Клэр должна прийти в гости, а она никогда не жертвовала подругой ради парня. Даже такого парня.

— Хорошо, тогда завтра? Они выступают несколько дней. Первый выход в девять. Мы могли бы сначала поужинать.

О Боже! Господи Иисусе! О да! Солнце едва поднялось над верхушками деревьев, и она почувствовала на лице тепло солнечных лучей. Собаки радостно фыркали, нюхая свежий утренний воздух, и будь она чуть наивнее, могла бы сказать — да, это и есть жизнь! Отличное утро. Смотреть! Видеть! Жизнь кажется бесконечной!

— Что ж… — Это все, что она смогла выговорить. Они уже добрались до западной оконечности парка.

— Ваше «что ж» можно воспринять как «да»?

— Что ж, ладно, — повторила она.

— Я считаю это согласием. Заехать за вами? Нужно было думать быстро: очень не хотелось, чтобы свидание стало, так сказать, «поцелуем смерти».

— Может, встретимся прямо там?

— А вы точно найдете? Семь — одиннадцать, север, маленькое уютное местечко. В семь тридцать пойдет?

— Семь — одиннадцать? — Она смутилась и покраснела, устыдившись незнания Виллиджа.

— Угол Седьмой авеню и Одиннадцатой улицы, — улыбнулся он.

Она кивнула.

— В семь тридцать, — повторила Нина, не выходя из восторженного, пугающего, окончательного ступора.

— Отлично. А сейчас мне нужно идти. Некоторым, как известно, приходится зарабатывать на жизнь. — Он улыбнулся, поддразнивая. — Просто шутка. — И чуть коснулся ладонью ее руки. — До завтра, да? Ночь тромбонов!

Нина погладила место, которого касалась его рука, и протянула:

— Ага…

И мгновенно превратилась в озабоченную свиданием, помешанную на нем и страдающую «свиданофобией» идиотку. Она взгромоздила свидание с Дэниелом на головокружительно высокий пьедестал, сравнимый по высоте разве что с Эверестом, на такой высоте даже трудно дышать. Один неверный шаг — и падение. К любви и/или смерти.

А Дэниел с Сидом развернулись и побежали дальше, вскоре совсем скрывшись из виду. Впрочем, у Нины было время обернуться, чтобы посмотреть, как двигается под шортами его тело, на его мускулистые ноги и плечи, а потом глубоко вздохнуть, прикрыть глаза и представить, как он обнимает ее, целует и….белый собачий батальон быстро привел ее в чувство, и они засеменили по домам.

Он несся быстрее ветра, будто и не было пяти миль позади. И чувствовал душевный подъем, хотя едва ли понимал, что это такое; в последний раз подобное он испытывал только в колледже. И волнение, хотя и в этом не разбирался — так давно не позволял себе отдаться на волю чувств. Какая странная женщина, думал он. Но такая прекрасная в окружении белых собачек. Что-то в ней — сильные руки, очаровательные глаза, губы, неожиданная ранимость, открытость — поражало и лишало разума. О, это ведь не то, что он думает, правда? Не сейчас, не в роли Дэниела, не с этой чокнутой девчонкой, настоящей извращенкой-вуайеристкой, уклоняющейся от налогов. Он готов был либо влюбиться в нее, либо арестовать, либо и то и другое вместе. В последний раз, когда с ним произошло подобное — влюбленность, не арест, — все закончилось очень плохо. И тогда он был самим собой. Надо подождать, пока она узнает, кто он такой и чем занимается. Юрист — уже само по себе плохо. Но агент Налогового управления? По собственному опыту он знал: если женщина заранее осведомлена о ситуации, она со временем может с этим свыкнуться, но от сюрприза подобного рода ей не оправиться никогда.

А может, она готова встретиться с ним только потому, что считает его Дэниелом! Дэниелом с фотографий, с гламурной квартирой, с показательной собакой?

Кстати, как она узнала, что Дэниел — адвокат? Может, болтун-привратник Пит проговорился? Или прочла сообщения на автоответчике или почту, или по множеству мелочей в квартире догадалась? Хорошо, что он осторожен и скрывает свои подлинные имя и профессию. Но она рылась в шкафу. Открывала футляр с тромбоном. Брала в рот мундштук. Лежала в его ванне. Кто знает, на что еще способна эта Нина? Может, для нее нет барьеров?

Единственное, в чем он был уверен, — в следующий раз он хочет лежать в этой ванне вместе с ней.

