Рита встала и вышла из кухни. Юля уважительно покачала головой – надо же. И взяла себе еще кусок мяса. А Марина с сожалением посмотрела на пустое блюдечко – больше тортика не было.

– Марин, а ты и правда могла бы такое сделать?

– Да ты что! Я и не собиралась. Это так, попугать. А то она уж слишком зашлась.

– Да я поняла, что не собиралась. Но вообще – могла бы?

– Не знаю. И не пробовала никогда.

– Я все хотела спросить: а что ты тогда сделала? Ну, с Аркашей? Тоже попугала?

– Ну да. Вроде того.

Марина невольно поежилась: она не любила вспоминать ту давнюю историю, но сейчас у нее перед глазами так и встал трясущийся Аркаша с безумными глазами. Еще бы ему не трястись после жуткой картинки, которую показала ему Марина: Юля лежит в ванне, запрокинув голову и свесив через бортик мраморно-белую руку со вскрытыми венами. На самом деле Юля находилась в больнице и приходила в себя после операции: ей удалили небольшую опухоль. Марина прислушалась к себе: сейчас не было ничего похожего на то состояние, в котором она пребывала после истории с Аркашей. «Конечно, во мне же ненависти сейчас не было, – подумала она, – я жалела Риту, эту дурочку. Ярость была из-за Лёшки, а ненависти не было».

– Юль, а ты ведь поговорить хотела? – спросила Марина.

Юля отмахнулась:

– Да ладно. Тебе не до меня.

– Мне всегда до тебя, ты знаешь. Что случилось?

– А я все думаю: когда ж ты заметишь?

– Да я давно заметила. Завела тайного возлюбленного? Кто он?

– Ну, он вполне симпатичный. Мы уже год встречаемся.

– И молчит ведь, как партизанка!

– Марин, так нечего особенно рассказывать. Встречаемся у него раз в неделю – мне нравится, что без особенных сложностей. Романтики никакой нет. Хороший секс, и все. Так что он не возлюбленный, а любовник.

– И что, тебе этого достаточно?

– Да, достаточно. Марин, обожглась я на любви, не хочу больше. Меня все устраивает, правда.

– А его?

– А что? Чем ему плохо? Нормально все, не переживай.

– Юль, приведи его. Я посмотрю.

– Не знаю. Я подумаю.

– Подумай. Но я вижу – ты его любишь.

– Марин, я прошу тебя! Не надо об этом.

– Хорошо, не буду.

Марина увидела в Юлиной душе и любовь, и страх перед любовью, и смятение, и жалость, и тоску… Ладно, потом! Сейчас действительно не до Юли с ее таинственным любовником. Позже, когда Марина вспоминала этот безумный день, он казался ей чем-то похожим на день пожара, когда она так же металась, пытаясь успеть везде и помочь всем одновременно. Только не было прежнего страха и неуверенности – сейчас Марина твердо знала, что справится.

Сначала Марина вернулась к мужу. Лёшка не спал – разговаривал с Мусей. Выглядел он получше, и Марина отправила Мусю к Совятам:

– Отпустите Скороговорку отдыхать, ладно? А то она сегодня замучилась. А вы с Ваней младших уложите через полчасика. Справитесь? Искупать надо. Ты молодец, детка! Очень хорошо помогала.

– Настоящий врач, – улыбаясь, сказал Лёшка. – Давление мне меряла, пульс проверяла, «мышите – не мышите» говорила! Как большая!

– Ну, папа! Я уже и так большая.

Марина прилегла рядом с мужем:

– Как ты?

– Ничего. Прости, что…

– Лёш, перестань. Сейчас опять начнешь про свой крест. У нас все общее. Зря я столько времени в стороне стояла – давно надо было ею заняться.

– Марин, скажи, почему? Почему из милых девочек такие вот стервы вырастают? Вылитая мать!

– Лёшечка, в ней есть кое-что материнское, но она другая. Все можно поправить, еще не поздно. Я займусь.

– А где она?

– Спит у себя в комнате. Ты что, думал, я и правда ее выгоню?

– Не знаю, что я думал. Марин, я видеть ее не могу.

– И не надо. Оставь все мне, я разберусь. Лёшечка, а что я хотела тебе сказать… Только сейчас осознала: а ведь это Рита нас с тобой свела. Тогда, на выставке.

Леший повернулся, чтобы видеть лицо Марины:

– Помню. Да, верно! Но мы бы с тобой все равно встретились, и без Риты.

