— Я же не смогу ходить на пляж с такими синяками.

Максим опустил глаза вниз. Халат чуть прикрывал колени, но багровые кровоподтеки разлились ниже.

— Там еще горела путевка в Карелию, по-моему с 6-го числа, может, поменяем? Сплав по рекам, будешь все время в спортивном костюме ходить.

— Нет, уж. Лучше я буду загорать под луной, но на море, чем комаров кормить. Знаешь, когда я на море последний раз была?

— Нет.

— В семь лет.

— Тем более, а к тому времени, когда вас привезут к морю, синяки пройдут. Тебе обратный билет до Челябинска покупать?

— Так, у Ольги свадьба шестого, а путевка когда кончается?

Таня вытащила путевку. Они стали прикидывать, на чем лучше добираться до Челябинска. Решили на поезде через Москву. А из Челябинска уже самолетом, самолеты летают два раза в неделю.

Таня уже не боялась ночевать одна дома, и Максим больше не оставался на ночь, но уходить без него из школы не позволял. В магазины она тоже ходила с ним, нужно было подготовиться к поездке. В понедельник в шесть утра они уже ехали в аэропорт.

По дороге Максим забросал ее вопросами и наставлениями:

— Путевку не забыла?

— Нет.

— Первое время на солнце долго не лежи. Хорошо?

— Хорошо.

— Ольге передавай привет. Не забудешь?

— Нет.

— Денег хватит?

— Да, хватит! — Максим начинал раздражать.

— Купальник взяла?

— Да.

— Билеты не забыла?

— Не забыла. Я все проверила на десять раз, ничего не забыла!

— И кроссовки!

— Да!

— И презервативы?

— Да! Да! Да! — сердито повторила Таня и запнулась. — Что ты сказал?

Максим смеялся:

— Молодец! Сексом занимайся только с презервативом! Зачем нам проблемы потом. А ты достаточно взяла? Могу подкинуть.

— Чокнутый!

— Я вполне серьезно. В стране гуляет СПИД.

Потом они долго ехали молча. Пел Юрий Шевчук. Таня любовалась белыми березками за окном, сквозь свежую листву которых пробивались лучи раннего солнца, и предвкушала тепло горячего южного солнца. Уже через несколько часов — горы, солнце, она. И всё! Одна! Месяц свободы! Или насовсем, ведь он за месяц может найти другую.

Перед входом в здание аэропорта, Максим поставил чемодан и крепко поцеловал ее. Все оставшееся время он был собран и деловит, давая последние напутствия:

— Я тебя встречу, не волнуйся, у меня все записано, и рейс и время. Ольге не забудь передать привет. Ты ей подарок в Москве купишь? Правильно. Мне же ничего не привози, не люблю я эти сюрпризы — трипперы всякие.

Таня смущенно оглядывалась, мог ли его еще кто-нибудь слышать. Когда она пересекла рубеж, отделяющий пассажиров от провожающих, и подходила к контрольному терминалу, Максим крикнул ей вслед:

— Любовь моя, презервативы лежат в верхнем кармашке, не забывай!

Послышались смешки. Таня не оглянулась, но за спиной услышала злое шипение:

— Совсем молодежь распустилась.

— Ну, хохмач, — улыбнулся ей служащий, совершающий досмотр, — муж?

— Любовник.

— Приколисты, семейка приколистов, — не поверил ей контролер.

Пройдя в накопитель, Таня все-таки обернулась. Максим еще не ушел, сразу замахал ей рукой, заулыбался. Таня подняла руку и сложила ладонь на прощанье. Потом она села на диван к нему спиной и вместе со всеми стала ждать автобуса.

Глава 20

Из Челябинска возвращалась на ЯК-40. Очень удобно с багажом — не надо ждать, когда его выгрузят. Из прохладного брюха самолета они словно опускались в горячий кисель, настолько воздух был нагретым и плотным. Совсем как в Адлере. Автобус подвез их к воротам у здания аэропорта, она сразу увидела Максима — не дожидаясь, когда она выйдет, он прошел через ворота ей навстречу.

— Привет, — протянул он ей букет из разных садовых цветов и забрал чемодан.

— Привет.

Они зашагали к автостоянке.

— Здорово загорела, как шоколадка.

— Ты тоже загорел.

