Моя бабушка рассказывает какой-то важной шишке из Би-би-си, что ей уже восемьдесят семь лет, но она еще не имеет ни одного искусственного зуба. Мама выглядит замечательно в длинном вечернем красном платье. Она собрала волосы в пучок и кажется абсолютно счастливой. Она постоянно улыбается, проходит между рядами гостей, чтобы убедиться, что каждый из них чувствует себя великолепно.

Я стараюсь преодолеть приступы тихой паники, которые одолевают меня на каждом торжестве. Мне становится страшно оттого, что среди всех приглашенных может не найтись ни единого человека, с которым мне было бы интересно поговорить. Но проходит какое-то время, и я начинаю понемногу расслабляться. Похоже, вечер удался.

Надо признать, что гости представляют собой весьма разномастное общество. Здесь присутствуют и громко хохочущие журналисты, не скрывающие своего ливерпульского или ирландского акцента и являющие полную противоположность говорливой стайке симпатичных девушек с телевидения, строго следящих за своей речью. Здесь бродят и писатели, облаченные во все вельветовое и джинсовое, которые контрастируют с разодетыми ночными диджеями с их неизменными сигарами во рту. Кажется, моя бабушка, хрупкая, как воробышек, в своем старинном платье в цветочек явилась сюда из другого столетия. Особенно нелепо она смотрится рядом с джентльменом из Би-би-си, выбравшим для вечеринки костюм от Армани.

Удивительно, как легко могут ладить между собой люди из разных миров, когда в воздухе витает дружелюбие, а в крови циркулирует дорогой алкоголь, закусываемый изысканными суши. Да, в этом зале собрались те, кто искренне любит и по достоинству ценит моего отца.

Говоря матери, что настоящих друзей у него нет, я очень заблуждался! Я чувствую, что все присутствующие действительно гордятся знакомством с моим отцом, восхищаются им, обожают и чуть ли не боготворят моего родителя. Им оказана большая честь находиться на семейном торжестве, и они пребывают сейчас в приятном возбуждении, чуть ли не в эйфории. Еще бы! Мы готовимся встретить папу сюрпризом. Меня самого распирает от гордости за то, что именно этот человек приходится мне отцом.

Гости съехались сюда из разных районов города, чтобы отпраздновать день рождения моего отца. Я вижу здесь дерзких мускулистых мужчин, которые знали папу еще в те времена, когда он печатался в спортивных газетах и альманахах. Рядом с ними расхаживают отлично выглядящие джентльмены средних лет в солнцезащитных очках и девушки в армейских сапогах: отец выступал в их передачах на радио и телевидении. И наконец, я узнаю сотрудников издательства и других людей, которые всячески помогали отцу с печатанием и распространением его книги. Это и благожелательные критики, и крупные книготорговцы, и ведущие популярных ток-шоу, и известные писатели.

Вечеринка проходит в зале с крытым бассейном. Мы выбрали именно это место потому, что только тут можно с легкостью разместить более сотни гостей. Они неспешно прогуливаются возле воды, выпивают и закусывают. Кто-то шутит, что неплохо было бы сейчас окунуться. Тем не менее это действительно подходящее место для проведения подобного праздника.

Яркие флюоресцирующие прожекторы создают атмосферу торжественности и значимости происходящего. Водная гладь поблескивает бирюзой и золотом, и отражающиеся в бассейне огни сверкают на серебряных подносах, на которых официанты разносят гостям длинные фужеры с шампанским. Неординарная вечеринка для очень неординарного человека.

— Он едет! — внезапно восклицает моя мама, и верхнее освещение тут же гаснет. Но в зале не становится темно, потому что еще светятся прожекторы в бассейне. Кто-то нажимает на нужную кнопку, и теперь комната погружается во мрак.

Гости еще о чем-то перешептываются и довольно хихикают, прислушиваясь к звукам снаружи. Папин «мерседес», мягко урча мотором, подъезжает к дому. Но вот двигатель выключен, и через несколько секунд слышится звук поворачиваемого в дверном замке ключа. Кто-то снова тихонько смеется, но на него сразу шикают, и в зале опять наступает тишина. Мы ждем папу в полной темноте, боясь шелохнуться. Но ничего особенного не происходит. Тем не менее мы ждем. И опять ничего. Но никто не осмеливается подать голос первым.