– Конечно! Но знаешь, что произошло? Я сначала раскрылась для Риты, потом для тебя. Я всегда очень замкнутая была – девочка в футляре, помнишь? Мне самой с незнакомым человеком заговорить? Да никогда. А с тобой сразу на «ты». Я ведь тогда мечтала о ребенке. Думала: ладно, пусть Дымарик не женится, но хоть ребенок будет. Так же, как ты верил, что Рита – оправдание твоей жизни, так и я оправдание себе искала. И как раз накануне узнала, что от Вадима ребенка быть не может. А на выставке – твоя девочка! Когда она меня ручонками обняла, я вся ей распахнулась. Просто изошла любовью. И тут ты, как ее продолжение. Вернее, наоборот, но не важно.

– Я понял.

– И когда эта молния между нами проскочила, я смогла ее воспринять. А так – тебя бы одного шарахнуло, и все, а я бы не почувствовала. Ты эмоциональный, открытый, восприимчивый, а я всегда была как в камень одета. Помнишь, в деревне перед омутом? Примерно так.

Леший задумался.

– Лёш, она не злая. Она просто глупая. Это не Кира, Рита попроще устроена. Ей мать мозги замусорила, конечно. Но все поправимо, поверь мне.

– Марин, я не могу ее простить так сразу. Не могу.

– И не надо. И хорошо, что не простишь. Ты просто… отмякни слегка. Ладно? А поесть не хочешь, а то не ужинал.

– Да нет, неохота. Ладно, ангел ты мой, я постараюсь… отмокнуть.

– Отмякнуть, дурачок! Значит, стать мягче.

– Мягче! Я твердый, как сталь. Это ты у нас… мягонькая такая…

– Так, смотрю, ты совсем в себя пришел. Ну Лёш, перестань. Даже и не думай! Ты лучше скажи, где у нас может быть Риткина книжка? Помнишь, мы с ней вместе делали перед Америкой? Она мне нужна. Ты тут все переставлял без меня.

– Риткины сказки? Где ж они, подожди…

– А, вижу! – Марина встала и открыла один из ящиков в Лёшкином комоде с рисунками. – Вот она.

В то время, когда Рита недолго жила у Злотниковых, Марина как-то услышала, что шестилетняя Рита, играя, сочиняет сказочные истории, и решила сделать книжку. Текст она напечатала сама, а Рита нарисовала картинки. Марина на работе сшила листы специальной машинкой, и Рита, высунув от усердия язык, под руководством Марины написала кривоватыми печатными буквами, фломастером на первом развороте: «Для папы», а на обложке: «Риткины сказки», «Москва» и год издания, все по-настоящему. На заднюю обложку Марина приклеила Ритину фотографию, под которой были «сведения об авторе». Лёшка, когда увидел, чуть не заплакал от умиления, а сейчас перелистал найденную книжку с непроницаемым видом, хотя его губы невольно дрогнули в улыбке. Марина усмехнулась, забрала у мужа книжку и пошла к Рите. По дороге она заглянула к Совятам: Сонечка уже лежала в постели, и Муся читала ей сказку про Дюймовочку. Ванька еще возился в ванной с мальчишками:

– Давай, тащи Санечку, а я Лёсика возьму.

Алёша уже тянул к ней руки из ванны, где вместе с ним купались желтый утенок и сиреневый ёж. Пока Марина вытирала его, теплого и розового после купания, Лёсик спросил, тревожно заглянув ей в глаза:

– Я же не должен был ехать, правда?

– Не должен.

– Если бы ты велела, я бы поехал.

– Я бы не велела. Маленький мой, не переживай, все наладится. Мамка тебе досталась, конечно, непутевая. Понимаешь, она еще молодая и глупая, но если мы с тобой постараемся, из Риты вполне может получиться очень даже неплохая мама.

– Ты так думаешь?

– Я так думаю.

– А ты и тогда будешь мне мамой?

– Всегда! Я буду старшая мама, а Рита – младшая.

Лёсик вдруг засмеялся:

– Младшая мама!

Наконец, перецеловав всех малышей, Марина вместе с Ваней вышли из детской, оставив Мусю дочитывать им очередную сказку.

– Как ты, Вань? Справился?

– Да ничего, нормально.

– Молодец! Привыкай, а то скоро понадобится.

– Ну, ма-ам! Ты так и будешь теперь меня дразнить?

– А как же!

– Мам, а к папе можно зайти? Или он спит?

– Зайди обязательно. Отвлеки его, чтобы не задумывал лишнего.

Так и не дойдя до Риты, Марина присела на кухне – надо было собраться, прийти в себя. Но тут к ней вышла Ксения, которая никак не могла успокоиться:

– Ах, Мариночка, как мне Лёшеньку жалко!

– Которого?

– Обоих, Мариночка, обоих!

И Мариночка еще минут двадцать приводила Скороговорку в порядок. А только та ушла – появился Ванька с известием, что отец захотел есть, а следом пришел и сам Леший в халате; и Марина стала разогревать ему тушеное мясо, к счастью, не до конца съеденное Юлей; на запах опять пришел Ванька, который тоже запросил мяса; а тут подоспела и Муся, вдруг вспомнившая об остатках тортика. Но тортик успела доесть мама, поэтому все долго пили чай с мармеладом, и Марина окончательно поняла, что ей не удастся сегодня выполнить свой план: придется на завтра отложить, поздно уже! Но кое-что все-таки нужно сделать сегодня.

