– Что это он делает? – вполголоса спросила Оливия.

Майкл Моитерозо выкатил глаза.

– Восковой торт, – ответил он. – Так он высвобождает творческую энергию.

Девушка еще раз глянула в ту сторону, и у нее перехватило дыхание. Мимо бара шел Мортон Си – костюм для подводного плавания спущен до талии, мышцы так и играют. На каждом плече он нес по кислородному баку, а шедшие за ним двое смуглых парней (внешне похожие на арабов) несли жилеты и регуляторы воздушной смеси.

– А я была в этом году на вручении Оскара, – сказала Кимберли. – Заполняла место. Сидела за Джеком Николсоном.

Мортон Си заметил Оливию и, вспыхнув, отвернулся. Ишь, рассердился. Гад двуличный. И пусть теперь не пытается втереться к ней в доверие. Она достала миниатюрную фотокамеру и украдкой сделала несколько снимков.

– Ты серьезно? – спрашивал Уинстон. – Это такие ребята, которые, типа, садятся на место, когда Холли Берри идет в уборную?

Оливия слегка ткнула Майкла локтем, кивнув на удаляющуюся спину Мортона.

– Кто это? – шепотом спросила она.

– Этот белобрысый? Это, типа, вроде как инструктор по дайвингу или что-то вроде того.

– Отец меня туда устроил, потому что он там осветителем, – похвасталась Кимберли. – Второй раз я сидела за Шакиру Кейн, но она, типа, лишь в один перерыв пошла в уборную. Зато в прошлом году я чуть не за половину первого ряда посидеть успела.

– Кто-нибудь видел Пьера?

– Альфонсо сказал, что он пошел, типа, на ланч, или жранч – в общем, поесть. А вон и Альфонсо. Привет, старик. Давай выпьем.

Похожий на тролля Альфонсо, без рубашки, направился к бару. Оливия почувствовала, что ее желудок не в силах переварить вида его волосатой спины.

– Пойду искупаюсь, – сказала она, но, слезая с табурета, начала опасаться, что блинчики утянут ее на дно.



Нырнув в чистую веду, Оливия поплыла вперед быстро и уверенно, стараясь не дышать как можно дольше, и вынырнула в сотне ярдов от того места, где погрузилась в воду. В Уорксопе она как-то раз победила в соревнованиях по подводному плаванию в бассейне, но потом их запретили из-за того, что кому-то стало дурно. Оливия откинула назад волосы, чтобы не путались, снова нырнула и устремилась вперед – она решила обогнуть мыс, чтобы увидеть бетонный пирс. Море здесь было темнее, и волн было больше. Оливия перешла на быстрый кроль и вскоре оказалась напротив пирса. Не похоже, чтобы им пользовались. Высокий забор, опутанный сверху колючей проволокой, загораживал подход к пирсу со стороны отеля. У самого берега под навесом был устроен склад, лежали какие-то баки, а рядом – лодка, будто бы разрезанная пополам.

За пирсом протянулась длинная полоска пляжа, на песок накатывали волны с белыми барашками по краям. А в двухстах ярдах от берега стояла на якоре, подпрыгивая на волнах, небольшая лодка. Какой-то дайвер встал на рейку на корме и шагнул в воду, за ним последовали еще трое. Она снова нырнула и поплыла поближе к ним. Когда же вынырнула, последний из четырех дайверов начал погружение. Полагая, что они теперь не скоро вынырнут, Оливия смело поплыла к пирсу и очень удивилась, когда, оглянувшись назад, увидела, что все четверо показались на воде чуть ближе к берегу. Всем своим видом они выражали ожидание, чем сильно напомнили ей тюленей. Потом один из них, быстро загребая руками, ринулся к волне и вскарабкался на доску. Серфингисты! Она зачарованно смотрела, как, уловив поднимающуюся волну, молодые люди быстро, зигзагом, скользят по ее поверхности. Потом они выскочили на берег, радостно смеясь, направились к пирсу. Но вдруг один из них закричал и пальцем показал на нее.

Оливия нырнула почти на пять футов и поплыла к бетонному пирсу. Легкие ее, казалось, вот-вот разорвутся, но она продолжала плыть, пока не обогнула пирс, и только потом вынырнула, задыхаясь и хватая ртом воздух. Серфингистов нигде не было видно. Она снова нырнула и поплыла в сторону курорта – вода наконец стала спокойнее, теплее и цвет ее стал бледно-голубой – на глубине снова было песчаное дно тихой бухты.

Оливия с облегчением вынырнула на поверхность, перевернулась на спину, чтобы наконец отдышаться. Чуть поодаль плавал какой-то плот. Она не спеша подплыла к нему, подтянулась и растянулась на искусственной травке.

