– Не знаю. Как-то у меня все это в голове не укладывается. Я все думаю, думаю…

– И что дальше было?

– Родилась я. Мама с Сергеем жили на Сивцевом Вражке, под крылом у свекрови – в той квартире, где мы были. Екатерина Леонтьевна жила, Елизавета Петровна и мама со мной и Сергеем.

– Где ж они умещались-то?

– Как-то умещались. Там раньше три комнатки было, а после капитального ремонта стену убрали, и стало две. Потом Сергей внезапно умер, а мама вернулась домой… Ты знаешь, я раньше думала, что отец как-то маму обидел. Сделал что-то плохое, раз она так отгородилась от прошлого: ни одной фотокарточки его у нас дома не было, ничего! Никогда не говорила о нем. С его родными не виделась. А все твердят – и Елизавета, и Вениамин Павлович! – что любовь у них была просто безумная. Надышаться друг на друга не могли. Как же она жила потом? Совершенно одна! Ну, я еще, конечно. Не понимаю. А ведь я его помню, папу!

– Марин, этого быть не может.

– Как же объяснить?.. Я его сразу узнала на тех фотографиях, помнишь? Только боялась сама себе признаться. Помню тепло его рук, его любовь… Мне это снилось! И еще… Мама мне волосы расчесывала – долго, по сто раз щеткой. Это самое счастливое воспоминание! И Елизавета Петровна рассказала, что отец так мамины волосы расчесывал – она один раз нечаянно подглядела. Словно сияние их окружало, говорит. Такая любовь была. И я теперь понимаю: когда мама так с моими волосами возилась, это было… Ну, словно она отцовскими руками это делала! Мы были все вместе в этот момент!

– Надо же…

– Я и деда смутно помню, и Екатерину Леонтьевну! Она только в 1978 году умерла. Мы ее случайно на улице встретили, я и не знала, кто это, но запомнила – уж очень она меня приветила: обняла, заплакала даже. Мама же ничего не рассказывала, я и не знала, что рядом бабушка и тетка живут!

– А что же с Верочкой стало?

– У Верочки был нервный срыв, она так и не оправилась. Это уже Ольга рассказала, что Верочка совсем помешалась: еще когда Гриша умер, она уверилась, что его дед отравил…

– Господи!

– И стала отдельно питаться, а то и ее отравит. А тут у нее все в мозгах перемешалось, и она стала считать, что Виктория – дочь Сергея. Забыла про Гришу. Ну, вроде бы отец родную дочь соблазнил, а я – так вообще дитя порока! И прокляла Сергея.

– Какой кошмар! Слушай, а не могло это правдой быть?!

– Нет. Когда дед с бабкой поженились, Сергея в Москве вообще не было, это точно. Он еще за полтора года до этого уехал. Я письма видела. Так что – точно нет. Просто Верочка, бедная, так думала. Ты знаешь, я думаю, она с рождения такая была, просто в других условиях могло и не проявиться. Ольга говорила, Верочка слабенькая, трепетная, нежная. Ей бы в ласке жить и любви. Дед, конечно, ее очень сильно любил и страдал, когда она заболела и стала его бояться. Он же с ней в одной комнате жил, представляешь?! Но он всегда очень сдержанный был и суровый, жёсткий такой. Верочка с ним чахла.

– Я понимаю… Слабенькая, бедняжка. Вроде нашей Ирочки?

– Нет, что ты! Ирочка – очень сильная. Она внешне, физически слабая, но сила духа у нее – будь здоров! Вот Рита скорее похожа.

– Рита?

– Конечно. Она же вся на эмоциях, вся дрожит вечно, чуть что – плачет. С ней только лаской можно.

– Нет, какая чудовищная история! И ты права – всех жалко. Мама твоя – и правда, как только она потом жила, просто горе! Вот ее рак и сожрал так рано. А тебя мне всего жальче!

– Да меня-то чего жалеть?

– Ну как же! Без любви росла, в такой стуже. Маленький мой…

– Зато теперь я счастлива! Ты меня отогрел. Ведь мы справляемся, правда? Вон, скоро свадьба Мусина, оглянуться не успеем – младенца нам подкинут, а там и Ванька на очереди… Жизнь продолжается. Все хорошо!

Жизнь продолжалась: Митя с Мусей расписались и начерно отпраздновали это событие у Злотниковых – в «ближнем кругу», как выразился Стивен, который был свидетелем у Мити: Марина с Алексеем, Юля с Кириллом да Ванька с Ирочкой – Мусиной свидетельницей. К ночи молодых отправили к Юле, а остальные рано утром следующего дня должны были двинуться на вокзал, там встретиться с родителями Ирочки и с Кондратьевыми, потом доехать на экспрессе до Ярославля и оттуда уже добираться до деревни, где их ждали все остальные члены «семьи» – Анатолий заказал автобус. Стивен собирался приехать через три дня с Митей и Мусей. Он готовил сюрприз, о чем никто и не подозревал.

