я беру в ладони ее лицо, заставляя смотреть на себя. — На один вечер, — повторяю я, не давая ей возможности найти повод для отказа. — Завтра заеду за тобой. — Я прижимаюсь губами к ее лбу, хотя не туда хотел бы их прижать.

— Ты все еще с ней? — шепотом спрашивает она. Даже не верится, что я не додумался ей сказать. Хотя чему тут удивляться? Мы никогда не говорили о Ли. Ни разу. Неужели этот вопрос волновал ее на протяжении всего разговора?

— Нет, — отвечаю я.

— Даже не… — Смутившись, она умолкает на полуслове, и мне хочется рассмеяться, потому что с Дрю она порой такие беседы ведет, что порнозвезда краской зальется, а тут вдруг стушевалась. Глядя на нее сейчас, я вынужден признать, что она крайне ранима и свою ранимость тщательно прячет за намеками с сексуальным подтекстом и облегающими черными платьями.

— Мы расстались. Клянусь. — Большим пальцем я провожу у нее под нижней губой и тут же отступаю, чтобы не поцеловать. Я давно, уже несколько месяцев, мечтаю поцеловать ее, но не хочу делать это в прихожей, тем более что в руке у нее оружие, а мы только что закончили говорить о Ли.

Она кивает. Я вижу, ей неловко, что она спросила меня про Ли, но это она зря. Я на ее месте тоже спросил бы.

— Итак, до завтра. Ты и я. Как нормальные люди. Заметано?

— Заметано. — Она улыбается, но это даже не улыбка — так, слабое подобие.

Я поворачиваюсь к двери, но она меня останавливает.

— Что мне надеть?

Я пожимаю плечами: сам еще не знаю, куда мы пойдем.

— Что-нибудь нормальное.

Я подъезжаю к дому и вижу, как к своей машине возвращается Клэй Уитакер. Заметив меня, он занервничал.

— Что стряслось? — спрашиваю. Я и не подозревал, что он знает, где я живу.

— Ты так и не сказал, понравился ли тебе мой рисунок. — Неплохая попытка, Клэй, но ты здесь не за этим.

— Рисунок безупречный, Клэй. Ты и сам знаешь. Зачем приехал? Врать ты не умеешь.