— Ты привез меня сюда, хотя я не хотела, а теперь бросаешь! Отвези меня домой и делай, что хочешь.

— У меня срочное дело, некогда мне тебя возить. Да и что тебе дома делать, у тебя все есть здесь.

— Если ты меня не возьмешь, я уйду сама.

— Ага, иди, к утру как раз дойдешь, если не заблудишься.

Она почувствовала себя беспомощной, собственное бессилие злило.

— Ненавижу, — только и смогла она сказать.

— Я тоже тебя обожаю, — улыбнулся Максим и спокойно вышел.

Через некоторое время она услышала шум отъезжающей машины. Она не могла даже заплакать — все слезы высохли от негодования.

Успокоившись, она все-таки вымыла посуду, закрыла дверь на засов, везде выключила свет, кроме веранды — не нашла выключатель. В комнате, где ночевала Света с девчонками, когда отмечали день рождения Саши, застелила разложенный диван и легла с книгой в постель. Она выбрала «Сто лет одиночества» Маркеса и читала роман до часу ночи. Потушив свет, она закрыла глаза. Звонкая прозрачная тишина вплыла в комнату. Вкусный теплый воздух, наполненный слабым запахом струганного дерева и тонкими ароматами цветов, вдыхался легко и свободно. Глубоко вздохнув, на выдохе она уже заснула.

Что-то тоненько, но назойливо тренькало прямо у нее в голове, отчего она проснулась, не открывая глаз, поняла, что бренчит не внутри головы, а снаружи, и пока соображала, что это, послышался голос Максима — он запел романс «Отвори потихоньку калитку», подыгрывая себе на гитаре. У него оказался неплохой голос, в прошлый раз на даче он дурачился и хрипел так, что нельзя было оценить его голос. Он не смог зайти в дом, поняла Таня, ведь она заперлась изнутри на засов, и теперь вымаливал разрешения войти. Она заслушалась и не торопилась спускаться вниз, чтобы открыть дверь. Исполнив романс, Максим спел «Дом хрустальный» Высоцкого. Когда запел «Солнышко лесное» Визбора, она подумала, что Максим ведь не знал, что она закроется на засов, но привез гитару, все-таки своими серенадами хотел загладить свою вину за то, что бросил её ночью одну. Он спел еще один романс, потом стал петь совсем неизвестные ей песни каких-то бардов, а может и собственного сочинения. Она уже давно спустилась вниз и отомкнула дверь, но Максим продолжал услаждать окрестности своим пением — он не слышал, как она открыла засов, потому что сидел под ее окном с другой стороны от двери дома. Похоже, он мог петь не повторяясь до утра. Таня открыла окно:

— Максим, дверь открыта, — она высунулась из окна, чтобы увидеть его — он сидел на перилах открытой веранды.

Но Максим не воспользовался дверью, а влез в открытое окно.

На следующий день Максим встал, когда солнце перевалило за полдень. Таня не могла так долго спать, она проснулась в девять, попила чаю, почитала книгу. Делать было нечего. Когда Максим встал, то обнаружил ее среди грядок клубники, собирающей ягоду.

В следующие дни она принялась, как умела, ухаживать за садом. Она нашла тетрадный лист, заброшенный Максимом на верхнюю полку, в котором Екатерина Николаевна, без всякой надежды на выполнение — учитывая предыдущие годы, — просто так, на всякий случай, оставила наставление сыну, что делать с теми или иными растениями, и стала работать. Максим смеялся над Таней, утверждал, что все должно расти само — выживает сильнейший — закон эволюции, и уговаривал отдохнуть. Но, кроме чтения, делать больше было нечего, не валяться же, действительно, с Максимом в постели. А его она снова не узнавала. Он откровенно бездельничал, валяясь на топчане в тени деревьев, включал магнитофон или радио, и читал или спал, иногда играл на гитаре, изредка, с ленцой, ездил в магазин или готовил еду, но только когда был голоден. Это было так не похоже на него, всегда такого энергичного и активного. Единственно, в чем он проявлял активность, так это в сексе. Котенком он ласкался возле нее, ураганом валил с ног, светлым праздником согревал в своих объятьях, летним дождем баюкал на руках.


Через неделю заехала тетя Максима, сестра матери, проверить сад и полить его, потому что знала, что когда родители уезжают, Максим и носа не показывает на даче. Она была удивлена, тем, что застала Максима в саду и что, несмотря на жаркий и засушливый период, еще ничего не засохло. Апатичный племянник практически не реагировал, сидя на своем излюбленном месте. Тетя удивлялась до тех пор, пока Татьяна, поборов свое смущение, не вылезла из кустов малины, хорошо еще, что она надела рубашку, чтобы не оцарапаться о колючие ветки. Это была старшая сестра матери, одевалась и выглядела она проще Екатерины Николаевны. Она оказалась такой, какой выглядела — простой и доброй. Увидев Таню, она откровенно обрадовалась и стала советовать, как удобнее собирать малину — обвязать горлышко литровой банки веревкой и повесить на шею, а уж из нее высыпать в ведро. А потом засобиралась домой, раз у них все в порядке.

