— Он приходит в себя, — тихо сказал Петиллий кому-то рядом. — Вот, Квинт, пей и не пытайся еще говорить.

Пока Квинт пил, он разглядел другое лицо, возникшее за Петиллием. Квадратное, лоснящееся лицо на бычьей шее. Жесткие, седеющие завитки волос под роскошным шлемом, подобающим губернаторскому званию. Позолота на шлеме слепила глаза, и Квинт зажмурился.

— Парень в очень плохом состоянии — потеря крови… истощение, — мрачно сказал легат, — но он, по крайней мере, жив.

— Ты сумасшедший, Петиллий, — раздался грубый голос губернатора. — Опасный дурак! Ты вступил на вражескую территорию и позволил заманить себя в засаду. Да простят тебя боги, ты лишил нас легиона!

— Клянусь духами всех моих предков, губернатор, — с яростью воскликнул легат, — ты думаешь, это не мучает меня день и ночь? Мне никогда не избыть позора. Я не предугадал, сколько сил у Боадицеи, недооценил их ярость. Я возвратил тебе свое командование… передал вопрос моей жизни… или смерти… в твои руки, твои и нашего Августа-императора.

Последовало тягостное молчание. Квинт чувствовал, как бьется пульс под его сомкнутым веком. Петиллий произнес: — «или смерти»… — с очевидным ударением. Да, ведь последнему федерату было известно, что смерть есть самый почетный выход для римского солдата, потерпевшего поражение. Быстрый удар собственного меча — конец позору римского полководца, потерявшего свой легион.

— Ты знаешь, что я предпочел бы соединиться в царстве мертвых с моими легионерами, которые сейчас лежат и гниют там, на севере, — с горечью продолжал легат, — если бы ты не сказал, что нуждаешься во мне и приказываешь остаться с тобой.

И снова наступило молчание, прерываемое лишь дыханием двух мужчин. Затем Светоний сказал:

— Да, это так. Мне нужен ты, мне нужна любая поддержка, что я смогу отыскать. Ты прекрасный полководец, Петиллий, и сумеешь искупить вину. Ты будешь продолжать командовать остатками Девятого легиона и помогать мне.

Неожиданно Квинт услышал резкое шарканье сандалий о плиты, когда Светоний начал мерять шагами пол.

— Но где Второй легион? — произнес губернатор словно бы про себя. — Где, где? Я посылал в Глочестер десять дней назад. Почему они не пришли? — Затем тон его изменился, словно он вспомнил о присутствии злосчастного легата. — Да, я понимаю роковую ошибку, которую ты совершил, Петиллий, но больше ошибок быть не должно! Всё, слышишь, все будет принесено в жертву единой цели, — он возвысил голос. — Мы обязаны победить эту дьяволицу — королеву.

* * *

Позже, когда Квинт поел и несколько восстановил силы, он рассказал Петиллию историю своего плена и бегства от Боадицеи, и узнал, что двумстам кавалеристам удалось вернуться в Лондон, и теперь они расквартированы здесь, вместе с двумя легионами, которые Светоний привел из Уэльса.

И тогда Квинт наконец решился задать вопрос, уже давно занимавший его.

— Что случилось с оптионом Луцием Клавдием Арузом, моим… моим другом? Он бежал?

— Да, — мрачно сказал легат. — По правде, он бежал еще до того, как я дал приказ к отступлению.

Квинт медленно краснел, по мере того, как до него доходило значение слов.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что Луций Клавдий поджал хвост и удрал в тот же миг, когда британцы обрушились на пехоту. Я видел, как он скачет прочь. — Глядя на потрясенное лицо Квинта, он тихо добавил: — Увы, паника заставляет некоторых людей творить ужасные вещи — людей, которые еще не научились владеть собой.

Луций облизнул пересохшие губы.

— И куда он делся?

— Не знаю, здесь мы его не видели. Возможно, бежал в Галлию на корабле, как прокуратор Дециан Кат. Что ж, пусть прокуратор спасает свою паршивую шкуру, бросив нас в том ужасном положении, в которое он нас сам и завел.

Квинт опустил голову и уставился в мозаичный пол. Итак, прокуратор позорно удрал за пролив. Это не удивительно…

— Не думаю, чтоб Луций тоже так поступил, — грустно сказал он. — Он не может бросить нас и наш легион совсем.

— Да, ты верен, Квинт. Глупо верен, я полагаю. Полагаю также, что это не ты ходил той ночью в деревню паризиев. На сей раз я хочу правды. Это был ты?

— Нет, — пробормотал Квинт. — Но Луций бы признался, он…

Легат поднял руку и резко опустил, словно что-то разрубая.

— В свете того, что произошло позже, и все еще происходит, случай этот слишком мелок — и забыт. Луций Клавдий — не первый молодой аристократ, которого присылали ко мне на выучку, не первый, сломленный трудностями и страхом. У нас нет времени обсуждать подобные пустяки. Ступай в казарму и отдохни немного. Следующие дни будут изнурительными, если войско Боадицеи появится здесь прежде, чем мы рассчитываем.

И следующие дни были изнурительными, однако причиной были не сражения, а неуверенность. Губернатор принял ужасное, но окончательное решение. Он не собирался защищать неукрепленный Лондон. И заявил об этом с возвышения у своей резиденции потрясенному населению. Пока из Глочестера не подойдет Второй легион, вся их армия состоит из Четырнадцатого и части Двадцатого. Менее девяти тысяч человек. Он обязан выиграть время до прибытия Второго, и нескольких когорт федератов, которые он вызвал с севера — если, конечно, те сумеют прорваться сквозь вражеские ряды, или не предадут Рим и не-присоединятся к британскому войску.

Таким образом, сказал губернатор, он покидает Лондон, и быстро. Всех гражданских, что смогут уйти с армией, возьмут с собой. Их переправят на юг, в Сассекс, где племя регниев сохраняло верность Риму. Но он предупредил, что им не следует рассчитывать на снабжение продовольствием. Армейские припасы ограничены, и не могут расходоваться на небоеспособных. И отступает он немедленно. Этой ночью. После того, как армия перейдет Темзу, мост будет сожжен.

Лондонцы встретили этот ультиматум слезами и криками протеста. Некоторые были готовы уйти, и обязанностью Квинта и других младших офицеров было препроводить беженцев через реку и вывести их на южную дорогу. Но большинство умоляло дать им время: во-первых, позаботиться об имуществе, и найти возможность перевезти слишком старых, малых и больных. А многие просто не поверили в опасность. Они предпочитали остаться в своих домах и попытать счастья. Конечно же, говорили они, Боадицея не станет связываться с женщинами, детьми и больными. Она будет преследовать римскую армию, если, разумеется, она не утолила уже своей жажды мести разрушениями, причиненными в Эссексе.

На Светония никакие доводы не действовали. Ночью же легионы пересекли Темзу и последний солдат последней когорты поджег мост, как только они его миновали. Вскоре деревянный мост уже пылал, и сквозь пламя легионеры смутно различали озабоченные лица тех, кто оставался в Лондоне.

Может быть, Веста, богиня домашних очагов, как-нибудь охранит этих несчастных и их жилища, думал Квинт. Однако, он видел руины Колчестера, а лондонцы — нет. Хотя Светоний был, безусловно, прав — лучше оставить один город, чем рисковать неминуемой потерей всех завоеванных провинций.

Римляне двигались по огромной открытой равнине. Здесь они могли стать лагерем в относительной безопасности, поскольку здесь не было деревьев, среди которых могли укрыться враги, а изгиб широкой реки защищал их с двух сторон. Войско Светония не знало надлежащего отдыха уже несколько дней, и полководец объявил шестичасовой привал.

Квинт волком накинулся на скудный паек — он все еще не мог оправиться после нескольких дней голодовки, привязал Ферокса к кусту, улегся на землю и мгновенно заснул.

Его разбудила суматоха поблизости и выкрики:

— Поймали! Мы его поймали — грязного ицена! Квинт вскочил на ноги, вытащил меч и бросился к мятущейся кучке людей.

— Что происходит? — воскликнул он, увидев, как два римских часовых волокут какого-то мужчину.

— Это британец, ицен, судя по его тартану. Он шнырял вокруг лагеря. Среди бела дня, глупец несчастный — мог бы знать, что его схватят! — возбужденно отвечал часовой.

Шпион? — думал Квинт, удивляясь, почему в угрюмом, покрытом шрамами лице высокого рыжеволосого британца чудится ему нечто знакомое. Тот разразился потоком кельтских увещеваний, точно пытаясь что-то объяснить, затем неожиданно последовали латинские слова:

— Квинт Туллий… Я ищу Квинта Туллия. Часовые крепче скрутили руки пленника, издевательски крича:

— Ну так ты нашел его, британская свинья! Хотя как ты узнал его имя?

— Квинт Туллий… — повторил пленник с неким яростным отчаянием.

