В конце концов она поднялась и, налив из кувшина воды в глиняную, всю в сетке мелких трещин, миску, отнесла ее к ночному столику у кровати, намочила тряпку и обтерла покрывшуюся бусинками пота кожу, после чего снова легла, положив сложенную влажную тряпку на лоб.

Снизу, из салуна, без труда проникая сквозь легкие перекрытия и дощатые, покрытые тонкой штукатуркой стены, доносилась громкая музыка, пьяное чертыханье и пронзительный женский визг, время от времени перемежающиеся выстрелами. Возможно, среди техасцев и есть достойные, добропорядочные, богобоязненные граждане, но пока что, подумала она утомленно, ей такие не попадались. Публика, которую ей до сих пор довелось встречать, отличалась грубостью манер, несдержанностью и нечистоплотностью. Исключением были разве что Брассфилды, чья доброта просто покоряла, затмевая их недостатки. Ну и, конечно, Маккриди. Но он ведь не техасец, напомнила она себе.

Прекрасной внешностью и изысканными манерами, придающими ему вид настоящего джентльмена, Мэтью выделялся здесь среди всех остальных точно так же, как и она. Раскусить его было совсем не просто, и для этого существовало сколько угодно причин. Одевался он более чем элегантно, и хотя она не была знатоком мужской одежды, всегда могла оценить хороший вкус и модный покрой. Во что бы Мэтью ни был одет, все на нем, высоком, пропорционально сложенном, выглядело безукоризненно.

В то время как все вокруг него просто изнемогали от жары, Мэтью умудрялся оставаться свежим и внешне невозмутимым. Когда она увидела его в первый раз, ей показалось, что он слишком уж красуется собой, но, присмотревшись к нему поближе, она смогла убедиться, что его больше волнует, насколько он хорошо и чисто одет, чем то, насколько он красив. Одежда, манеры, правильная речь — вот те внешние атрибуты, по которым он и сам судил, чего человеку удалось добиться в жизни, начав с более чем скромных заработков.

Несмотря на первое впечатление о Мэтью, Верена должна была признаться себе, что сейчас он начинал ей даже нравиться. Более того, он сумел заинтриговать ее. Это был человек, зарабатывающий себе на жизнь игрой в карты, и он, несомненно, преуспел в этом деле. Какими бы изысканными манерами он ни обладал, все равно чувствовалось, что в нем есть нечто опасное. Ей вспомнилось, как тогда, в поезде, преследуемая по пятам Большим Элом Томпсоном, она бросилась за помощью к Маккриди и как он выхватил свой «кольт» с такой ловкостью и стремительностью, что и она, и Томпсон были просто ошарашены. Ей вспомнился также почтительный шепот пассажиров, гадавших, а не ганфайтер ли он. К этому выводу их склоняло и то, с какой непринужденностью он носил свою кобуру. Сам же он говорил, что у него «быстрая рука», только и всего.

При воспоминании о том, как они лежали в одной кровати, ей стало мучительно стыдно. И все же, несмотря на все свои заигрывания с нею на первых порах их знакомства, за эти две ночи он не сделал ничего сколько-нибудь предосудительного. Она просто лежала рядом и слушала его спокойное, ровное дыхание, испытывая удивительное ощущение умиротворенности и защищенности от одного лишь сознания, что рядом находится он.

Как легко подпасть под его обаяние, забыть, что он от нее что-то скрывает, забыть, насколько опасным может стать такой человек, если она ослабит свою бдительность, если осмелится вообразить, будто он способен ее полюбить. Мужчины, подобные Мэтту Маккриди, какими бы обаятельными они ни казались, — скорее из мира разбитых сердец, чем сокровенных мечтаний. Они не способны полюбить женщину всерьез. Они всегда ее бросают. Кому, как не Верене, это знать на горьком опыте своей матери, имевшей несчастье полюбить Джека Хауарда и дорого поплатившейся за это.