Плот был шикарный: точно такие же лежали вокруг бассейна в «Стандард Отеле» в Лос-Анджелесе.

Она раскинула руки и ноги, глубоко вздохнула и стала смотреть на небо. Солнце приятно грело кожу, плот тихонько покачивался на волнах, вода нежно плескала о край.

Но в блаженной дремоте она пребывала недолго. Чья-то рука вдруг крепко зажала ей рот. Она инстинктивно вытащила из купальника булавку и вонзила ее в руку – рука дернулась и чуть ослабила хватку, этих мгновений ей оказалось достаточно, чтобы вывернуться.

– Не двигайся, – Оливия узнала голос.

– Мортон, что с тобой? Ты что, боевиков насмотрелся?

Она повернула голову – и что же? Оказалось, что на нее смотрит зияющее дуло пистолета. Странное ощущение, правда. Когда-то она задумывалась: а каково это? – но теперь ей казалось, будто она находится где-то в другом измерении. «Просто как в кино», – подумалось ей, вот так же бывает, когда вы видите дивной красоты пейзаж, а вам кажется, что это совсем как на фотографии.

– Что было в игле?

Серые глаза смотрели холодно и настороженно. Положив локоть на плот, он все еще наставлял на нее пистолет.

– Эта штука все равно не выстрелит, – сказала Оливия. – Она была в воде.

– Ляг на живот. Вот так. А теперь, – он нагнулся к ней, – что было в твоем чертовом шприце?

Испугался! Это явно читалось в его глазах.

– Мортон, – спокойно сказала она, – это всего лишь шляпная булавка. Я путешествую в одиночку. Ты меня напугал. И сейчас продолжаешь пугать. Убери пистолет.

– Дай мне эту булавку.

– Нет. Дай мне пистолет.

Мортон Си грубо ткнул дулом пистолета ей в затылок и силой отнял булавку.

– Какой ты грубый. Я ведь, знаешь ли, могла бы вскочить и закричать.

– Поздно, и тебя бы все равно не нашли. Что за хрень такая? – Он уставился на булавку.

– Шляпная булавка. Старый прием – моя мама так отгоняла парней, если сильно пристанут.

Он смотрел на булавку, тупо моргая, потом усмехнулся.

– Булавка. Да, круто.

– Теперь ты жалеешь, что достал пистолет, правда?

Взгляд серых глаз сказал, что да, жалеет. «Ха», – подумала она.

– Заткнись, отвечай лишь на мои вопросы, – сказал он. – Что ты здесь делаешь?

– Сама хотела бы знать. Меня Альфонсо похитил.

– Это я знаю. Но что ты делаешь на острове Попайян? На кого работаешь?

– Я уже говорила. Я просто журналистка, работаю по заданию журнала.

– Ну, дальше. Пишущая о моде журналистка, которая...

– Я не пишу о моде!

– Ну, о духах – какая разница? Пишущая о духах и являющаяся в то же время лингвистом?

– В нашей стране, – сказала Оливия, вскидываясь от возмущения, – мы понимаем необходимость изъясняться на разных языках. Мы понимаем, что кроме нас существуют и другие народы. И мы рады, если можем общаться с ними на равных, а не орать.

– Интересно, на каких таких языках? На тарабарском? На балаболкином? На индюшачьем? Или на языке любовных жестов?

Тут она не удержалась и захихикала.

– Ну хватит, Мортон, перестань размахивать оружием. Не думаю, что твоему боссу понравится, если он узнает, что ты тыкал в меня дулом пистолета.

– Пусть это тебя не волнует.

– А речь сейчас не обо мне. Что ты делал в том туннеле?

– В каком туннеле?

– Только не притворяйся, что не понимаешь. Зачем ты убил Дуэйна? Этого безобидного хиппи – как ты мог?

Он посмотрел на нее с угрозой.

– Зачем ты преследуешь Феррамо?

– А зачем ты преследуешь меня? Ты ведь не очень умело заметаешь следы. Взять хотя бы эту фальшивую бороденку и усы, что ты наклеил в «Стандарде», – большей гадости я за всю жизнь не видела. А когда в Тегусигальпе ты задумал спрятать пакет с кокаином в моем номере, то это был не лучший способ: за пять минут до того сидел строил мне глазки, потом вдруг исчез, потом снова вернулся,,.

– Ты заткнешься наконец? Я спросил, зачем ты преследуешь Феррамо.

– Ты что, ревнуешь?

Скептическая улыбка тронула его губы.

– Ревную? Тебя?

– Ну, извини. Я забыла. Я думала, что ты целовал меня потому, что я тебе нравилась. Но я забыла, что ты циничный, хитрый, бессердечный негодяй.

