В гардеробной она сняла футболку с вешалки и приложила к себе. Большая. Приятно большая. Восхитительно большая. Потянула носом и — о Господи! — почувствовала себя наркоманкой, но, ох, это же так волшебно! Она понюхала еще раз и попыталась сохранить запах глубоко в памяти, чтобы можно было припомнить его в любое время, в любом месте, но особенно когда она останется одна в постели сегодня вечером.

Нина рассматривала изумительные костюмы, рубашки, рассортированные по цветам, туфли, ровными рядами расставленные на полках. Казалось, к ним никто не прикасался с тех пор, как она сюда наведывалась пару недель назад. Задумчиво приподняв бровь и прикусив губу, она поразмыслила над этим занимательным фактом. Потом она заметила предмет, втиснутый в шкаф справа, за костюмами. Попытавшись пролезть дальше, она запнулась о пару блестящих коричневых ремешков. Отличная кожа, подумала она, шлепаясь на пол. Тут же подоспел Сид и с громким лаем принялся скакать вокруг нее.

— Тихо, — шикнула она на него. Поспешно поднялась и просунула руку далеко, как только смогла. Какой-то чемодан. Нина ухватила его и вытащила на свет божий.

Большой черный футляр музыкального инструмента. Тяжелый. Наверное, саксофон или тромбон. Она опустила футляр на пол и раскрыла. Точно — великолепный, сияющий медью тромбон. Нина осторожно, тихонько потрогала кончиками пальцев раструб, погладила его. Какая-то мысль не давала покоя, словно она знала кого-то, кто играл на тромбоне, или что-то еще, непонятно. Она вынула мундштук из кармашка и прижала к губам. Он был гладкий и прохладный, мягко облегал ее губы. Нина вытерла мундштук о рубашку и положила на место. Ей понравился сам футляр и то, что для каждого предмета в нем было свое специальное место: нет опасности повредить деталь, неправильно заталкивая ее в гнездышко.

Она положила футляр туда, откуда достала, спрятав его в глубинах шкафа, за одеждой. Вот это сюрприз! Этого она в Дэниеле прежде не подозревала. Как это волнует! Чего еще она о нем не знает?

Нина чувствовала себя, как Белоснежка в домике гномов. Она обследовала кровать, шкаф, тромбон, и теперь настал черед рабочего стола с компьютером. Интересно, кто страшнее: Дэниел или гномы? Экран компьютера мигнул, просыпаясь, а она перевела взгляд на фотографии на столе. Боже, он отлично выглядел — на пляже, волосы развеваются на ветру. О, как бы она хотела оказаться рядом с ним на той вершине! Эх, ну и вечерок, наверное, был, когда он пожал руку президенту на торжественном приеме! Черт, да он фотогеничен, камера подмечает в нем нечто, что ускользает при непосредственном общении, вживую.

А может, дело в ней. Возможно, он настолько озабочен или безразличен, что ей никогда не удавалось разглядеть в нем иную сторону, эту живость, энергичность, сексуальность. Не то чтобы известный ей Дэниел не был сексуален. Просто его сексуальность бурлила где-то глубоко под поверхностью, как в вулкане, недосягаемая и не выходящая наружу. На этих фотографиях он напоминал вулкан, извергавшийся давным-давно и теперь уснувший, застывший, но хранящий память о былой мощи.

Странно: заставка на экране сменилась. Дэниел всегда ставил самолеты или заснеженные горные пики. А сейчас это аквалангист среди рыбок, водорослей и кораллов. Она открыла последний файл: «Проект "Шопенгауэр"». Он работал над ним сегодня утром. Даты, время и пометки, которые трудно расшифровать. Загадочные пометки. Поставщик? Контакты? Лас-Вегас, Новый Орлеан, Франкфурт. Дружба с Альваресом? Семья Роццано? Хохшобер?

Она понятия не имела, что рассматривает, но ей стало не по себе. А потом увидела: «Деньги Чэндлер».

Превосходная комната, подумал Билли, устраиваясь за столом миссис Чэндлер. Он от такой бы не отказался. Книги, старинный стол, удобный кожаный диван, книги, восточный ковер, освещение, чтобы читать и писать, снова книги. Он поднялся, провел пальцем по корешкам на верхней полке: политические мемуары, история, философские трактаты, искусство, литературная критика.

А она та еще штучка, эта Констанс Чэндлер! Ни одна из известных ему женщин не была так интересна. Эх, будь она помоложе… Он ухмыльнулся. Молодой — немолодой. Возраст не имеет значения. Он понимал, что эта женщина не для него, но мог же он просто восхищаться ею, разве не так?