Муся только что почистила зубы и рассеянно разглядывала себя в зеркале ванной комнаты. Она была хороша, и знала это: черные кудри вились, глаза сверкали, щеки горели, белая рубашечка из тончайшего батиста с прошивками и кружевами, стилизованная под девятнадцатый век, выгодно оттеняла теплую смуглость ее кожи, а грудь, просвечивающая сквозь прозрачный батист, казалась особенно соблазнительной. Рубашечку – специально к первой брачной ночи! – подарила тетя Юля. Да какая тетя Юля, уже свекровь! Мусе было так странно, что она теперь вовсе не Злотникова, а Богданова. Еще больше удивлялась она тому, что не спешит вернуться в спальню, где ждал ее Митя, а все прихорашивается и прихорашивается: вот взяла и зачем-то подушилась Юлиными духами – за ушком, на запястье и еще кое-где для пущей важности. Раньше ей казалось, что, наконец дождавшись этого дня, они с Митей просто сойдут с ума от страсти, а теперь вот робела и тянула время.

Они честно продержались два года до Марусиного совершеннолетия – впрочем, Мусе было и не до страстей: отцовский инфаркт, потом подготовка к институту, чему она, как натура увлекающаяся, отдалась целиком. Да и Митя работал как проклятый: он вовсе не собирался сидеть на шее у матери или Злотниковых. Но за последние несколько месяцев они позволили себе гораздо больше, чем просто поцелуи, и узнали друг друга довольно хорошо – тем страннее была для Муси ее неожиданная робость. Она никак не могла настроиться на нужный лад, и мысли у нее в голове все время норовили свернуть совсем в другую от брачной постели сторону!

Муся вдруг задумалась о том, как они будут жить с Митей одни, своим домом: придется же вести хозяйство! Раньше ее никогда не занимал вопрос, откуда берутся, например, чистые полотенца в ванной или простыни в спальне – они просто появлялись, и все. А кто моет окна и стирает шторы? И как часто их надо мыть, эти самые окна? Нет, она видела иной раз каких-то тетенек в фирменных халатах, которые прибирали квартиру во время генеральной уборки – а вот кто доводит до зеркального блеска ванну? Она огляделась: в Юлиной ванной тоже были чистые полотенца, и ванна сияла белизной…

А всякие завтраки-обеды-ужины? У Злотниковых готовили Скороговорка или мама, иной раз даже папа радовал семью одним из своих коронных блюд: запеченным гусем или шашлыком, а в последнее время полюбила готовить и Маргоша, которая вообще вдруг стала страшно хозяйственной. Но для того, чтобы появился обед, кто-то же должен был принести в дом продукты? Маруся время от времени покупала по просьбе матери что-нибудь вроде хлеба или молока, а в деревне даже помогала на кухне, но понятия не имела, сколько, например, нужно взять яиц, чтобы приготовить омлет им с Митей на завтрак? Два или четыре? Или сколько?

Она совсем забыла, что ловко справлялась не только с мытьем полов в больнице, где лежал отец, но и с гораздо более грязной работой – сейчас она казалась сама себе безрукой неумехой и, пожалуй, впервые в жизни поняла, каково матери вести дом, в котором живет столько народу! А когда у них с Митей появятся дети?! И Муся, словно героиня старой сказки, премудрая Эльза, за каких-то пару минут намечтала себе целую жизнь с массой всяческих трудностей и проблем, которые раньше даже не приходили ей в голову. Тут за ее спиной появился голый Митя, которому надоело ждать. Муся повернулась к нему с таким растерянно-детским выражением лица, что он умилился:

– Что случилось с моей любимой маленькой девочкой? – Митя давно уже так дразнил Мусю, подхватив это от Марины.

– Митя, какой ужас! – сказала «маленькая девочка». – Почему я не думала обо всем этом раньше?

– О чем?

– Какая из меня жена?! Я ничего не знаю, совершенно не умею готовить и вообще! Что нам делать?

– Да, это проблема, – серьезно согласился Митя. Он был тронут тем, что его дерзкая, насмешливая и чувственная Муся смущается и даже боится того, что им предстоит: его нисколько не обманули ее причитания по поводу готовки. Он отступил на шаг, взял Мусю за руку и вывел в коридор, где заставил покружиться. – Ну-ка, ну-ка, посмотрим! Ну что ж, одевайся!

– Зачем?

– Поедем в загс, верну тебя обратно. Пусть заменят, а то эта модель неполная: драйверов явно не хватает, и встроенного кухонного комбайна нет.