Наконец Максим подал голос:

— Я тебя отвезу, куда ты пойдешь по жаре.

— Ну, спасибо, племянничек, неужели ради тети поднимешь свою задницу? — поддразнила его родственница.

— Все равно мне в магазин надо, сигареты закончились, — парировал Максим.

— Я так и знала, для родной тетушки ты бы и не пошевелился, а за куревом готов на край света бежать. Охота пуще неволи, — весело ответила тетка, судя по интонации совсем не обидевшись.

— Весь в тебя, хочется тебе с этими грядками возиться, ты же приехала сюда, никто не заставлял.

— С возрастом и тебя тоже потянет к земле, тогда поймешь. Ладно, Максим, поехали, — предложила тетя.

Флегматичный племянник не был так резв:

— Ну, не так же сразу, теть Зой, отдохни немножко, я пока соберусь.

— Хорошо, дай мне пока водички попить.

— Хочешь квасу? — они вдвоем пошли в дом.

Таня бросилась собирать огурцы, чтобы отдать тете Зое — огурцы перезревали, они не успевали их есть. Вышедшие Максим с тетей стали ей помогать. Родственница сокрушалась, что огурцы могли пропасть.

— Предлагаешь мне встать у магазина и торговать овощами? — откликнулся Максим.

— Можно посолить, а из малины сварить варенье.

— Кто только это будет есть? У нас варенье с прошлого года в погребе стоит, — Максим разворчался не на шутку. — Каждый год ездят летом в отпуск, на фига столько садить? Я предупреждал, что возиться не буду.

Когда тетю с ведрами и корзинками, наконец, усадили в машину, Тане пришла в голову мысль, что если бы тетя Зоя приехала часом раньше, то застала бы в доме не совсем приличную картинку. Она стала лихорадочно вспоминать, не осталось ли в гостиной, куда тетя заходила пить квас, следов их времяпровождения, вроде раскиданного нижнего белья, и успокоилась — перед этим на них было три предмета одежды на двоих: раздельный купальник и плавки. Да и тетя, наверное, по-другому бы с ней разговаривала, если бы поняла, что они занимались не только невинным сбором урожая.

Племянник с тетушкой уехали. Таня тоже захотела пить, и пошла в дом. Она обомлела, увидев в центре комнаты на полу разорванную обертку от презерватива. На столе, рядом с кружкой, из которой видимо пила тетя Зоя, лежала пачка презервативов. Хорошо еще, что рядом не было самого использованного изделия. Таня выбросила обертку. Как она не заметила этого раньше? Потому что, сразу же ушла собирать малину, а Максим оставался в доме. В условиях дефицита горячей воды, туалета во дворе и спонтанного секса, она оценила еще одно преимущество презервативов: не надо смывать с себя сперму, которая постепенно выходит из тебя.

Когда Максим вернулся, Таня не смогла не упрекнуть его, он честно начал оправдываться:

— Обертку я попытался запихнуть ногой под диван, но она зацепилась, и я пошел за квасом, чтобы не привлекать внимания. А на пачку я накинул полотенце, откуда я знал, что, попив кваску, она захочет вытереть им руки?

— И что она теперь думает? — ужаснулась Таня.

— Что мы разумные, ответственные люди. Не бери в голову, она классная тетка.

Спали они вдвоем на диване. К вечеру дом нагревался, в спальне было жарко, в местах соприкосновения тела мгновенно покрывались испариной, но Максим перед сном все равно клал свою руку ей на бедро или живот.

В один из вечеров, закончившимся сексом, выйдя из нее, Максим осторожно позвал:

— Таня.

— Что? — она лежала на спине.

— Он соскочил.

— Кто? — не поняла Таня.

— Презерватив.

— Ну и что? Выброси его, — Таня не понимала в чем дело.

— Он остался в тебе, — мягким голосом произнес он.

— Что же делать? — испугалась она, пытаясь вскочить.

Максим остановил ее, положив руку на плечо:

— Не волнуйся, я достану его, ты только лежи спокойно.

Она замерла, ей показалось, что он возится целую вечность, прежде чем услышала:

— Ну вот, собственно, и все.

— Ты все вытащил, ничего не осталось? — обеспокоено спросила она.

— Да, весь целиком.

— Фу, — облегченно вздохнула она, — я боялась, что к врачу придется идти.

— Всегда обращайся ко мне, я помогу лучше любого доктора, — порекомендовал Максим.

— Если после этого я забеременею, ты вряд ли поможешь.