Билли заставил себя вернуться к насущным проблемам. Деньги. Откуда они? И где она их хранит? Он вспомнил ее независимость, сарказм, удивительно свежий взгляд на многие вещи — и понял.

Он рассмеялся так громко и заливисто, что даже Сафир поднял голову и фыркнул, на миг отвлекшись от своей стены.

Итак, Билли прошел через холл в спальню миссис Констанс Чэндлер и прошагал прямиком к кровати.

Поднял парчовое покрывало, отбросил в сторону, открывая матрас, застеленный кремовыми простынями. Приподнял его. И глубоко вздохнул. Вот так, тайна раскрыта. Здесь было, пожалуй, около миллиона долларов в хрустящих стодолларовых купюрах, разложенных по небольшим пачкам.

Должно быть больше.

Он припомнил все глупые старые фильмы, сериал «В гостях у Люси» братьев Маркс, все старые фарсы и дурацкие комедии и тут же пошел в туалет, поднял крышку бачка и обнаружил пачку денег в пластиковом пакете. Потом направился в гостиную, пошарил внутри рояля — да, и там тоже. Потом в кухню, к коробке с печеньем, прекрасно понимая, что миссис Чэндлер подобная коробка нужна лишь для одного, и точно — та была битком набита наличными. И наконец он вернулся в кабинет и за полотном девятнадцатого века школы Хадсона, которым он так восхищался, нашел нишу в стене, незапертую. И она тоже была полна. Эта квартира стоила миллионы — и дело было вовсе не в ценности антикварной мебели, или произведений искусства, или самой недвижимости.

Нина закрыла лэптоп. Итак, либо Дэниел — юрист миссис Чэндлер, либо он вор. Потому и болтается у нее все время. Интересно, что ни он, ни она не упоминали об этом. Как, однако, много есть тайных, скрытых явлений вне ее поля зрения!

Вдруг она услышала глухой удар и скрип и, прежде чем успела сообразить, что это Сид чешется, развалясь на твердом деревянном полу, подскочила и вылетела за дверь, словно за ней гнались разъяренные гномы.

Оказавшись на тротуаре перед домом, она оглянулась, дабы убедиться, что Дэниела нет поблизости. Поняв, что горизонт чист, она, приплясывая как безумная, поспешила домой.

Никакой гамбит, никакие уловки, аферы и схемы не шли ни в какое сравнение. Как забавно, подумал он. Но каким образом она получила эти деньги и сколько налогов заплатила, если вообще это сделала, — этот вопрос по-прежнему беспокоил Билли, поэтому, оставив Сафира пялиться в стену, он ушел, заперев за собой дверь. Миссис Чэндлер подошел бы более отзывчивый пес, приятель-компаньон, думал он, спускаясь с крыльца.

Когда Билли отпер свою дверь, Сид уже был на месте, подпрыгивая и повизгивая, радостно приветствуя хозяина. Минутой позже оба стояли перед шкафом. Билли переоделся в футболку и джинсы, вытащил тромбон. Сид с интересом наблюдал за каждым его движением, высунув язык и бешено крутя хвостом. Билли положил футляр на кровать, раскрыл. Как он прекрасен! Произведение искусства. Он вынул детали из гнездышек, протер их и соединил.

Но, прижав губы к мундштуку, он тут же понял: кто-то был здесь недавно. Он внимательно осмотрел мундштук, затем еще раз приложил к губам, еще раз посмотрел. Точно. Предательские отпечатки пальцев. Пятнышко. Она была здесь. Она нашла инструмент. И трогала его.

Вновь прижавшись губами к мундштуку, он представил, как ее губы касались его. Заметила ли она идеальную глубину, форму и размер, которые мог изобрести лишь настоящий гений? Удивила ли ее приятная прохлада, поражавшая его всякий раз, стоило ему коснуться мундштука? Попробовала ли она подуть в него и услышать глубокий звук, одновременно сильный и нежный, дерзкий и чувственный?

Что вообще она делала в его спальне, роясь в его шкафу, вытаскивая тромбон, пробуя его на звук? Кто она вообще такая? Чего ищет? Какого черта является сюда и вынюхивает?

Он улегся на кровать, прижал тромбон к губам, устремив раструб в потолок. Сид, как всегда, устроился на своем месте в ногах кровати. И среди всех проблем и смятений, включая интерес к миссис Чэндлер, странное влечение к Нине и недоверие к ней, недовольство собственной работой и стремление добиться справедливости, среди конфликтов и суеты Билли заиграл.

