Но она вовсе не хотела думать обо всем том дерьме! Какое это имеет отношение к принятию ванны? Разбитое сердце, больные стопы, ее ноги, грудь, бывший, будущий, любовь, секс, промывание кишечника… Обрывки мыслей проносились в ее голове, пока она разглядывала дизайнерский потолок цвета состаренной меди. В ладонях медленно лопались пузырьки пены. Предполагалось, что она будет расслабляться, а сознание тем временем само собой очистится от мусора повседневности. Но вот, пожалуйте, она в ванне, а мозги заклинивает. Ох уж эти ванны! Вы погружаетесь, отмокаете в собственной грязи, вода постепенно из горячей превращается в чуть теплую, пузырьки становятся мыльной пленкой на поверхности воды, а сознание уплывает в такие дали, что окончательно выходит из-под контроля.

Впрочем… Она вернула губку в ее гнездышко и нагребла полную горсть пузырьков из тех, что еще остались. Пузырьки заискрились в лучах послеполуденного солнца, проникавшего сквозь маленькое оконце, единственное в квартире, не выходящее на Центральный парк. Такое Нина не могла не оценить по достоинству, как и все прочее в этой ванной с роскошными деревянными панелями из вишни, каменным полом, медными кранами — инь-ян, сочетание современности и старины, твердого, прохладного и чувственного. Китайские фотографии в сепии, в линию по стене над туалетом, биде. О, биде! Верх роскоши, пока не задумаешься, для чего оно предназначено. Даже Сид, томный веимаранер[2], развалившийся на прохладном полу рядом с ванной, казалось, помещен сюда в соответствии с принципами фэн-шуй.

Она пустила воду, погладила грудь, живот, между бедер, направила струю воды туда, вспоминая, как давным-давно, еще в колледже, училась кончать. Ах, что это были за денечки! Было и время, и желание изучать — с помощью вибратора, огурца, массажной щетки, струи воды, порой под расслабляющим воздействием косячка или бокала вина — искусство оргазма. Девятнадцатилетние парни не собирались тратить на это время. Так что если вы не позаботитесь о себе, кто сделает это за вас? И если не тогда, то когда же? Поскольку Нина была из тех, кто к делу подходит ответственно, к этой задаче она приступила с подлинным рвением. И преуспела. Сейчас она чувствовала, сколь эффективны уроки прошлого. Кровь запульсировала в конечностях, бедра напряглись, дыхание участилось, шея вытянулась, подбородок приподнялся к потолку.

Нина подумала о Дэниеле, властителе ее сердца. Коротко подстриженные светлые волосы, суровое лицо и такая неожиданно мальчишеская улыбка; плечи, спина, грудь — волос на ней как раз в меру, — изящные руки и ноги, скульптурная задница!

Она представила, как лежит с ним на пляже. Теплое солнце ласкает кожу. Прикосновение его тела — влажного, соленого, чуть шершавого от налипшего песка. Она представила его в машине, как он властно обнимает ее шею и привлекает к себе с совершенно определенным намерением. И в постели, как он целует ее живот, ласкает языком, а затем, уже сверху, уверенно находит путь вглубь.

Дэниел, Дэниел!.. Он был знаком ей лучше, чем кто-либо еще в ее определенно чересчур долгой жизни; мужчина, который заставлял ее вновь и вновь испытывать оргазм, как, например, сейчас, когда лишь мысли о нем привели ее к финалу.

И все это — результат копания в его вещах. Его почта, его комод, ящики стола, его книги, диски, электронная почта, фотографии. И даже, хоть и крайне редко — с отвращением приходилось признать, — его мусорное ведро. Разумеется, она знала, что это неприлично. Нарушение этических норм собачьих нянек: вошел, забрал собаку, вышел. Но стоило ей в первый раз ступить на запрещенную территорию, впервые заглянуть в кухонный шкафчик, впервые открыть таинственный ящик стола — и она попалась на крючок. Когда она начала совать нос в чужие дела? Нина вспомнила свое бебиситтерство — она уже тогда рылась в чужих вещах, одному Богу известно зачем. И когда находила что-нибудь, не предназначенное для посторонних глаз — спрятанные драгоценности, противозачаточные колпачки, презервативы, дилдо, порножурналы, — испытывала одновременно стыд и чувство удовлетворения. И до сих пор не может угомониться.

