Катя Миллэй - Океан безмолвия

— Вот ты где, — обращается он ко мне. — Уже осмотрела всю выставку?

Клэй поворачивается к Эйдану Рихтеру, а у того — вид совершенно затравленный, он неотрывно смотрит на меня, будто я призрак. Призрак из прошлого, который явился, чтобы взыскать давний долг.

— Привет, — говорит Клэй, подходя к Эйдану и протягивая руку. Мне хочется отшвырнуть ее, крикнуть, чтоб не прикасался к нему. Я знаю, что натворили эти руки, и Клэй не должен до них дотрагиваться. — Клэй Уитакер. Твои работы?

Клэй обводит взглядом стены, а я только теперь обращаю внимание на картины. Они совершенно не похожи на работы Клэя, абсолютно. Но они поразительны, и я готова отхлестать себя по щекам за то, что отдаю должное его таланту. Я презираю его за способность творить прекрасное.

И вот я вижу… Никакими словами не описать охватившую меня ненависть к Эйдану. Картина. В дальней части стены, в самом конце, словно точка или послесловие. Но это не картина. Это воспоминание о том, чего не было.

Я не разбираюсь в живописи и не могу определить, что это — акварель, акриловые краски, на холсте? И вообще — имеет ли это отношение к искусству? Могу сказать, что это живописное изображение руки, моей руки, ладонью вверх, открытой для мира, и эта рука вонзается в меня, выдирает все, что во мне еще осталось. Ибо на ладони, в самой середине — перламутровая пуговица, до которой я так и не дотянулась.

Эйдан Рихтер ушел, а я все жду.

Я должна его найти. Он все сказал, а я — ничего. Я не позволю ему избавиться от чувства вины за мой счет. Не позволю использовать меня еще и для этого. Не позволю заставить меня усомниться в том, во что я верю вот уже почти три года, и просто уйти, не выслушав меня.

Я тоже хочу наорать на него. Спросить, знает ли он, что он — убийца. Знает ли, что убил меня, пусть я и не умерла физически. Да, меня удалось вернуть к жизни, но это не значит, что я не погибла. Да, меня реанимировали, но сердце мое все равно остановилось. Это ничего не меняет, все равно он изверг. Он убил Брайтонскую пианистку, хотя Эмилия Уорд осталась жива. Я хочу рассказать ему все. Все, что мне известно. Хочу, чтоб он мучился. Меня просто распирает от невысказанных слов.

Пусть его до сих пор не разоблачили, но теперь я знаю, кто он такой. Знаю имя и фамилию. И могу его отыскать, как он нашел меня.

И, когда я найду его, случайностью это не будет.

Джош

Я иду на воскресный ужин, надеясь, что она тоже там будет. После всего, что случилось, в прошлые выходные она не пришла, и я ее не осуждаю. Я и сам не пошел бы, но меня погнала надежда: если есть хоть малейший шанс увидеть ее, я его не упущу.

В моем доме — мертвая тишина, в гараже — пустота, так что я заявился рано. Ужин еще не готов, и вот мы с Дрю сидим в его комнате; не хочется торчать внизу и из вежливости вести светскую беседу. Но и с Дрю мне не о чем разговаривать, сидим и молчим, как два дурака.

Может, лучше бы мне остаться дома. После нашего разговора в среду Солнышко так и не приходила. Я считал, что тот разговор — переломный момент, но, возможно, я снова обманывал сам себя.

— Скажи, черт возьми, что у вас произошло, — наконец подает голос Дрю. — Только не говори, что ничего. И не говори, что не знаешь. Все ваши уклончивые ответы я уже слышал, всё это вранье.

— Не знаю. — Я поднимаю глаза на Дрю и, не давая ему перебить меня, продолжаю: — Честно, не знаю, хоть режь меня на куски. Понятия не имею. Все было хорошо. Прекрасно. А потом вдруг нет. Все, что могу сказать: примерно пять минут я был счастлив.

— Но что-то же случилось, Джош.

Безусловно. Мысленно я пытаюсь решить, задать ли ему один вопрос, что вертится у меня в голове. Мне всегда хотелось знать, насколько откровенна она с Дрю, какие вообще у них отношения, о которых мне неизвестно.

— Она говорила тебе, что девственница?

— Что? Вот это да! — Дрю недоверчиво смотрит на меня. — Без шуток?

Я киваю. Да, он не знал, как и я. Наверно, я ее предал. Но я должен кому-то это сказать. Должен попытаться понять. Такое чувство, что я тону.

— Ни фига себе. Так она девственница?