— Три недели на военных сборах, в степи под Рубцовском. Там жара стояла тридцать семь градусов, Сашка обгорел до волдырей, в госпиталь попал с температурой. Ты-то как, хорошо отдохнула?

— Замечательно. Не хотела сюда возвращаться.

— Не волнуйся, теперь все спокойно, никто тебя не тронет.

Неожиданно он свернул и пошел между «Жигулями» вишневого цвета и зеленым «Москвичом». Таня встала. Куда это он? Он открыл багажник «Жигулей». Таня растеряно смотрела на него.

— А где «Волга»? — спросила она, когда он закрыл багажник, положив туда чемодан.

— Разбилась, сейчас в ремонте.

— А это чья машина?

— Моя.

— И «Волга»?

— «Волга» — папина, а эта — моя, на меня оформлена, совсем новая, — с гордостью пояснил он. — Фу, как она раскалилась на солнце, в салоне пластмассой пахнет, надо проветрить.

Максим открыл дверцу со своей стороны, обошел машину и распахнул дверь со стороны пассажира.

— Давай поцелуемся, — предложил Максим, — а то на дороге опасно, сейчас движение больше.

Он сдержанно обнял ее и бережно прижался губами к ее рту. От него чудесно пахло, не одеколоном, а нагретой, чуть вспотевшей кожей, как пахнет от коры живого дерева. Поцелуй затянулся. Нежные объятия стали плотнее. Ее язык очутился так глубоко у него во рту, что ей стало больно. Она замычала и свободной от букета рукой стала отталкивать его. Он отстранился, увлекая за собой ее язык, она замолотила ладошкой по его голове. Он отпустил ее:

— Ты чего?

— Мне больно.

— Извини, я так соскучился, так бы и съел тебя, проглотил всю целиком, — признался он. — Ладно, поехали.

Разглядывая по дороге салон новенькой машины, Таня спросила:

— «Волга» сильно побилась? Ты за рулем был?

— Нет, не я.

— Твой папа? Он не пострадал?

— Нет, не папа.

— Да? А кто? Угнали?

— Да. Почти.

— Как это — почти? Их поймали?

— Слушай, не доставай меня! Твое дело — трахаться, а не приставать с глупыми вопросами!

Таня резко отвернулась и принялась крутить ручку дверного стекла, приспущенное стекло медленно поднялось. Заметив ошибку, она начала ожесточенно вращать ручку в противоположном направлении. Глаза наполнились слезами. Ворвавшийся ветер выгнал капли влаги из глаз и покатил по вискам, оставляя соленые дорожки на высохшей коже. Опустив стекло до конца, она выбросила лежащий на коленях букет в открытое окно. Она все расставила на свои места, вышвырнув фальшивый символ благосклонности. Она вернула стекло на место — ветер трепал волосы, бросая их в лицо и глаза.

— Не понравился букет? — спросил Максим.

— Да.

— Я сам составлял, значит, не хватило вкуса.

— Не хватило души, — Таня смотрела в боковое окно.

Максим немного помолчал и, сделав над собой усилие, заговорил:

— Я сам дал ему ключи от машины. Вечером не стал ставить машину в гараж. Оставил машину на дороге в кармане у дома. Встретился с Колькой, отдал ему ключи и сказал где машина.

Таня повернулась к нему и внимательно слушала.

— В последнее время он стал невыносим, я не знал, как избавиться от него. Мне, кажется, я даже слышал той ночью, как Сухой завел машину и поехал, окно в комнате было открыто. Его ждали ребята в два часа ночи. Но не дождались, — после паузы Максим продолжал, — я не знаю, как получилось, что за ним погналась милиция. Они же знают эту машину по номерам и никогда не останавливают. Но в ту ночь его попытались остановить, Сухой, естественно, не подчинился, они погнались за ним, — голос Максима становился все глуше, да еще шум мотора врывался в салон, Тане приходилось напрягать слух.

— Он, наверное, смог бы от них оторваться, но полетело рулевое управление, и на повороте он врезался в ограждение, — Максим повернулся к ней, его стало лучше слышно. — Это довольно редкая поломка. «Волга» — в хлам, не знаю, что из нее соберут. Не дождавшись его, ребята разошлись.

— А Сухой? — спросила Таня.

— Ах, да, — словно опомнился Максим, — я не сказал. Он умер по дороге в больницу.

Таня несколько минут крепилась, но не сдержалась и спросила:

— Это ты сделал?