И вот наконец дверь в зал с бассейном открывается. В проходе видна чья-то тень, затем до нашего слуха доносится легкий шелест снимаемой одежды и чей-то глубокий вздох. Это отец вошел в темный зал, и мы ждем, когда же он включит свет. Но он почему-то этого не делает. Теперь мы слышим, как скрипят деревянные ступеньки трамплина. Неужели он решил нырнуть и поплавать? Я чувствую, что собравшиеся вокруг едва сдерживают смех. Веселое напряжение нарастает.

Неожиданно загорается свет и заливает зал, полный улыбающихся людей.

— Сюрприз! — громко выкрикивает кто-то из гостей, но смех тут же замирает, не успев раскатиться по помещению.

Мой отец стоит на трамплине абсолютно обнаженный и, не веря своим глазам, окидывает взглядом толпу народа, состоящую из его друзей и хороших знакомых. Наконец он находит в толпе мою маму, с ужасом смотрит на нее и со стыдом отворачивается.

Перед ним в одежде на коленях стоит Лена. Ее голова с золотистыми локонами ритмично двигается вперед-назад. Именно от этих движений доска мостика чуть поскрипывает.

«Но как же так! — проносится у меня в голове. — Ведь, если не ошибаюсь, ей всегда нравился я! Я должен быть на его месте! Это нечестно!»

Мой отец кладет ладонь Лене на затылок. Она замирает, медленно открывает глаза и удивленно смотрит на него.

Звук, исходящий из горла моей матери, трудно назвать криком. Скорее, он напоминает дикий вой, в котором перемешиваются и отказ верить в происходящее, и унижение, и позор, которых она ничем не заслуживает.

Собравшуюся у нас в доме компанию на несколько секунд ударяет паралич. Затем моя мать, ничего не видя вокруг, начинает прокладывать себе путь через толпу гостей, бесцеремонно распихивая их локтями. По дороге ей попадается официант, который после ее толчка пытается сохранить равновесие, но продолжает опасно крениться в сторону бассейна. Под звон серебряного подноса и дребезг разлетевшихся осколков хрустальных фужеров официант окончательно теряет устойчивость и с громким плеском падает в воду.

— Надо полагать, — замечает моя бабушка, — что вечеринке на этом конец.


Моих родителей всегда называли Майк и Сэнди. И никогда Сэнди и Майк. Всегда и во всем отец играл первую роль.

Их имена с самого начала казались мне старомодными, имена, которые существовали в Англии, которой больше нет. Той самой доброй старой Англии, когда были молодыми мои родители, их друзья и соседи, а также мои тетушки и дядюшки.

То была Англия простых деревенских пабов, незатейливых танцулек после сытного ужина и непременного отдыха у моря в объявленный выходной день. Страна небольших, но приятных удовольствий. Карты для мужчин и женщин в рождественскую ночь, футбол для мужчин и мальчиков в святки, ну и, наконец, походы в местный кабак для игры в дартс и принятия пары пинт пива (только для мужчин) в дни всех остальных поводов для ничегонеделания.

Это была земля островов, славящаяся настоящими зимами. Поездка отсюда к любому теплому морю (будь то Греция или Испания) считалась путешествием всей твоей жизни. «Битлз» появились и исчезли, оставив после себя королевство, где сохранились лишь одни взрослые. Эти люди приучились, выработав в себе нечто вроде зависимости, курить, носить рубашки «пейсли» и мини-юбки, привыкли посещать индийские и итальянские рестораны, считая, что это поможет остаться им вечно молодыми и утонченными. Англия моего детства. Страна невинности, стремившаяся стать взрослой. Страна Майка и Сэнди — добропорядочной супружеской пары, которая умеет развлекаться. Даже без всякой на то причины.

Майк и Сэнди. Конечно, такие имена они получили не при рождении. На самом деле отца зовут Майклом, а мать — Сандрой. Однако, когда на рубеже шестидесятых и семидесятых годов чаяния и надежды перешли на другой уровень, словно телевидение с черно-белого изображения на цветное, все изменилось. Простота, граничащая с аскетизмом, прилипшая к образу моей страны, подобно пубертатным прыщам подростка, все-таки сошла на нет. Появилось новое поколение матерей и отцов, более раскрепощенных и коммуникабельных. Та же тенденция наметилась и в именах.

Майк и Сэнди. Прекрасные имена. Особенно для четы в стране, где никто никому не изменял, не разводился и священные узы брака олицетворяли собой нечто вечное.