— Уже нет, — отвечаю я.

— Значит, вот оно что. — Дрю сразу стал серьезным. Это даже не вопрос.

— Да.

— И из-за этого вы расстались? — уточняет он, в полном недоумении.

— Не знаю. Ничего не понимаю. Она сказала, что ее угробили и она использовала меня, чтобы погубить то, что осталось.

— И что это значит?

Я лишь качаю головой. Сказать мне нечего. Я задал ей тот же вопрос, ответа не получил.

— Чушь какая-то.

— Ее поведение вообще не поддается разумению. С самого первого дня, как она появилась здесь. Она просто старалась делать вид, что это не имеет значения. Я тоже. — Никому еще я не рассказывал о ней так много, и я понимаю, как эти слова звучат в моих устах.

— Но ты же знаешь, что она тебя любит, да?

— Это она тебе сказала? — спрашиваю я с постыдной надеждой в голосе.

— Нет, но…

— Я так и думал. — Не хочу, чтобы он жалел меня, с моими пустыми надеждами. Либо сказала, либо нет. Значит, нет. Правда, и я не признавался ей в любви.

— Джош…

Миссис Лейтон зовет нас к столу, и я, не дослушав Дрю, выхожу из комнаты.

Мы спускаемся в кухню. Миссис Лейтон обнимает меня, Дрю отходит к компьютеру, чтобы выбрать музыку: сегодня его очередь. Всё как обычно.

Только Солнышка нигде нет.

Мы как раз собираемся нести блюда к столу, как вдруг мистер Лейтон окликает нас из гостиной, где всегда смотрит новости перед ужином. Миссис Лейтон кричит, чтобы он выключал телевизор, пора за стол, но он снова зовет нас, и на этот раз она, должно быть, слышит в его тоне что-то особенное. Без слов идет в гостиную, и мы все следуем за ней.

Я чувствую, что сейчас произойдет что-то значительное. Пока еще все знакомо и понятно. Но еще мгновение — и все бесповоротно изменится. В моей жизни бывали такие мгновения. Войдя из кухни в гостиную, я понимаю, что такой момент наступил, — перед тем, как увижу лицо на экране телевизора в гостиной Лейтонов перед воскресным ужином.

Я никак не соображу, зачем мистер Лейтон позвал всех в гостиную, пока, вслед за остальными, не обращаю внимание на экран телевизора. И мне все становится ясно. Я почти не слышу слов: изображение на экране буквально кричит мне в лицо, заглушая и подавляя все остальное. Мистер Лейтон перематывает видеозапись, включает «воспроизведение», но я и сейчас с трудом понимаю текст сообщения.

Сегодня полиция задержала учащегося средней школы Эйдана Рихтера. Он заявил, что в 2009 году зверски избил и пытался убить Эмилию Уорд, которой в то время было 15 лет; местные жители ласково называли ее «Брайтонской пианисткой». Прошло почти три года, но преступление так и не было раскрыто. И вот сегодня Рихтер, которому в момент совершения преступления было всего 16 лет, в сопровождении родителей и адвоката явился в полицию с повинной. Другие подробности неизвестны, нет пока и комментариев со стороны родственников преступника и потерпевшей. Завтра в 9:30 утра планируется провести пресс-конференцию.

— Невероятно, — говорит мистер Лейтон. Но ничего невероятного в этом нет, и он это знает. Ничего невероятного. Наоборот, все элементы механизма замка сработали слаженно. Все встало на свои места.

зверски… избил… пытался убить… Эмилия… пианистка…

Он ставит запись на паузу — в том месте, где в углу экрана — фотография девушки, которая в течение нескольких месяцев приходила в мой гараж. На фотографии она младше, чем сейчас. Без макияжа. Не в черной одежде. Улыбается. Волосы темные, глаза тоже, но во всем ее облике нет ничего мрачного. Она вся светится. Солнышко.

— Я помню, об этом передавали в новостях. Жуткое происшествие. Очень похожа на нее, — говорит миссис Лейтон. Интересно, она просто не может в это поверить или правда не верит?

— Это она и есть.

Все поворачиваем головы: у входа в гостиную стоит ее брат.

— Я постучал, но мне никто не открыл, — объясняет он, но на самом деле не обращается к нам. Его взгляд устремлен на экран телевизора. — Где она?

Лейтоны смотрят на него так, будто к ним в дом ворвался сумасшедший. На их лицах — полнейшее изумление, но в этой комнате произошло столько всего шокирующего — трудно понять, что именно является причиной такой их реакции.