Когда Нина закончила прогулку с собаками и развела их по домам, ее ноги кровоточили в семи местах. Три ранки на правой ноге, четыре на левой. Сидя на краю кровати, она промывала их перекисью водорода, заклеивала пластырем и размышляла, какая же она все-таки идиотка, а Сэм преданно вылизывал ей пятки. Да, Дэниел обратил на нее внимание — надо быть Хелен Келлер[15], чтобы ее не заметить, — но ему известно о ванне. И о тромбоне.

Но он ведь пригласил ее на свидание. Она сумела этого добиться. «Теперь постарайся не изгадить все дело!» — критически заметила она, как будто была собственной мамочкой.

Нина сделала глубокий вдох, припоминая мускусный запах футболки в его шкафу.

Глава 13

Вечером Клэр пришла к Нине на ужин. Они ели зажаренного на гриле окуня, персики, кукурузу, запивали «короной» с лаймом. Облокотившись на кирпичный парапет, они смотрели, как толпы людей с пледами, корзинками для пикника шли в парк послушать в исполнении Нью-Йоркского филармонического оркестра Моцарта, Шуберта и, конечно же, Пятую симфонию Бетховена как финал шоу фейерверков. Подруги слушали ночь — над головой низко и шумно летали вертолеты, на улицах внизу завывали сирены, звучала музыка — и наслаждались ароматом свежего ночного ветерка.

— Он играет на тромбоне, — сообщила Нина.

— Да ты что? — удивилась Клэр. — Ох, что случилось с твоими ногами?

— Новые босоножки. Я нашла инструмент в его шкафу.

— Эй, тебя арестуют. А потом посадят в тюрьму и заставят носить оранжевый комбинезон, и тебя изнасилует…

— Правда?

Клэр расхохоталась:

— Беззубая шестидесятилетняя старуха с татуировкой на плече «Кто твой папочка?»!

— Расскажи мне о прослушивании.

— Ты должна прекратить это, — сказала Клэр. — Серьезно. Это неправильно.

— Я понимаю. Но… — Нина решительно повернулась к подруге. — Неужели это действительно настолько дурно? Я просто чуть-чуть шпионю.

— Ты очень много шпионишь.

— Хорошо, пускай много. Неужели ты этого не делала в юности, когда подрабатывала нянькой?

— Тринадцать лет и тридцать пять — большая разница. В тринадцать от нас можно ожидать подобных выходок. И мы толком не понимали, в чем именно копаемся. А ты как подросшая версия Шпионки Гарриет[16]. Когда шпионит ребенок, это забавно, в случае со взрослым это ужасно. Кроме того, припомни, сколько неприятностей у тебя уже было.

— Сейчас я немного старше.

— Лет на двадцать. Это…

— Это кое-что…

— А позволь узнать: как бы ты чувствовала себя, если…

— Ужасно. В ярости. Уязвленной.

— Так оно и есть.

Подруги помолчали, прислушиваясь к звукам оркестра, разносящимся над деревьями.

— Нина, как бы это помягче сказать… Подними свою задницу и сделай что-нибудь со своей жизнью. Возвращайся в издательство. Тебе же нравилось…

Короткий взгляд в ответ.

— Ты эту работу не ненавидела. И она нормально оплачивалась.

— Не так нормально, как эта.

— Но это не работа. И определенно не нормальная жизнь.

— Я счастлива. Или это не в счет?

— Ты не счастлива. Ты просто не несчастна.

Нина вспыхнула:

— Почему мы говорим об этом всякий раз, как встречаемся? Моя жизнь? А твоя? Непохоже, чтобы ты получила наконец ту звездную роль, которой, по-твоему, заслуживаешь.

Клэр яростно взглянула на Нину:

— С твоей стороны это подло. Я произношу все это только потому, что люблю тебя.

Нина молчала, мучаясь тем, что она сказала Клэр, и злясь из-за того, что не находит в себе сил извиниться.

— Мне нужно время, чтобы разобраться. Я не собираюсь всю жизнь оставаться собачьей нянькой. У меня есть мечты. И цели. Что ты об этом думаешь?

— Думаю, ты боишься.

— Я? Чего?

— Привязанности к чему-либо и стремления к этому. Боишься сказать «Да, этим я и хочу заняться» или «Вот такой я хотела бы видеть свою жизнь». Потому что боишься, что не справишься. — Нина молчала, и Клэр продолжила: — Ладно, расскажи мне о своих мечтах и целях.

Нина прошептала:

— Я не знаю.

— Неправда! Конечно же, знаешь, но дрейфишь, тебе слабо.

Последнее вывело Нину из себя.

— Ладно! — заорала она. — Я хочу того, чего и все, — любви, уважения, успеха, детей, всего! Весь комплект!

