Катя Миллэй - Океан безмолвия

Порой я думаю, что сталось с настоящей русской девчонкой, за которую меня приняли в тот день. Слышала ли она о том, что случилось; знает ли, какую роль в произошедшем сыграла одним своим существованием?

Однажды после обеда мне звонит Джош, и я признаюсь ему в том, что устала злиться — и это еще мягко сказано.

— Так не злись, — говорит он, словно это самое логичное решение на свете. Может быть…

— Что значит «не злись»? То есть, по-твоему, все нормально? Я предала все забвению. Да?

— Нет. Это значит, что ты смирилась, приняла все, как есть. — Он протяжно вздыхает. — Я не говорю, что ты не должна злиться. Ты должна быть в ярости. Имеешь полное право на каждую унцию гнева, что в тебе сидит. — Джош на мгновение умолкает, а когда продолжает, голос у него тихий, и каждое слово будто звенит от напряжения. — Я тоже его ненавижу. Ты даже представить не можешь, как я хочу убить его за то, что он с тобой сотворил. И, будь я уверен, что от этого тебе станет чуть легче, я бы так и поступил. Так что не думай, будто я считаю, что твоя ненависть неоправданна. Но ты всегда хотела, чтобы у тебя был выбор, и сейчас у тебя выбор есть. Так выбери счастье, постарайся стать счастливой. Да, наверно, это звучит глупо. Может быть, то, о чем я тебя прошу, неосуществимо, но хотя бы попробуй. Солнышко, он отнял у тебя всего-то пианино, чтоб ему пусто было. Он не забрал у тебя все. Посмотри на свою левую руку. Наверняка она сейчас сжата в кулак. Я прав?

Мне не нужно смотреть. Я знаю, что сжата. И он знает.

— Теперь разожми ее и выпусти свою злость.

И я выпускаю.

Я думаю о том дне, когда я умерла, о той истории, что поведал Джошу его дед, и спустя три дня пишу письмо Эйдану Рихтеру. Правда, не знаю, когда ему дадут его прочитать.

«Меня зовут Эмилия Уорд.

В пятнадцать лет я начала составлять список того, чего никогда не сделаю. Я никогда уже не стану «брайтонской» пианисткой. Никогда не смогу родить ребенка. Идя по улице средь бела дня, я никогда не смогу отделаться от мысли, что кто-то рядом поджидает меня, намереваясь убить. Мне никогда не вернуть многие месяцы моей жизни, потраченные на восстановление здоровья, месяцы, проведенные в больницах, а не на репетициях и в школе. Мне никогда не вернуть годы, омраченные ненавистью ко всем людям на земле, в том числе к себе самой. Я никогда не смогу забыть, что такое боль.

Я понимаю, что такое боль. Я понимаю, что такое ярость. Своим даром понимания я обязана тебе. Ты тоже это понимаешь. Последние три года я жила презрением к человеку, который сотворил такое со мной, который украл мою жизнь, мою индивидуальность. Презирая его, я научилась презирать себя. Последние три года я копила в себе ярость, а ты пытался избавиться от своей.

Я никогда не забуду того, что ты сделал со мной. Я никогда этого не прощу. Я никогда не перестану оплакивать то, что ты отнял у меня. Но теперь я понимаю, что украденного не вернуть, и больше не пытаюсь. С меня хватит. Я никогда не перестану ненавидеть тебя, но больше не испытываю потребности причинить тебе боль. Думаю, вера во мне не угасла — вопреки твоим стараниям, а может, наоборот, благодаря тебе. Если ты способен исцелить свою душу, значит, возможно, и мне это удастся.

Я не знаю, какое наказание тебе вынесут. И даже не уверена, что мне это интересно. Мы с тобой оба знаем, сколько всего было разрушено в тот день, и никаким наказанием это не исправить. Так что, может быть, я пока еще не верю в прощение, но, думаю, я верю в надежду, и мне хотелось бы верить в мечту о том, что жизнь обязательно предоставит второй шанс. И тебе, и мне».

Мое душевное состояние далеко от идеала. Пока еще даже не скажу, что я чувствую себя хорошо. Но все возможно…

И спустя пять недель я возвращаюсь домой.

Эмилия

Лучше мне не стало. О полном выздоровлении не может быть и речи. Единственное, что я сделала, — настроилась на то, чтобы избавиться от своих демонов. Но, думаю, одного этого уже достаточно.

Я пытаюсь видеть магию в повседневных чудесах: в том, что мое сердце все еще бьется, что я хожу по этой земле, что во мне есть нечто достойное любви. Я знаю, что плохое случается. И порой спрашиваю себя, почему осталась жива; но теперь, когда задаюсь этим вопросом, у меня на него есть ответ.

Я возвращаюсь в воскресенье утром и вечером того же дня иду на ужин к Лейтонам. Меня не ждали, но я для них всегда желанный гость. Музыку, сразу определяю я, выбрала Сара. Я улыбаюсь, потому что я ее по-прежнему ненавижу: не Сару — ту музыку, что ей нравится. Все смеются, помогают накрывать на стол, острят. В общем, все как обычно, не считая одного маленького дополнения: приборы раскладывает Тьерни Лоуэлл.

Мой взгляд падает на Джоша, и я понимаю, что вернулась домой. Джош — мое пристанище. Я не предупредила его о своем возвращении. Увидев меня, он не произносит ни слова. Я — тоже. То, что я здесь, говорит само за себя. Мы просто смотрим друг на друга, ведем безмолвную беседу, как всегда, и никто не встревает в наш разговор.

— Привет… — Миссис Лейтон распахивает глаза от удивления, когда я вхожу на кухню. На мне — ничего черного, в руках такой же шоколадный торт, что я принесла с собой в первый раз.

— Эмилия, — заполняю я паузу, потому что теперь никто не знает, как ко мне обращаться. Кроме Джоша. Он всегда знал, как меня называть.

— Эмилия, — повторяет она, обнимая меня. — У тебя чудесный голос.

И, может быть, что-то все-таки изменилось.

Когда мы уходим, нас никто не провожает. Джош открывает дверь и следом за мной ступает на крыльцо. Обе наши машины здесь. Я не планировала ехать к нему — во всяком случае, пока. Я не знаю, о чем он думает, не знаю, каков статус наших отношений. Мне неведомо, что изменилось для него за период моего отсутствия. Ничего, что-то, всё. Надо бы спросить его, но нужные слова не приходят на ум, и я просто иду. Он следует за мной по пятам, но я не оборачиваюсь. Я не готова к моменту истины, хотя он неизбежен, как и все в моей жизни, что привело к нему.

Столько всего сместилось с того дня, как я уехала отсюда. Просто пока я не могу понять, в какую сторону. У меня такое чувство, что я начинаю жить заново в… какой? В третий раз? В четвертый? Откуда мне знать? Я лишь надеюсь, что та жизнь, которую начинаю с сегодняшнего дня, наконец-то будет складываться как надо.

Я останавливаюсь, когда мы доходим до его пикапа, но Джош, не замедляя шага, направляется к моей машине. Прислоняется к водительской дверце, но открывать ее даже не думает. Выглядит он так же, как всегда. Последние два часа я смотрела на него, но мы толком не разговаривали. Если я что-то ему и говорила, то, как правило, какие-то ничего не значащие пустяки. Мой голос для всех здесь в новинку, и весь вечер у меня рот не закрывался. Я говорила со всеми, кроме Джоша. Сам он почти все время молчал, но не сводил с меня глаз. Наблюдал. Ждал, что я исчезну.

Он кладет ключи в карман, берет меня за руку и привлекает к себе. Я думала, он поцелует меня, но он не целует. Заключает в свои объятия, прижимает к груди, так крепко, что, мне кажется, мы сливаемся воедино. Я вдыхаю его запах и знаю, что он делает то же самое, хоть я этого и не ощущаю.

— Ты вернулась, — шепчет он в мои волосы с благодарностью и изумлением в голосе. Это не вопрос, поэтому я не отвечаю. Да и что на это можно сказать?

И вот тогда он спрашивает… Задает вопрос, который мне суждено слышать до конца своих дней…

— Ты как, нормально?

Только теперь, пожалуй, впервые в жизни он меня не раздражает. Потому что я наконец-то со спокойной душой могу честно ответить на него.

— Нет.

— Но все будет хорошо? — Джош чуть отстраняется, ровно настолько, чтобы видеть мое лицо. Наши губы почти соприкасаются, и мне не хочется, чтобы их разделяли слова.

Я не киваю. Не говорю, что надеюсь на это. Впервые с того дня, как я, радостная, думая, что весь мир у моих ног, вышла из дома, напевая сонату Гайдна, я обрела уверенность хоть в чем-то. Нет, я еще не оправилась. Может, и совсем еще не оправилась. Но у меня все будет хорошо. Я уверена.

— Да, — говорю, и в этом моем коротком ответе заключены сотни «да». Да, я вернулась. Да, я люблю тебя. Да, мне нужна твоя любовь. Да, я оправлюсь. Может, не сегодня, не завтра, не на следующей неделе. Но да, однажды я проснусь, и все будет хорошо. Да.