— Я… — начал Квинт, внимательно вглядываясь в иссеченное лицо, когда неожиданно узнал его. — Пендок, гончар! — воскликнул он, вспомнив маленькую хижину, куда он доставил Регану после нападения на Боадицею.

Пендок кивнул с облегчением, и снова кивнул, когда услышал:

«Я — Квинт Туллий». Гончар не узнал Квинта. В те напряженные минуты, что он видел его раньше, он не разглядел под шлемом лица молодого римлянина.

— Amicus — друг! — сказал Пендок, указывая на себя и хмурясь, произнося латинские слова. — У меня послание Квинту Туллию. — Он порылся в сумке из оленьей кожи, привязанной к его поясу и что-то протянул.

Квинт взглянул и покраснел до корней волос. На большой мозолистой ладони лежал локон мягких, волнистых каштановых волос.

— Регана… ты… нужен.

Часовые уставились на изумленное лицо Квинта.

— Где Регана? — спросил Квинт, справившись с собой и пристально разглядывая Пендока. Это могла быть ловушка, а злодейского вида британец не внушал особого доверия.

Пендок махнул рукой в сторону реки.

— Прячется в лодке. Идем, — сказал он по-кельтски, и Квинт понял.

Квинт мгновение подумал, затем повернулся к часовым.

— Я пойду посмотрю, что там.

— Но не в одиночку! — воскликнул часовой.

— Нет, это было бы глупо. Вы продолжайте патрулировать. Я возьму с собой несколько человек. — Он вызвал троих пехотинцев и коротко объяснил им задачу. С мечами наготове, настороже, они последовали за Пендоком к небольшой бухте у реки, поросшей высоким тростником.

Пендок издал высокий, свистящий крик, напоминающий крик кроншнепа и тот же звук ответил ему из камышей, которые зашелестели и раздвинулись.

Регана вышла на берег и взглянула на Квинта с тревожной неуверенностью. Ее нежное личико было бледным и исцарапанным, а прекрасные волосы спутанными. Лиловый тартан на ней изорван и грязен.

Прежде, чем Квинт успел что-то сказать, она покачала головой, угадав причину присутствия трех солдат и подозрительных взглядов, устремленных на нее.

— Нет… нет, — сказала она. — Здесь только мы. Пендок и я. Я… пришла к тебе за защитой.

Слезы, наполнившие ее серые глаза и дрожь маленького гордого рта выдавали, каких усилий ей стоило это произнести.

— Ты бежала от Боадицеи? — изумленно спросил Квинт. — Ты ищешь защиты Рима?

Она склонила голову, и долгий вздох, скорее всхлип, сотряс ее тело.

— Квинт, могу я поговорить с тобой наедине? Он немного поколебался, затем приказал пехотинцам:

— Ступайте наверх и будьте настороже. — Когда они поднялись, он вновь повернулся к Регане. —

Скажи, — мягко спросил он, — что заставило тебя настолько перемениться?

Оказалось, что объяснить это очень трудно, настолько она была испугана и пристыжена. Регана говорила на смеси латинских и кельтских языков, но задавая ей вопросы, он постепенно начал понимать.

Участие Реганы в его бегстве из британского лагеря было обнаружено. Заподозрив что-то неладное, Навин в ту ночь, после того, как они видели его на валу, не вернулся на пир. Он спрятался и следил за ними.

— Но почему он не помешал мне бежать? — воскликнул Квинт.

— Потому что он считает, что ты хороший человек, хоть и римлянин. Он не хотел, чтобы тебя пытали.

— Но почему тогда он рассказал Боадицее, что ты сделала? Почему он схватил тебя?

— Ах, — горько вздохнула она. — Это другое дело. Я — британка. Я предала свой народ и не подчинилась своей королеве. Он считал, что я должна быть наказана, хотя и не… — Голос ее изменился, и ужас наполнил его, когда она очень тихо продолжила: — Навин не хотел, чтобы я пострадала так, как это решила Боадицея.

Он видел, как болезненна для нее эта тема, но чувствовал, что должен знать точно, что же произошло. Пока они стояли у речных камышей, трое солдат недоуменно косились на них. Пендок скорчился на земле, изготовляя наконечник копья, а Квинт тем временем продолжал расспросы. Ответ заставил его содрогнуться.

Когда Боадицея услышала от Навина, что девушка помогла Квинту бежать, ярость королевы была неописуема. Вся материнская нежность, которую она прежде испытывала к Регане, исчезла в один миг. Она называла девушку ужасными словами, из которых самыми мягкими были «лицемерка» и «предательница». С руками, воздетыми к небесам, она прокляла