Каким-то образом мой отец умудряется собраться. Прикрывая свое сразу съежившееся мужское достоинство, он неизвестно как одевается (а может, и просто подхватывает одежду) и исчезает вместе с растерянной Леной. Слышится рев двигателя его роскошной машины. Пока нанятая на этот вечер обслуга выуживает испуганного официанта из бассейна, до нас доносится визгливый звук покрышек. Мне кажется, что и машина, и отец боятся, что им не суждено с достаточной скоростью убраться из нашей жизни.

На следующее утро, бродя по притихшему дому, я гляжу на молчаливые следы присутствия отца. Удивляюсь, почему мама сразу же не избавилась от них. Конечно, это не решило бы всех возникших проблем, но зато заставило бы ее чувствовать себя спокойнее.

Разумеется, мама могла бы уничтожить все, принадлежащее в нашем доме отцу. Я бы не стал ее винить. Напротив, всячески бы поддержал.

Но она почему-то не трогает ни одну из его вещей, а вместо этого совершает куда более странные поступки.

Утром моя мать появляется из спальни, одетая все в то же красное вечернее платье. Она бледна, глаза ее покраснели, а веки опухли, но она утверждает, что чувствует себя отлично. Тем не менее мама решительно отказывается что-либо есть или пить, а сразу направляется в свой любимый сад и начинает методично его уничтожать.

В дальнем конце стоит высокая решетка, обвитая жимолостью. Летним утром здесь всегда приятно пахнет. Моя мама голыми руками рвет растения. Правда, у нее это плохо получается, и половине листьев удается уцелеть.

Тут же стоят терракотовые горшки с недавно высаженными цветочными луковицами, и мать беспощадно разбивает их о стену. Теперь из-за коричневых земляных пятен ограда выглядит так, словно в нее попало несколько снарядов. Моя мама с ненавистью разоряет клумбы при помощи грабель, садовой лопаты и собственных пальцев, разрубая на мелкие кусочки те самые саженцы, за которыми совсем недавно с такой любовью ухаживала.

Когда я приближаюсь к ней, то вижу, что руки ее расцарапаны в кровь: сейчас она сражается с розами. Мама пытается вырвать кусты с корнем. Я обнимаю ее за плечи и стараюсь удержать. Я не отпускаю ее и жду, когда она успокоится и перестанет дрожать. Но ее продолжает трясти. Мамино тело содрогается от горя, душевной боли и справедливого гнева, и я ничем не могу ей помочь. Она дрожит даже после того, как я увожу ее в пустой дом, усаживаю на диван и закрываю все ставни, словно пытаясь оградить от внешнего мира.

Теперь я понемногу начинаю понимать, как все происходит. Мир продолжает вращаться, ребенок вырастает, становится родителем и теперь сам превращается в защитника и опекуна.

— Не надо плакать, — говорю я. Именно так мама соболезновала мне, когда меня впервые побили в драке на школьном дворе. — Не надо.

Но я не могу остановить ее. Потому что она плачет не по своей судьбе. Она плачет по Майку и Сэнди.


Чтобы оставить семью, нужно быть очень суровым и хладнокровным человеком. Но мой отец вовсе не такой.

Наверное, он слабый. Эгоистичный — это определенно. Глупый — без сомнений. Во всяком случае, он недостаточно суровый и хладнокровный, чтобы сделать то, что сделал он, — с легкостью отрезать себя от семьи и всей своей семейной жизни.

Когда я появляюсь у дверей его съемной квартиры, он выглядит удрученным. Его словно разрывают некие силы, и он мысленно мечется между той жизнью, которая еще не совсем закончилась, и той, что еще не успела начаться.

— Как себя чувствует мама?

— Вот это ты спросил! Попробуй догадаться сам.

— Ты еще слишком молод и ничего не понимаешь, — пытается защищаться отец, впуская меня в квартиру.

Лены нигде не видно. Но на батарее сушится женское белье.

— Что же я должен понять? Что тебе захотелось побаловаться на стороне? Что ты решил «сходить налево» и посчитал, что никто тебя не разоблачит? Или то, что тебе на старости лет захотелось вернуть себе молодость таким вот диким способом? Что именно я должен, по-твоему, понять?

— Понять, что брак тоже может с годами испортиться. Даже хороший брак. Страсть утихает. Да-да, именно это и происходит с годами, Элфи. И вот тогда ты должен решить, сможешь ли ты с этим смириться или нет. Не хочешь выпить чаю? По-моему, где-то здесь должен быть чайник.