Муся побежала от него по коридору, но Митя поймал ее и потащил на руках: она визжала и болтала ногами. Но в постели опять притихла:

– Мить, ты будешь смеяться, но я что-то волнуюсь.

– Я не буду смеяться, что ты.

Они смотрели друг другу в глаза, придвинувшись совсем близко, так что Муся даже слегка косила, как сиамская кошка, сводя зрачки к носу, – Митя каждый раз ее целовал. Мусина неожиданная робость страшно его возбуждала.

– А ты знаешь, что я тебя люблю всю свою жизнь? Как увидел первый раз, так и влюбился.

– Вот что ты врешь? Тебе всего-то было года полтора, ты и не помнишь.

– Во-первых, не полтора, а два с половиной. Я был уже вполне сложившейся личностью, взрослым, самостоятельным мужчиной, а ты – бессмысленным младенцем. Маленькая такая, смешная. Я решил, ты – кукла. А кукла вдруг ручками замахала. Я тебе дал палец, а ты вцепилась.

– Митя, ты не можешь этого помнить. Это мама тебе рассказала.

– А я помню! – упрямо сказал Митя, подвинулся к ней поближе и поцеловал нетерпеливо.

– Ты мне тоже… всегда… нравился. Я только… не понима… ах!

Пока они шептались и целовались, их тела жили собственной жизнью: Митина ладонь сама легла на Мусину грудь, и Муся на секунду прикрыла глаза; ее собственная рука скользнула с Митиного плеча ему на спину, потом на бедро – Митя напрягся; куда-то исчезла батистовая рубашечка и сами собой согнулись в коленях Мусины ноги… Митя и Муся двигались и дышали вместе, попадая в такт сумасшедшему стуку сердец, и все это – тихие слова и нежные взгляды, поцелуи и прикосновения, вздохи и легкие стоны – падало камешками и песчинками, накапливалось у Мити внутри, готовое сорваться лавиной. Чувствуя, что почти не в силах сдерживаться, Митя сделал резкое и сильное движение – Муся вскрикнула, а он, испугавшись, замер: «Тебе больно?» Она, не открывая глаз, замотала головой: «Нет!» – и непроизвольно облизала пересохшие губы. Упала последняя песчинка, и лавина наконец сорвалась…

Маруся лежала, прислушиваясь к себе, а Митя что-то у нее спрашивал… Муся положила ему палец на губы и прошептала:

– Немножечко помолчи, пожалуйста. Дай мне прочувствовать…

Митя замолчал и просто смотрел, как у нее на губах вспыхивает и пропадает улыбка, и невольно улыбался сам, и невольно – так же, как Муся, – поднимал бровь. Маруся открыла сияющие глаза, встретила Митин взгляд, смешно наморщила нос и сказала:

– И чего я боялась? Даже странно…

– Очень было больно?

– Не-ет, что ты! Так, немножко. Терпимо.

– Слишком быстро, да? И невразумительно как-то! Ты ничего не почувствовала, наверное. Я хотел совсем не так, но не удержался…

– А у тебя что, был план?

– Вроде того.

– Господи, Митя! Я тебя обожаю! Да у нас еще миллион раз все это будет: и долго, и медленно, и вразумительно, и как захочешь. А такого, как сейчас, больше никогда не будет. Ты подумай!

– И правда! – Митя, который вообще-то тоже волновался, наконец засмеялся. – Муська! Ты понимаешь или нет? Мы же на самом деле женаты! Ура!

– Ура! – заорала вместе с ним Муся. – А-а!

Тут им сверху застучали, и они, накрывшись подушками, еще долго хохотали.

– Как хорошо, – сказала, отсмеявшись, Муся. – Как хорошо, что мы с тобой не сделали этого тогда, на сеновале!

– Точно.

– Ой, как меня мама чихвостила! Ужас! А больше всего меня знаешь что поразило? Она не за то даже ругала, что мы с тобой вообще там оказались, а за то, что не предохраня… Митя?

– Ну да, – признался он. – Я забыл.

– И я забыла!

Почему-то это тоже показалось им страшно смешным.

– Ой, чувствую я, опять все будет по-маминому! Она меня уговаривала, чтобы мы сразу ребенка заводили.

– Ну и давай заведем! Девочку!

– Мальчика! – одновременно с Митей произнесла Маруся, и они опять засмеялись. – Не важно кто, пусть только будет рыженький. Мне так всегда нравилось, что ты рыжий…

– А я-то переживал!

– Ты что? Я гордилась тобой: такие волосы, прямо золотые!

– Муська! Слушай! Это вообще-то на самом деле или снится нам?

– Снится!

Муся поцеловала его с чувством, потом опять засмеялась:

– Мама меня тогда стращала: ты такая везучая, что от одних поцелуев забеременеешь! А я, нахалка, стала ей рассказывать, что есть разные способы, и вовсе необязательно сразу…