И, играя, он вспоминал Нину, как столкнулся с ней у лестницы и нечаянно стукнул ее по голове, как она смотрела на него, ее глаза. Как он не хотел отворачиваться, не в силах отвести взгляд от ее лица, ее глаз…

Нина вернулась домой, запыхавшись, в недоумении от всего, что увидела и не смогла понять, поставила «Мою прекрасную леди» и плюхнулась на кровать. Сэм, следовавший по пятам, тут же вспрыгнул к ней, повозился, поскреб покрывало, устраиваясь клубочком на своем месте. Нина, не шевелясь, уставилась в потолок.

«Я часто ходила по этой улице прежде…» Дэниел и миссис Чэндлер. Дэниел, странным образом не похожий на Дэниела, если верить собственным ощущениям и прежним представлениям о нем. «Но тротуар всегда оставался у меня под ногами…» Они со странной регулярностью сталкивались друг с другом, и если бы она верила в судьбу, решила бы, что кто-то наверху хочет, чтобы они узнали друг друга лучше.

— Так! — громко произнесла она и тут же почувствовала себя глупо. Сэм поднял голову. «Непреодолимое чувство, что в любой момент что-то может произойти!» — Так! Я намерена докопаться до сути и разобраться в нем!

Когда Констанс Чэндлер, с новой прической и свежим маникюром, появилась в дверях, Сафир пребывал на своем обычном месте у стены. Он сидел, подогнув короткие задние лапы под свисающее брюшко, передние лапы, напряженно выпрямившись, поддерживали тушку, язык высунулся, глаза увлажнились.

— Малыш, мама дома, — позвала Констанс.

Сафир не шелохнулся, но Констанс все равно наклонилась и почесала его за ухом, поскребла под нижней челюстью. Обернувшись, он бросил на нее короткий взгляд, но затем вернулся к созерцанию стены, будто ее внимание отвлекло его от важной работы. Она вздохнула. Хорошо было бы, подумала она, иметь пса, который вел бы себя как нормальная собака, — любящего, отзывчивого, ласкового. А у нее пес, который ведет себя как мужчина, — равнодушный, поглощенный собой, эгоистичный.

Она положила сумочку — подделку под «Гермес» — на французский столик восемнадцатого века, огляделась. Некоторое время постояла. И поняла: здесь был Дэниел. Она чувствовала это. Констанс бросилась в кабинет. Кажется, все на своих местах. Бумаги, книги, высокая стопка журналов. Заглянула за корзину. Похоже, здесь ничего не трогали. Но она на всякий случай просунула руку внутрь. Деньги на месте. Она прошла в спальню. Деньги оставались начинкой сандвича из матраса и кровати. В кухне она проверила коробку из-под печенья. Битком. Открыла рояль и окинула взглядом несколько сотен тысяч, хранившихся там. И наконец в туалете проверила последнее место — бачок унитаза. Приподняла фаянсовую крышку, закатала рукав и сунула руку внутрь — пачки купюр, завернутые в целлофан.

Миссис Чэндлер расхохоталась. Она получала огромное удовольствие от своих так называемых тайников. Каждый из них представлял собой такое клише, так много раз использованное, что никто даже не заподозрил бы ее в такой глупости. Деньги под матрасом? С одной стороны, нужно быть сумасшедшим, чтобы прятать их там. С другой стороны, совсем наоборот. Полагаете, банк надежнее? Она могла назвать десяток причин, по которым вы можете потерять в банке последнюю монету. Не говоря уже о фондовом рынке, облигациях и прочих традиционных способах сохранения денег. Самым безопасным и надежным местом для своей «движимости» она полагала наличие их у себя под самым носом или под задницей (при этой мысли она опять рассмеялась).

Она достаточно хранила в банке и прочих приличествующих делу местах, чтобы сбить федералов со следа.

До сих пор это ей удавалось. Интересно, с чего они занялись ею, размышляла она, наливая себе водки. Много льда, много содовой, много водки. Закурила сигарету. Курение — сорокалетняя привычка, сладостный порок, восхитительный грех. Это убьет ее, конечно. Но если вы в любом случае должны умереть, а курение сократит срок жизни лет на десять, значит, так тому и быть. Она глубоко затянулась и подумала о репрессивных законах против курения, о людях, потерявших работу и заработок в одном только Нью-Йорке. Страдали рестораторы, бармены теряли тысячи на чаевых, страдал сам дух города. Нью-Йорк, прежде открытый и свободный, как Париж (который она ненавидела, потому что там было слишком много французов) или Вена (до сих пор любимый ею город), ныне превратился во второй Акрон, штат Огайо. Смирный и скучный, зато чистый. Хобокен[13] (куда она частенько наезжала пообедать, выпить и покурить) казался в сравнении с ним настоящей Меккой беззакония.