— Что?

— Сломал руль?

— Дура, ты считаешь, что я — убийца? — заорал на нее Максим. — Что я способен на убийство?

— А разве нет? Прошлой весной ты настойчиво убеждал меня в этом.

Максим помолчал, словно о чем-то вспоминая.

— Это совсем другое — девчонка, которую я почти не знал, и товарищ детских лет.

— Товарищ, от которого ты не знал, как избавиться. Сам только что сказал.

— Я его не убивал. Я устал от его нытья. Когда до него дошло, что я платить не буду, он решил, что я должен участвовать в деле. То ли, как прикрытие в случае провала, чтобы папа всех отмазал, может считал, что это круто, если я у него пешкой. Сначала угрожал, потом изменил тактику, от угроз перешел к просьбам. Постоянно уговаривал, упрашивал, нудел. Ныл и ныл каждый день. Да, я хотел избавиться от него, но не так. Чтобы он отстал, я разрешил ему взять машину на одну ночь. Отцу сказал, что ключи потерял. В милиции решили, что это обычный угон, не обратили внимания, или не захотели обратить, что в замке зажигания был родной ключ, так и закрыли дело. Его ребята тоже не знают, что я сам отдал ему ключи, думают, что он хотел меня подставить — потом бросить машину с уликами.

Таня молчала. Еще никто из ее знакомых не умирал. Один дедушка умер еще до ее рождения, второй — когда ей было пять лет, и она его не помнит. Сухого она видела всего один раз жизни, невзлюбила его, но смерть искупила его вину, даже с лихвой, и теперь она осталась ему должна уже тем, что пережила его, осталась жить и больше никогда не сможет с ним рассчитаться.

— Я думаю, он спас мне жизнь, — промолвил Максим.

Таня пришла в изумление. Она тоже испытывает жалость к Сухому, но эта смерть чересчур угнетающе подействовала на Максима, с ним не все в порядке, если он так героизирует Сухого, вознося его смерть в акт спасения жизни товарища.

— Если бы не он, — продолжал Максим, — на следующий день я бы на повороте въехал в дерево или трамвай. Выяснилось, что рулевое уже было надтреснуто, случившееся было неизбежным, но уже со мной.

— Необязательно. Возможно, ты бы смог остановить машину или хотя бы затормозить, — Таня поняла его синтезу.

— Или не смог. А ты бы даже не пришла ко мне на могилу.

— Ну почему же. Принесла бы тигровые лилии.

— Ты так добра, — улыбнулся Максим, а потом опять посерьезнел, — больше всего меня мучает, что он подумал то же самое, что и ты.

— Я? Что я подумала?

— Ты сказала, что это я сломал руль. Колька тоже решил, что это я подстроил, и так считал до самой смерти.

— Откуда ты знаешь? Он успел кому-то сказать?

— А что он должен был еще подумать? Ты же сделала такой вывод. Это первое, что приходит в голову. Он умер с мыслью, что это я его убил.

— Когда это случилось?

— В ночь на девятнадцатое июня.

— Ты был на похоронах?

Тане показалось, что он отделается однозначным кивком, но Максим продолжал:

— Мать так его звала у гроба, что он не мог не встать, но он лежал такой отстраненный, успокоившийся, как будто узнал нечто такое, от чего не может оторваться, но чего мы никогда не узнаем, пока не дойдем до конца.

Максима до такой степени терзала мысль о том, как он непредумышленно послал бывшего друга на смерть, что ее невольно охватил порыв сострадания.

— Кто-нибудь еще знает, что ты сам отдал ему ключи?

— Сашка.

Значит, есть, кому проявить сочувствие. Таня неожиданно разозлилась на него, на Сашку, на саму себя, что у нее нет наперсницы. Всю оставшуюся дорогу они не промолвили ни слова, слушая Никольского.

Едва они вошли в квартиру, на нее налетел такой сумасшедший шквал поцелуев и объятий, что ошеломленная, она смогла лишь добиться, чтобы это не произошло тут же на полу в прихожей.

…Максим смотрел в потолок и расслабленно улыбался.

— А поехали на речку, искупаемся, — предложил он, — в городе жарища невыносимая.

— Ты что, мне чемодан разобрать надо, помыться, в магазин сходить, что-нибудь из продуктов купить, у меня же есть нечего.