– Ты должна отсюда уехать. Я здесь, чтобы предупредить тебя. Ты впуталась в опасное дело, затянет – не выпутаешься.

Оливия смотрела, как он барахтается у плота.

– Сдается мне, это все равно что чайник говорит сковороде: «У тебя дно закопченное».

Он покачал головой:

– Я же говорю: балаболка. Послушай. Ты симпатичная английская девчонка. Езжай домой. Не лезь туда, где ничего не смыслишь. Уноси отсюда свою задницу.

– Что?

– Оливия-а-а-а-а!

Она оглянулась на зов. Это Феррамо шел к ней по мелководью, вода была ему по пояс.

– Подожди меня! – кричал он. – Я сейчас!

Она обернулась к Мортону Си, но от него остались одни лишь пузыри.



Феррамо плыл вольным стилем, двигаясь по-акульи расчетливо, а подплыв к плоту, атлетическим движением подтянулся. Торс был загорелый, идеально треугольный, чистая оливковая кожа и тонкие черты лица были неотразимы на фоне голубой воды. «И тот и другой – человек дождя», – пронеслось у нее в голове, и она пожалела, что Мортон так быстро исчез, а то бы они сидели по обе стороны от плота – один темный, другой светлый, оба красивые до невозможности, а она бы тогда выбирала, кто из них лучше.

– Оливия, ты отлично выглядишь, – Феррамо не удержался от комплимента. – Отлично.

Похоже, синяя вода и ей была к лицу.

– Позволь мне вызвать лодку с полотенцами, – сказал он, доставая из кармашка водонепроницаемый бипер.

А уже через пару минут с ними поравнялась моторная лодка. Гибкий юноша-латиноамериканец с аквалангом на спине заглушил мотор, передал им пушистые полотенца и помог Оливии взойти на борт.

– Это все, Хесус, – сказал Феррамо, вставая у руля. При этих словах Хесус прошел на корму и просто шагнул за борт, держась прямо, как будто решил походить по воде.

Феррамо обернулся и, убедившись, что она устроилась на пассажирском сиденье, осторожно повел лодку по широкой дуге через весь залив и дальше – за мыс.

– Прошу простить меня, что на целый день оставил тебя одну, – сказал он.

– О, не беспокойся. Я тоже довольно поздно встала. У тебя было похмелье?

Оливия надеялась уловить его настроение, пытаясь найти какую-нибудь зацепку, с помощью которой можно было бы надавить на него – и вырваться на свободу.

– Нет, похмелья не было, – буркнул он. – У меня было такое чувство, будто меня отравили. В живота все крутилось, как в кишках у обезьяны, и так болела голова, будто ее сдавили металлическим обручем.

– Ох, Пьер. Это у врачей и называется «похмельный синдром».

– Не будь смешной. Этого не может быть.

– Почему?

– Если таково похмелье, – произнес он многозначительно, – то ни один из тех, кто его перенес, не взял бы в рот ни капли спиртного.

Оливия отвернулась, чтобы скрыть усмешку. Совсем как жена, муж которой заявляет уверенно, что знает дорогу, а сам при этом идет совсем не в ту сторону. Она почувствовала себя уверенней. Он же всего-навсего мужчина. Теперь у нее два пути. Либо она думает о том, чтобы собрать больше информации, либо о том, чтобы собраться и унести отсюда ноги. Элементарная психология подсказывала, что чем больше информации удастся собрать, тем меньше у нее будет шансов выбраться.

– Мне надо уехать, – выпалила Оливия.

– Это невозможно, – сказал он, не сводя глаз с горизонта.

– Остановись же, – сказала она, на сей раз капризно. – Мне надо уехать.

И вдруг она поняла, что нужно делать. Надо расплакаться. При других обстоятельствах Оливия ни за что не опустилась бы так низко, но: а) обстоятельства были не совсем обычные; б) умирать ей не хотелось; в) у нее было такое чувство, что единственное, с чем Феррамо не умеет сладить, – это женские слезы.

Она вспомнила ту злополучную историю с суданской саранчой, тогда ей пришлось вместо одной истории писать другую – про голодающих животных. Служащий из Суданского министерства информации долго и упорно отказывался пропускать ее в зоопарк, пока она случайно не расплакалась от отчаяния, и тогда тот сдался, распахнул ворота и устроил ей подробную экскурсию, словно она трехлетний ребенок, у которого сегодня день рождения. Но то была, прямо скажем, случайность. Вообще же Оливия в своей работе придерживалась принципа, что ни в коем случае нельзя использовать слезы в корыстных интересах, и потому, если ей случалось вдруг заплакать, стремглав летела в туалет – не дай Бог кто увидит ее плачущей. Но в зоопарке Хартума не было женского туалета, в том-то все и дело.