— Ну, тогда это точно — ко мне.

— А ты что, поможешь аборт сделать? — усмехнулась Таня.

— Нет, дите воспитывать буду.

— Ты же говорил: «Сбегаешь на аборт и все дела», — напомнила она.

— Когда это было! Я ж тогда ничего не знал о процессе воспитания, не знал, что детей можно и нужно лупить. Куплю ремень по такому случаю, на стенку повешу, буду снимать по субботам.

— Я против такого метода воспитания, поэтому — никаких детей, — Таня встала и пошла вниз — по вечерам они грели в титане воду мыть посуду и умыться самим.

Она еще не закончила свои гигиенические процедуры, как услышала сверху шаги на лестнице.

— Стой, — крикнула она, — не ходи сюда.

В ответ она услышала скрип ступеньки, а затем тишину. Закончив, она выключила свет и стала осторожно подниматься по ступенькам наверх, к слабо освещенному проему над лестницей. На предпоследней ступеньке сидел Максим. Когда она поравнялась с ним, Максим поймал ее руку и потянул к себе, приглашая присесть. Таня в ночной рубашке села на ту же ступеньку.

— А у тебя когда должны быть, ну, эти…? — спросил он.

— Месячные что ли? — поняла Таня.

Они словно поменялись ролями, куда делась его наглость? Год назад она так же не в силах сказать об этом, как он сейчас. Она уже все посчитала, может еще все обойдется.

— Через неделю, — ответила Таня.

Они замолчали, стало слышно, как бьется ночная бабочка о стеклянный плафон. Максим положил голову ей на колени, она не знала, куда деть руки, чтобы не задеть лицо Максима, даже мимолетное прикосновение в такую ночь становилось лаской. Таня откинулась назад, поставив локти на верхнюю ступеньку, и затихла, больше не хотелось шевелиться. Время замерло, заблудившись в кромешной темноте ночи, окунув в звенящую тишину. Через мгновение, длившееся чуть меньше вечности, еще громче прежнего, вновь застрекотали цикады, стало слышно трепыханье ночной бабочки о стекло.

— Хорошо-то как, — произнес Максим, — никуда бы отсюда не уезжал.

Эту безмятежность испортил противный писк комара, нарушившего идиллию. Отягчив свою душу убийством мелкого кровопийцы, Максим встал, за ним поднялась Таня.

Через неделю, тридцатого июля, ей надо выходить на работу. Двадцать восьмого они решили вернуться в город — нужно перестирать белье, да они и сами устали мыться под летним душем, особенно трудно было Тане чуть теплой водой промыть голову, на этот подвиг она решилась за все время один раз. Потом, через несколько дней, можно будет возвратиться на дачу, по утрам он будет отвозить ее в школу, а днем забирать. А пока они продолжали вести тот же образ жизни, иногда выбираясь в магазин — на даче было полно тушенки, паштетов и рыбных консервов, они покупали только яйца, хлеб, молоко и сигареты. Таня ковырялась в саду, она просто влюбилась в это место, в эти чудесные цветы. Максим тоже иногда что-то делал по саду, но мало, больше внимания уделял кухне, вернее кулинарии — мыть посуду он не любил, — внося разнообразие в их рацион, — когда готовила Таня, они ели простую пищу: картошку, салат из овощей, яичницу; Максим мог сварить борщ, пожарить оладьи, сделать оригинальный салат, но не тогда, когда подходило время ужина, а когда у него было настроение.

Вечером перед возвращением в город, Таня ушла спать пораньше. Максим отложил гитару и тоже поднялся за ней. В постели он был неутомим и нежен одновременно. От ритмичного движения другого тела в ней нарастало приятное тепло, она замерла, затаив дыхание, прислушиваясь к себе, и ожидание не обмануло ее, взорвавшись пламенем острого наслаждения; в инстинктивном порыве она вскинула руки и, стремясь продлить удовольствие, обняла Максима, прижалась к нему, пряча в его груди слабый выдох-стон. Но он продолжал двигаться в своем темпе и кончил уже после нее. Ошеломленная, она лежала в изнеможении с опущенными руками, приходя в себя. Это было как во сне, но это было лучше, чем во сне, потому что это был не сон. Максим, как обычно, покрыл ее лицо благодарными поцелуями, которые она раньше воспринимала, как очередную демонстрацию своего великодушия, а сейчас, испытывая признательность не просто за доставленное удовольствие, но еще и как к проводнику в мир новых ощущений, раскрывшему глубинные тайны ее тела, она готова была ответить ему тем же, но только обессилено лежала. Он опустился рядом с ней, сказав: «Ты самая прекрасная, моя сладкая девочка», хотя он всегда говорил что-то в этом роде, ей показалось, что он все понял. Максим немного полежал, прижавшись к ней всем телом, потом негромко позвал: