Оливье обменялся взглядом с Эрве, который тоже вступил в диалог. Сомнений не было: в голосе нищего слышались такая боль, такое оскорбленное чувство, что это не могло быть спектаклем. Одновременно в их головы пришла одна и та же мысль, но вслух прошептал ее Оливье:

— Ваше... чудовище зовут, случайно, не Ронселен де Фос?

Монту ответил столь яростным взглядом, что Оливье стало все ясно без слов.

— Вы его знаете?

— Его знал мой отец, потом узнал и я, а также и этот брат... Наша встреча была не из приятных, но я счастлив, что могу утешить вас.

— Утешить? Меня может утешить только его смерть...

— Возможно, смерть уже настигла его, потому что прошлой весной на него обрушилась длань приора Прованса брата Клемана Салернского. Его судили и приговорили к заключению в тайную тюрьму замка Риу. В его возрасте он не долго выдержит заточения.

— Господь вынес свой приговор. Наконец-то!

Лицо рыцаря, ставшего нищим из-за случившегося с ним несчастья, осветилось невыразимым счастьем. Откинув голову назад, он прикрыл глаза, и по его заросшим, грязным щекам потекли слезы — это были слезы облегчения. Открыв глаза, он одарил своих собеседников широкой улыбкой:

— Не знаю, кто вы такие, но благодарности моей нет границ! Вы сняли тяжесть с моей души, и теперь я могу умереть счастливым!

— Зачем вам умирать? У вас нет родни, нет состояния? Из-за этого вы находитесь в таком плачевном положении?

— Нет. Родные отреклись от меня, как прежде сделал Храм. Я не сержусь на них, как не сержусь и на Орден. Храм считал, что совершает доброе дело, но в душе я остаюсь тамплиером. Я даже хочу оказать Ордену последнюю услугу... А сейчас нам надо разойтись, братья! Окажите мне милость, отойдите от меня! Поверьте мне, вам надо уйти отсюда! Даже в этих рясах вы подвергаетесь опасности...

— Не больше, чем вы в ваших лохмотьях! — спокойно возразил Эрве. — Кстати, вы не ответили, чего ждете вы и все эти люди... Милостыни?

— Сразу после арестов король Филипп вошел в обитель, и сегодня он должен выйти, чтобы отправиться во дворец Сите. Он будет милостив — он всегда таков, когда прогуливается по улицам, — чтобы народ лучше к нему относился... Вот этим я и воспользуюсь!

— Почему бы нам не объединиться? — спросил Эрве. — Мы тоже превратились в бродяг, нам нужна помощь!

— Конечно... Но сейчас последуйте моему совету и уходите!

— Об этом не может быть и речи, — сказал Оливье. — Я хочу выяснить, что случилось с братом Клеманом Салернским, моим вторым отцом, и не уйду отсюда, пока не узнаю...

— Вы лишились ума, если верите, что кто-то вам об этом расскажет! Если он был здесь, когда сюда ворвался Ногаре, то он сейчас взят под стражу! Здесь вам нечего ждать! Вы сможете вернуться, когда уйдет король.

— Но почему, — проворчал сквозь зубы Эрве, — почему вы не хотите, чтобы мы оставались здесь с вами? Мы те, за кого вы нас принимаете, и это наш долг, точно так же, как и ваш!

Нищий засмеялся, но смех его был сухим и невеселым, а глаза оставались печальными. Но вдруг в его голосе прозвучала странная нежность:

— Какое право? Право умереть вместе со мной под пытками? Я собираюсь убить Филиппа в тот момент, когда он будет раздавать милостыню. Для меня это единственный способ спасти Храм! Наследник его — мокрая курица, он не посмеет продолжить дело короля. А если и посмеет, брат короля Карл Валуа, преданный нам, остановит его...

Друзья в последние дни пережили такое, что даже не удивились решимости цареубийцы. В любом случае, они его хорошо понимали, но все равно следовало отговорить этого человека от его безумного намерения.

— Вам не удастся, — сказал Оливье. — Вас убьют ни за что, да всех этих несчастных вместе с вами.

— Я подойду к королю последним.