— Нина, я люблю тебя, сейчас и всегда, ты знаешь, — начала Клэр.

— Да, я лю…

— Но это полная чушь, — закончила она.

И Нина улыбнулась. За это она и любила Клэр. Та думала так же, как и она, самовлюбленная Нина.

— Я не знаю!

— Чего? Что все это чушь собачья?

— Я не знаю, чего хочу, — заявила Нина. — Можно так пожить некоторое время? Могу я убить немножко времени, гуляя с собаками, ведя себя предосудительно, очень пло-о-о-о-охо, в чужих квартирах?

— Немножко времени убить ты можешь, но должна прекратить вести себя пло-о-о-охо, — передразнила Клэр, вызвав у подруги приступ смеха. — И пора начать думать о будущем.

— Что-нибудь произойдет само. Я точно знаю. Моя жизнь всегда менялась именно таким образом. Когда я искала работу в журнале, мне позвонили, в «Рэндом» нужен был копирайтер. Там мне вскоре надоело, но уходить я не собиралась. Тут ты решила ехать в Лос-Анджелес. Мне везет в жизни. Я никогда не была творцом собственной судьбы.

— Это грандиозная куча собачьего дерьма — как из-под немецкой овчарки миссис Джут.

— Нисколько. Скорее как из-под таксы Кратчфилдов.

Подруги расхохотались, провожая взглядом вертолет, а оркестр внизу наяривал Бетховена.

— А твои композиции? Они поразительны. Ты не пыталась…

— Я делаю их для забавы! Знаешь, что такое «забава»? — Нина лукавила.

— Их надо показывать. Я не слишком разбираюсь в искусстве, но точно знаю, что они самобытны и чудесны.

— Ты моя подруга, и ты меня любишь. — Нина положила руку на плечо Клэр.

— Да. Но сейчас говорю правду. Так что молчи и слушай.

Фейерверки громыхали прямо над их головами, и остаток вечера подружки охали и ахали. А Нина не могла избавиться от мысли, что ее взбалмошная подружка Клэр стала приземленной и скучной, а вот она превратилась в чудачку. Когда произошла эта смена ролей? Когда же они изменились? Неужели с подругами всегда так и они компенсируют рост, развитие или неудачи друг друга? Слава Богу, они трансформируются одновременно, две сумасшедшие сразу — это было бы слишком. Возможно, именно поэтому Нина и Клэр так близки и всегда будут близки: они остепеняются и становятся легкомысленными в идеальной гармонии.

Наконец Клэр спросила:

— Ладно, а что все-таки в нем такого? Я понимаю, он очень привлекателен, но этого же для тебя недостаточно…

— Ты имеешь в виду Дэниела?

Клэр сердито обожгла Нину взглядом:

— Нет, Махатму Ганди. — Нина рассмеялась. — Да, Дэниела! Я никогда не встречалась с ним во плоти. Расскажи, что тебя так заинтересовало.

Нина глубоко вздохнула, глотнула вина.

— Он не такой, как ты думаешь.

— Ладно, а какой? Нина помедлила.

— Глубокий. И, думаю, сильный. Он очень настоящий, понимаешь? Даже с этим колом в заднице…

— Его несложно вытащить, — улыбнулась Клэр. Нина кивнула, соглашаясь:

— Он очень ценит жизнь. Понимаю, это звучит…

— Хорошо звучит, — поощрила Клэр.

— Он необыкновенный, — продолжала Нина. — Такие глаза…

— Да, — согласилась Клэр.

— И его…

— Этого я не видела.

— Я тоже. Но девушка может помечтать, правда?

— То есть дело в этом? — хихикнула Клэр. Нина помолчала, глаза ее налились слезами при воспоминании о чем-то упущенном в прошлом.

— Он смотрит на меня, — проговорила Нина. — И видит насквозь, понимаешь? Он словно… наслаждается моим обществом.

Клэр обняла подругу:

— Кто же этого не хочет, дорогая? Кто?

Позже, прибравшись в кухне, отдраив гриль, проводив Клэр и еще разок выгуляв Сэма, Нина улеглась в постель и уставилась в потолок. Клэр права: придется заняться некоторыми вопросами. Сумма, которую она зарабатывает, не фиксирована; с каждым днем конкуренция растет, экономический кризис заставляет людей все реже обращаться к чьим-то услугам и самих гулять со своими собаками. Но деньги — это лишь часть проблемы. Надо быть честной с собой: она честолюбива. И хочет, могла бы ощутить вкус удачи, более успешной жизни. Нина знала, что создана для большего. Мирок собачьих нянек ограничен, улицы чересчур узки, тротуары прозаичны, окружение слишком мелко и убого.