А потом он целует меня. Поначалу робко, чего-то ожидая. Но зачем? Я целовала бы его вечно. Я буду целовать его вечно. Я знаю это так же хорошо, как свое собственное имя. Мое лицо в его ладонях, он бережно держит его, как всегда. И с каждым прикосновением его губ я все острее сознаю, что он дарит мне и что я дарю ему, и чего это будет стоить нам обоим.

И впервые не испытываю страха.

Слезы проступают из самой глубины моей души, но я их не сдерживаю и не вытираю. И не перестаю целовать Джоша. Это и его слезы, и я уступаю их ему, вместе с ними исторгая из себя свои последние сожаления. Сожаления, что я копила для него, из-за него, ради него, сожаления обо всех наших ошибках. Свои худшие сожаления.

Джош прерывает поцелуй, ощутив вкус моих слез. Просто смотрит на меня, словно мое лицо скажет ему, откуда они взялись, чем вызваны. Может, и скажет, но я жду, что он сам спросит. Ожидаю увидеть смятение или осторожность в его глазах, но напрасно. Пальцами он вытирает с моего лица последнюю слезинку. Произносит:

— Черной дряни нет.

И я улыбаюсь.

— Ответь мне на один вопрос, — говорит Джош спустя месяц после моего возвращения. Я сижу на стуле в его гараже, делаю домашнее задание, а не древесину обрабатываю. Можно было бы заниматься и в доме, в комнате с кондиционером, но мне больше нравится в гараже. Ради того, чтобы посидеть в гараже Джоша Беннетта, вдыхая запах опилок, можно и попотеть.

— Я уже все рассказала, Джош. По-моему, вопросов больше не осталось.

— Всего один. — Он кладет отвертку, останавливается напротив меня, прислоняется к верстаку. Вытягивает ноги, так что его ботинки касаются моей обуви.

Я захлопываю учебник, силясь не улыбаться, ибо я знаю, что грядет. Вопрос, которого я ждала от него с того самого дня, когда заблудилась и оказалась возле его дома посреди ночи, хотя тогда он еще и сам не знал, что у него возникнет этот вопрос.

— Что ты видела, когда умерла? — Джош робко улыбается, будто стыдится своего любопытства. — Полагаю, это было не Море Спокойствия.

Глядя на него сейчас, я уже сомневаюсь, что это было не оно.

— Куда ты перенеслась? — Он чуть понижает голос, с лица исчезает даже тень улыбки.

Пристально смотрит на меня, будто не уверен, что вправе об этом спрашивать, и даже не уверен в том, что хочет узнать ответ. Я почти слышу рассказ его деда, почти вижу, как его слова посеяли бурю сомнений в голове Джоша. Вокруг меня всюду огни, инструменты, древесина… и ботинки парня, которого я хочу видеть вечно. И если б мое Море Спокойствия существовало в действительности, оно было бы здесь, в этом месте, рядом с ним.

Я отвечаю не сразу. Мне нужна минутка, чтобы посмотреть в его лицо прежде, чем я открою свой последний секрет.

А потом отвечаю:

— В твой гараж.

В первую очередь я благодарю Бога.

Нет слов, чтобы выразить признательность двум людям, которые принесли самую большую жертву на алтарь этой книги, — двум моим дочерям. Благодаря вам я с улыбкой встречаю каждый день; вы обе — величайшие достижения всей моей жизни. Спасибо, что дали мне время немного пожить в своем воображении, хотя в этот период я мало играла с вами и слишком часто кормила вас полуфабрикатами. Клянусь, я не люблю Джоша Беннетта больше, чем вас.

Спасибо моей маме — за то, что умело внушала мне чувство вины, за сеансы психотерапии по телефону, за то, что бесплатно нянчилась с моими детьми, за то, что дала мне возможность пережить отрочество и за то, что всегда была мне другом. Я люблю тебя. И еще благодарю моих сестер. Спасибо.

Я выражаю благодарность родителям моего мужа. Они подарили мне неделю, за которую я успела много написать, и своего сына, который оказался абсолютно поразительным мужчиной.

Я крайне признательна специалисту в области СМИ и рецензенту Кэрри Беннефилд. Спасибо за твои комментарии и энтузиазм. А главное — за то, что не сдала меня полиции, когда я преследовала тебя.

Я благодарна Фреду Либэрону за то, что он всячески поддерживал меня с тех пор, как я оставила ему свое первое сообщение в Twitter.com. Спасибо тебе за советы и теплые слова, за то, что не подшучивал надо мной, объясняя, как найти сообщение на Фейсбуке. Я говорила абсолютно искренне, когда сказала, что все должны быть такими же потрясающими, как ты. Я благодарна вам, Дженнифер Робертс-Холл и Келли Мурхаус. Дай бог, чтобы каждый писатель имел таких почитателей своего творчества. Вы стали для меня настоящими друзьями.