— Это Ашер, брат Насти, — отвечаю я на незаданный вопрос и сам слышу, как дико звучит это имя в моих устах.

— Брат Эмилии, — поправляет он. — Так где она? Мне нужно отвезти ее домой. — И я понимаю, что он повезет ее не к Марго. А домой в Брайтон. Он не сердится. Просто устал. Устал от того, что так долго живет в напряжении, и просто хочет, чтобы все поскорее кончилось.

— Ее здесь нет.

— Марго сказала, она должна быть здесь. Сказала, чтоб я сначала зашел к тебе, — Ашер смотрит на меня, — а если у тебя ее нет, значит, она здесь на ужине. — В его голосе — беспокойство, как и в лице.

— Она сегодня не пришла, — мягко отвечает миссис Лейтон, потом переводит свой взгляд, полный сочувствия и недоумения, на меня.

— А по сигналу телефона нельзя определить, где она? — резко спрашиваю я. В основном потому, что вижу: ему неловко, он нервничает, тревожится — и всё это передается мне.

— Она оставила телефон на кровати, — объясняет он, словно начиная сознавать, что она не забыла телефон, а умышленно не взяла его с собой. Не хочет, чтобы ее нашли.

Ашер рассказывает нам о том, что произошло за последние несколько часов. Как только родителям позвонили из полиции, он тут же сел в машину и помчался сюда, чтобы ей не пришлось ехать одной. Все это время они пытались дозвониться до нее, надеясь связаться с ней прежде, чем о последних событиях сообщат местные СМИ. Она не отвечала.

Я достаю из кармана свой телефон, проверяю сообщения. Пусто. Не кладу его обратно в карман, верчу в руках. Дрю вертит в руках свой. Нам кажется, что мы хоть что-то делаем, ожидая звонков, пытаясь придумать, как помочь, пусть толку от этого никакого. Звонить-то, в сущности, некому, да и нам никто не позвонит, и все здесь это понимают. Раз она ушла, не взяв с собой телефон, это неспроста: значит, не хочет, чтобы мы знали, где она.

В новостях уже идет другой сюжет, а мы всё смотрим в телевизор, надеясь узнать что-то еще. Как будто он может дать ответ на наш вопрос. А может, мы просто не хотим смотреть друг на друга, боимся увидеть на лицах других собственное замешательство. Я не обескуражен. В принципе, впервые за многие месяцы я чувствую, что начинаю что-то понимать. Может, даже всё.

Ашер выходит из комнаты, чтобы позвонить, и Дрю сразу обращает взгляд на меня. Видно, что его распирает от нетерпения.

— Ты знал? — спрашивает он.

Хотелось бы мне ответить «да» на этот вопрос. Я обязан был все узнать. Должен был постараться вызвать ее на откровенность. Ее тайны оставались тайнами в наших отношениях, и я это допускал. Как-то не думал о том, что она что-то мне не рассказывает. Что-то. Какая чушь! Что-то. Ничего. Совсем ничего. Но я понимал: если она расскажет, мне придется жить с этим знанием; лучше уж оставаться в неведении.

Я качаю головой. Теперь глаза всех присутствующих устремлены на меня.

— Откуда он мог знать? Она же не разговаривает, — сообразила Сара.

Мы с Дрю переглянулись, и я уже не знаю, что тайна, а что уже нет.

У меня звонит телефон, и я, не посмотрев, кто, сразу нажимаю на «прием», надеясь, что это она.

— Ты знал? — спрашивает Клэй, даже не поздоровавшись.

— Нет, — отвечаю я. Орать на него у меня нет сил. Все считают, что я должен был знать. Должен был. Но ничего не знал.

— Это ведь она, да? — уточняет он и ждет подтверждения, хотя не нуждается в нем.

— Она.

— Я вчера видел ее с ним.

— С кем?

— С Эйданом Рихтером. О нем говорили по телику. С тем парнем, что явился с повинной.

— Видел ее с ним? — Не может быть!

— На конкурсе художников. Он один из финалистов. Я ходил на собеседование и, освободившись, нашел ее в том зале, где был он.

— И чем они занимались?

— Не знаю. Просто стояли и пристально смотрели друг на друга. Мне это показалось странным, но я подумал: он, должно быть, пытался с ней заговорить, а она не ответила, и он испугался. Как она? — спрашивает Клэй с тревогой в голосе.

— Не знаю. Никто не знает, где она. — Не представляю, как мне удалось произнести эти слова без дрожи в голосе.

Пока я говорю по телефону, входит Ашер.

— Мои родители позвонили в компанию по обслуживанию кредитных карт.