А почему нужно останавливаться? Обжора смотрит на толстяка и думает: он тоже мог быть таким. Человек пьющий сопереживает алкоголику: сам он уцелел милостью Божией. Мы узнаем себя в людях, перешедших невидимую грань, ибо осознаем, как легко могли оказаться на их месте. Но что касается подглядывания, Нина легко перемахнула через забор на задний двор и устремилась дальше, в неизведанное. Поскольку вне контекста и в отсутствие объекта для сравнения границы становятся гораздо более размытыми. То есть все сводится к тому, насколько качественно работает моральный компас каждого человека, верно? И достаточно ли сильны магнитные силы Земли, чтобы вести вас на север, когда вам хочется свернуть на восток? И так ли уж плохо в самом деле двигаться на восток? Только разочек? Или два? Неужели вы собьетесь с пути, свернув с проторенной дороги в малоизученные области, в спальню или ванную, всего лишь на минутку-другую?

И тогда это просто проблема дурных манер. Она каждый день сталкивалась с ней в разнообразных вариантах почти в каждой квартире, куда приходила. Заброшенные собаки, собаки, с которыми обращаются лучше, чем с детьми; собаки, с которыми обращаются хуже, чем… ну да, с собаками. Чем она хуже владельцев собак? Или отклонения других помогают найти оправдание собственным отклонениям? Нина задумалась; а что, если она все же хуже их, этих чокнутых придурков, чьих псов она выгуливает?

И тут услышала звук открывающейся двери. О Боже! Она стремительно села. Вызванная движением ее тела волна плеснула до края ванны и плюхнулась обратно, едва не хлынув на пол. Нина попыталась успокоить воду, шлепая ладошками по поверхности. Смешно. Собачий хвост принялся постукивать по полу. Сид тоже все слышал.

— Сид, тихо, — прошептала Нина.

Она выдернула затычку, встала, потянула с вешалки полотенце, прижалась ухом к стене, словно так можно было лучше расслышать, что происходит вне хозяйской спальни, в другом конце холла, в коридоре. Пес принялся метаться по ванной комнате. От ванны к стене, опять к ванне, когти цокали по каменному полу, а когда он проскакивал мимо двери, то чуть склонял голову, будто желая знать, что там творится. Его поскуливание напоминало зов о помощи.

— Тихо, пожалуйста, Сид, прекрати! Уймись! Сидеть! Ради всего святого! — Подхватив одежду, она принялась одеваться.

Звякнули ключи, брошенные на столик. В холле раздались шаги.

О черт! Который час? Нина нашла свои часы на раковине и обнаружила, что уже почти пять. Господи! Она пробыла здесь слишком долго. Сердце колотилось так громко, что она была уверена: вошедший обязательно его услышит.

Открылся и закрылся шкаф. На комоде звякнули монеты. Включился компьютер.

Он в спальне.

Сид уже бесновался — подскочил к двери и принялся ее царапать. Нина прыгнула на него сверху, прижала к полу, одной рукой придерживая его спину, чтобы пес не мог двинуться, другой — крепко стиснула ему морду, чтобы он не мог раскрыть пасть. Скулеж не прекращался, и ей оставалось только надеяться на прочную дверь вишневого дерева, что казалось маловероятным, поскольку сама она прекрасно слышала все звуки по другую ее сторону.

Человек присел на кровать, туфли с глухим стуком бухнулись на пол. Шуршание одежды. Шаги. Стук клавиатуры компьютера. Повизгивание Сида.

Дэниел, должно быть, что-то уловил, ибо кликанье клавиатуры прекратилось. Нина затаила дыхание, обратившись в слух и пытаясь понять, что происходит в тишине за дверью.

— Сид? — позвал Дэниел. Пес весь подобрался.

— Эй, где мой мальчик? Сид! Сиддхартха!

Тут чертова псина подпрыгнула, скуля и царапая пол в попытках освободиться от цепкой Нининой хватки.

— Сид, пожалуйста! — взмолилась Нина.

— Сид? Ты здесь, малыш? — Дэниел был у самой двери в ванную.

Нина обмерла. Неужели она познакомится с ним таким образом?

— Пожалуйста, — прошептала она. И только приоткрыла дверь, чтобы выпустить Сида, как ее распахнули с другой стороны.

— Что… кто вы такая?

— Привет! — Это оттого, что она никогда не видела его во плоти, или он действительно исключительно хорош в одних трусах?

— Мы знакомы?

— Я как раз уходила.

— Вы Нина?

— На улице так жарко, я выпила много воды, мне срочно нужно было пописать. В смысле воспользоваться туалетом. Надеюсь, в этом нет ничего страшного.

Он внимательно посмотрел на нее. Нина надеялась, что с ее волос не капает и что она не забыла натянуть шорты, футболку и вытереть физиономию.

Она решительно протянула руку:

— Приятно познакомиться! — И подхватила свой рюкзачок.

Дэниел с недоумением уставился на нее. Глаза его были гораздо темнее, чем она представляла. От этого взгляда подгибались колени, темные тени вокруг глаз, казалось, выдавали усталость и зрелость, словно видели гораздо больше, чем их владелец готов был открыть.