В комнату Риты Марина вошла уже глубокой ночью. Присела на край постели, взяла Риту за руку. Рита вздрогнула: наведенный сон всегда бывал не таким глубоким, как обычный.

– Не бойся, – очень тихо произнесла Марина. – Не бойся, девочка. Я пришла помочь. Прости, что так напугала тебя сегодня, но иначе тебя бы не проняло.

Марина говорила с ней и словами, и мысленно – постепенно Рита, свернувшаяся клубочком, расслабилась и успокоилась. Марина положила ей руку на лоб и стала нанизывать цепочку ярких снов, похожую на длинный состав из маленьких разноцветных вагончиков с паровозиком, пускающим веселые клубы белого дыма. В каждом из вагончиков «ехало» какое-нибудь Ритино воспоминание, связанное с отцом или сыном. Марина выбрала самые радостные, добрые и светлые картинки из памяти Риты и Алексея – не зря же она беседовала с ним про дочь! Тяжко вздохнув, Марина прицепила к составу последний вагончик – черный, ржавый и мрачный: прости, девочка, но иначе нельзя. Надо до тебя достучаться. И, слегка подтолкнув, отправила поезд снова в путь по Ритиному сознанию.

Марина проснулась рано утром и некоторое время лежала, прислушиваясь: как там Рита? Потом тихо встала, оделась и пришла к ней под дверь – уходил последний яркий «вагончик» из наведенных Мариной снов, и, прицепленный к нему, надвигался страшный сон, где Леший падал замертво на пожаре, а Рита пыталась его спасти, как когда-то спасала Марина.

– Папа! – Рита резко проснулась и села, задыхаясь от пережитого ужаса.

Марина вошла. Бледная Рита смотрела на нее широко открытыми глазами:

– Папа? Как папа? С ним все в порядке?

– С папой все в порядке, обошлось. Не волнуйся. Как ты?

Марина видела, что Рита вспомнила вчерашний день: лицо ее болезненно сморщилось от стыда, Рита закрыла его руками.

– Ну ладно, ладно. Ничего, все поправимо. – Марина обняла девочку, давая ей выплакаться. – Ничего. Вот, возьми.

Марина предусмотрительно запаслась бумажными салфетками. Рита слегка успокоилась – бледная, с темными кругами под глазами, она совсем не выглядела сейчас хорошенькой. Несчастный перепуганный ребенок с взлохмаченными волосами, и даже хохолок на макушке торчал как у Лёсика! У Марины защемило сердце – она знала, что виновата: давно надо было обратить внимание на Риту.

– Ты знаешь, – сказала Рита, еще всхлипывая. – А ведь я тебя помню! Правда! Сейчас уже не помню, но знаю, что помнила. Долго. Это странно, я же совсем маленькая была. Сколько мне тогда было? Год, полтора?

– На выставке? Годика два, наверно. Неужели помнишь?

– Да! Смутно: картины, а потом тебя. Волосы твои! Они меня поразили: так сияли, словно луна! И ты вся светилась. У меня это как-то соединилось в голове: картины и ты, тоже как произведение искусства, наверное. Потом, когда папа меня на какую-нибудь выставку приводил, я всегда спрашивала: «А где тетя? Красивая?» Папа все не понимал, что за тетя. А может, и понимал. И бусы помню. Я их как увидела, сразу узнала. Только ты уже совсем другая была.

– Да, волос таких больше не было.

– Нет, я не про волосы. Там, на выставке… Это я больше всего и запомнила. Ты меня любила, я чувствовала. Меня этой любовью, как водой из ведра, окатило! Такое я только от папы ощущала. И вот – от тебя. На руки меня взяла… Я помню! А потом… Уже не любила так. И папа… Ты знаешь, когда папа ушел, мне так холодно стало. На самом деле холодно: я мерзла все время. Я думала, что плохая, раз папа ушел. Мама же ничего не объяснила. А потом я сама как-то решила, что он к тебе от нас ушел. А когда я у вас жила… Тоже такое счастье было! Хотя ты и отстранялась как-то, я чувствовала. Зачем, зачем вы меня тогда отпустили? Да ладно, я понимаю, что не могли не отпустить. Теперь понимаю. Но тогда…

– Прости меня, девочка. Прости! Я виновата перед тобой.

– Мариночка, миленькая, ты что? Это я виновата, а ты прощения просишь?! Я умру сейчас, не надо!

Они опять обнялись, и Марина наконец впустила и этого ребенка в свое сердце.