Он отошел от ограды и пристроился в хвост тем, кто выстроился перед входом. Между тем в обители все вдруг оживилось: величественно опустился подъемный мост, поднялась решетка, за которой показался кортеж Филиппа Красивого. Очень скромный! Король, одетый в серый кафтан с меховой оторочкой и в подходящую по тону шляпу — так он обычно одевался, когда гулял по Парижу, — беседовал со своим секретарем Раулем де Прелем, а за ними следовал небольшой отряд лучников под командованием капитана Алена де Парейля. Толпа, которая значительно увеличилась после появления двух лжемонахов, приветствовала его криками. Он ответил ей взмахом руки в перчатке, не переставая слушать то, что говорил ему Рауль де Прель. Правда, когда слуга подал ему мешочек с монетами, он прервал свой разговор. Кругом раздавались благословения тех, кто ждал милостыни, и — поразительная вещь! — его прекрасное бесстрастное лицо с такими холодными глазами осветилось легкой улыбкой.

Не зная, что делать, и изнывая от тревоги в ожидании того, что должно было произойти, Оливье с Эрве бессильно смотрели, как уменьшается очередь получающих милостыню, как сокращается дистанция между Монту и его потенциальной жертвой. Еще один и еще! Внезапно, когда осталось не больше трех человек, Оливье озарило. И он закричал во все горло:

— Ронселен де Фос! Вот он!

Пьер де Монту вздрогнул, обернулся, увидел Оливье, который тянул руку в противоположном от короля направлении и явно готовился бежать туда. Поколебавшись совсем немного, он ринулся следом за двумя монахами.

Между тем случилось нечто невероятное, нечто, выходившее за пределы разума. Ибо Оливье, выкрикнув имя проклятого тамплиера, вдруг на самом деле увидел его самого. Даже не пытаясь доказать себе, что это невозможно, что Ронселен никогда не смог бы вырваться из тюрьмы, куда его поместили, Оливье ощутил слепую ярость и бросился на того, кто воплощал ненавистного врага.

Густая толпа мешала ему. Он пустил в ход силу, которую никак нельзя было ожидать от нищенствующего монаха, поэтому крутом раздались протесты, но его, словно магнит, тянуло к угловому дому, где стоял, поднявшись на тумбу или на подставку для лошадей, ненавистный ему человек: его лицо он увидел с необыкновенной четкостью. Но, когда Оливье, наконец, добрался до тумбы, там было человек шесть горожан с рассерженными лицами, и ни один не походил на того, кого он искал...

— Я же видел его, черт возьми! Высокий старик в черном, он был здесь...

— Я тоже его видел, — подтвердил Эрве.

— Он был здесь, но его больше нет, — закричал один из недовольных. — И что это за манера толкать бедных людей! И вы еще надеетесь получить милостыню...

— Я хочу только одного: узнать, куда он делся?

— Да мало ли куда! — насмешливо ответил горожанин. — Откуда мне знать? А вам лучше убираться отсюда. Наш сир Филипп хочет получить от вас кое-какие объяснения...

Действительно, вслед за бегущим к ним Пьером де Монту приближались лучники, которым Ален де Парейль поручил навести порядок. Толпа, всегда жаждущая увидеть хорошую драку, арест с захватом или другое отвлечение от повседневной жизни — или не желающая получить оплеух от вооруженной стражи! — широко расступалась перед ними. Мгновенно осознав, что их схватят и быстро установят, кто они такие, Эрве увлек друга за собой:

— Бежим!

Оливье последовал за ним без возражений, забыв о Пьере де Монту. Они бежали наудачу, сами не зная, куда. Вдвоем они почти равнялись силе ударной машины в форме «тарана», и люди расступались перед их напором. Толпа постепенно редела, но лучники по-прежнему не отставали, и расстояние между ними не сокращалось. Друзья слегка притормозили перед поворотом в узкий проулок, на углу которого находилась пекарня: от нее шел такой сытный запах горячего хлеба, что у обоих подкосились ноги, напомнив им, как давно они не ели. Внезапно перед ними возник какой-то человек. Схватив каждого за рукав рясы, он увлек их к лестнице в подпол и столкнул их туда, рискуя переломать им все кости, и тут же закрыл за ними крышку. Движение незнакомца было очень быстрым, он буквально выхватил их с улицы, не привлекая при этом ни малейшего внимания. Вскоре они услышали топот подкованных сапог, который постепенно удалялся, и стало ясно, что непосредственной опасности они избежали.

В подполе, куда они скатились по коротким, к счастью, ступенькам лестницы, было не видно ни зги, но вдруг раздался голос незнакомца, которого они не успели даже рассмотреть:

— Прошу прощения за бесцеремонность, сир Оливье, но для вежливых расшаркиваний времени совсем не было!