— Ну конечно, все в порядке. Но в коридоре, рядом с входной дверью, есть туалет. Для гостей. На будущее. — А волосы были светлее, чем на фотографиях. И плечи шире. Будто фото упрощали и уменьшали его. Сейчас, наяву, он был такой живой и огромный, светлый и темный, такой контрастный. А на подбородке шрам. На левой щеке ямочка, когда он улыбается.

— Конечно. Да. Простите. Я просто… — Она протиснулась мимо него, вдыхая его аромат, едва заметный, восхитительный. Скользнула взглядом по кровати. Покрывало смялось там, где он присел. «О, как бы я хотела быть этим покрывалом!» — мимолетно подумала Нина.

— Ваши волосы. — Он коснулся рукой ее влажной пряди. Нина не могла не отметить, что пальцы у него длинные и тонкие.

Нина хихикнула:

— Ага. Очень влажно. — Их глаза встретились, и она невольно вздохнула. — Эта погода так на меня действует…

Он внимательно и вместе с тем подозрительно посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд, едва не падая в обморок, потом тряхнула волосами и посмотрела на часы:

— Ой! Хм… Мне нужно идти! — И, еще раз медленно скользнув взглядом по его лицу, шраму, глазам, губам, тому местечку, где шея переходит в плечи, она так же медленно произнесла: — Я люблю… вашу собаку.

Прежде чем он успел ответить, она развернулась и упорхнула через спальню, холл, дальше в коридор. И только тогда Дэниел заметил на полу полотенце.

— Эй, Нина! — крикнул он ей вслед.

Но дверь захлопнулась, девушка исчезла. Лифта дожидаться не пришлось, и, едва оказавшись в вестибюле с персидскими коврами, антикварными диванчиками, шикарными люстрами, она рванула прямиком к восьмидесятилетнему портье:

— Пит, что случилось?

— У меня не было времени, — виновато промямлил тот.

— Господи, Пит!

— Миссис Голд явилась с покупками, пришел почтальон, а тут еще близнецы Батлеры… Нина, прости! Ты же знаешь, ради тебя я готов на все…

Нина улыбнулась:

— Ради меня? Или ради этого? — Она вытащила из рюкзачка и протянула Питу коробку сигар «Губере», как делала каждый день в течение последнего месяца, выгуливая Сиддхартху, а потом проводя наверху времени чуть больше, чем положено. — До завтра?

— Но в следующий раз не так долго, — предупредил Пит.

— Хорошо.

Только оказавшись на улице, она смогла вздохнуть спокойно. Небо окрасилось в бледно-оранжевые и лиловые тона, солнце готовилось к закату, бросая длинные глубокие тени на этот исключительный день. «Ты была на грани провала, — думала Нина по дороге домой, — но, Бог мой, оно того стоило!»

Глава 2

Добравшись до дверей своей квартиры, Нина совсем выдохлась. Она столкнулась лицом к лицу с Дэниелом, и ее едва не застигли в ванне. Только сейчас Нина поняла, в каком дерьме могла оказаться. Кроме того, из-за своих порочных наклонностей она, возможно, потеряла Дэниела навеки. В довершение всего жила она на верхнем этаже пятиэтажного дома без лифта. Независимо от того, сколько раз в день ей приходилось это делать, независимо от физической формы, всякий подъем неизменно превращался для нее в кошмар.

Сэм, лучший на свете пес, прыгнул Нине на грудь, едва та возникла на пороге. Она потрепала его по голове, наклонилась прямо к морде и чмокнула. Он лизнул ее в ответ. Она сняла рюкзачок, бросила на стол почту и ключи и открыла холодильник, чтобы налить себе бокал вина. Белое, ледяное, но только не шардоне, такое плотное и сладкое, что прилипает к зубам.

Пес не отставал от нее ни на шаг и теперь сел, часто дыша и дожидаясь, пока хозяйка пожелает двинуться с места. Она отхлебнула вина и включила «Юг Тихого океана» в оригинальной бродвейской постановке. Да, возможно, порой она бывала цинична. Могла быть груба, когда теряла терпение, что случалось частенько. Но она всегда оставалась романтичной. И хотя понимала, что любить бродвейские мюзиклы старомодно — Роджерс и Хаммерштайн, Лернер и Леве, даже Сондхайм[3], но никакая гадкая слезливая попса Эндрю Ллойда Вебера — ничего не могла с собой поделать. Они поддерживали ее. Заставляли растроганно плакать. (Не то чтобы это было сложной задачей. С нею вполне справлялись даже рекламные ролики.) Но как можно остаться спокойной, когда Эцио Пинца[4] поет «Чарующий вечер»?