— Похоже... — сказал тамплиер, которому голос показался знакомым. — Похоже, вы Матье де Монтрей?

— Именно так! И я очень счастлив, что оказался здесь и вовремя признал вас! В моем доме о вас беспокоились, мы все гадали, не схватили ли и вас в ту ночь. Надеюсь, вы ничего себе не поломали?

— Нет. Во-первых, спасибо, но все-таки объясните мне, почему вы здесь оказались?

— После ареста тамплиеров я приходил сюда каждый день, удостоверившись, что вас не было в Сен-Мартен-де-Шан, где я знаю всех, потому что работал с ними. А потом я узнал вас, когда вы говорили с нищим, и я подумал, что надо вас подождать и предложить вам помощь, когда король выйдет из обители... Признаюсь, я так и не понял, что произошло. Вы что-то крикнули, и все закружилось, завертелось... и я подумал, что пришло время вас выручать...

— Но как же вы оказались здесь раньше нас?

— Я лучше вас знаю город, все его входы и выходы. Вы бежали в этом направлении и обязательно должны были миновать этот дом, который принадлежал моей старой кузине. Я стал ее наследником. Тогда я помчался сюда, открыл крышку подпола... остальное вы знаете... А сейчас надо потерпеть. Выйти мы сможем только к ночи, но до того, как закроют ворота!

— Что мне сказать вам, мэтр Матье? Могу только еще раз поблагодарить! — с волнением произнес Оливье. — Помогать нам — это большой риск... А ведь у вас семья!

— На моем месте вы поступили бы так же. Разве дружба между нашими отцами умерла?

— Конечно нет, вот почему и я не хочу злоупотреблять вашей помощью. Я очень боюсь навредить вам. Если вы сможете вывести нас вечером из города, дальше мы пойдем своим путем. Так будет лучше для всех!

— Куда же вы направитесь? До провансальских владений мессира Рено путь далекий!

— Разумеется, — вмешался Эрве. — Вот почему мы поступим иначе. Нам нужно добраться только до Мусси, где мой брат, полагаю, нас примет. У него хорошие связи при дворе. Его старший сын Готье уже стал пажом монсеньора де Пуатье, а младшего, Филиппа, берут в услужение монсеньору де Валуа...

— Но сначала вы пойдете со мной в Монтрей. Вам необходимо — ибо вы мне кажетесь очень усталыми! — немного передохнуть и как следует поесть...

— Охотно признаю, что мы голодны и устали, — прошептал Оливье с некоторым смущением. — Прискорбно, что тамплиеры доведены до такого состояния...

— Поэтому вы никак не можете продолжать свое путешествие. Поразмыслите сами, сир Оливье, ведь это всего лишь укол для самолюбия, тогда как вашим братьям приходится гораздо хуже... Ведь они теперь пленники мессира де Ногаре, и допрашивает их Великий инквизитор. Вы понимаете, что это означает.

— Вы хотите сказать, что их пытают? — выдохнул Эрве, который почувствовал, что волосы поднимаются у него на голове...

— По какому праву? — вознегодовал Оливье. — Только Папа имеет право судить нас, и наших братьев должны были передать ему...

— Предъявленные обвинения слишком тяжелы, чтобы король и его легисты согласились на изгнание. Вы в этом сомневаетесь?

— Я знаю, что все вокруг говорят о костре, но только Его Святейшество может нас к нему приговорить. А ведь мы никогда не совершали того, в чем нас обвиняют! К чему же тогда пытки?

— Потому что король убежден в виновности тамплиеров и требует скорейших признаний, чтобы предъявить их Папе!

Оливье не ответил. Он знал, что Матье прав, что протесты его бесполезны и что сам он не верит в их действенность. Он даже и думать не смел о том, какая дорога может открыться перед ним, если удастся избежать преследования! И пока они сидели в подполе, Оливье не произнес больше ни слова, целиком погрузившись в мрачные размышления. Он не мог избавиться от мыслей о брате Клемане, его сердце разрывалось, когда он представлял себе, как его пытают. Он не знал, каким образом мог бы помочь ему, и чувствовал себе невероятно несчастным, абсолютно бессильным...

Ночью трое мужчин отправились в тихую гавань Монтрея, где их ожидал гостеприимный дом зодчего. Утешительная передышка на пути, переполненном опасностями.

Оливье даже на секунду не мог себе представить, что задержится в Монтрее гораздо дольше, чем на одну ночь...

Часть вторая