И все же… На какой-то миг она позволила себе представить, что бы она почувствовала, если бы Мэтт переступил запретную черту, если бы он поцеловал ее, если бы он прошептал ей ласковые, нежные слова… Нет, даже думать об этом — непростительное безрассудство.

Вдруг стало слышно, как кто-то дергает дверь. Или ей показалось? Звук этот спугнул ее греховные мысли, и некоторое время она лежала, затаив дыхание и прислушиваясь. Вот, повторилось опять. Кто-то поворачивал дверную ручку снаружи.

От ужаса у Верены перехватило горло и сжало грудь, сердце заколотилось с такой силой, что стало больно дышать. Нет, она не должна поддаваться панике. Спустив с кровати ноги, она протянула руку за тяжелой керосиновой лампой. Но не стала ее зажигать, а подкралась с нею к двери и шепотом спросила:

— Это вы, Мэтью?

Никто не ответил, за дверью не было слышно ни звука. Но она почти физически ощущала чье-то присутствие. Не зная, что делать, она некоторое время стояла в нерешительности, подумывая, а не позвать ли ей на помощь, а затем на цыпочках подошла к окну и, перегнувшись, попыталась рассмотреть, что происходит внизу. Насколько она могла видеть, свет не горел ни в одном окне, а это означало, что все, наверное, уже легли спать. Возвратившись к двери, она подождала еще немного, не спуская глаз с ручки, еле видной в полумраке комнаты, освещенной тусклым светом луны.

— Что вам нужно? — прошептала она наконец.

Снова ни звука. Должно быть, это игра воображения, и ей все это почудилось. Так бывало в далеком детстве, когда каждый скрип ветки, каждое постукивание оконной рамы приводили ее в трепет, и она чуть что пряталась под одеяло. Совладать со своими безотчетными страхами она могла, лишь бросая им прямой вызов: она решительно выглядывала из окна, и всегда оказывалось, что для каждого звука есть вполне разумное объяснение.

Держа незажженную лампу в одной руке, другой она нащупала ключ в дверной ручке и отперла замок. Ручка дернулась под ее рукой, и дверь рывком распахнулась внутрь, толкнув девушку назад. Судорожно глотнув воздух, она размахнулась лампой и изо всех сил ударила того, кто вошел в комнату.

— О-о-о-й! Кой черт?!

Чья-то мозолистая рука вырвала у нее лампу, а другая зажала рот, не давая ей закричать.

— Я схватил ее — набрасывай на нее пиджак и будем рвать когти.

Вся похолодев от ужаса, она сопротивлялась отчаянно, до последнего, пиная ногами и молотя руками того из них, кто пытался накрыть ей голову пиджаком. Тот, что держал ее, стал одной рукой помогать приятелю натягивать на нее пиджак, отчего вторая его рука, сжимавшая ей рот, несколько ослабила хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы можно было слегка приоткрыть рот и вонзиться зубами в мясистую перепонку между большим и указательным пальцами. Она почувствовала солоноватый вкус крови, смешанной с грязью, а он взвыл от боли:

— Проклятье! Да помоги же мне, Ли, черт возьми!

Их было двое, а она одна, и единственное, что ей оставалось, — поднять достаточно шума, чтобы кто-то проснулся — хоть одна живая душа. Пнув ногой сзади себя стул, ей удалось опрокинуть его, но в этот момент ее голову окутала толстая шерстяная ткань, и она чуть не задохнулась от запахов пота и дыма.

— Все, она у меня в руках!

На сей раз возле ее рта оказалось предплечье. Она рванулась и изо всех сил укусила. Второй из нападавших схватил ее сзади и разжал ей челюсти.

— Не бойся, мы не тронем тебя, — успокоил ее один из них тихим голосом.

— Мы даже поможем тебе, — поддержал его второй. — Только надо быть паинькой и пойти отсюда с нами — мирненько и без никакого шума, понимаешь?

Она узнала по голосу одного из тех, кто был на ранчо у Гуда, и кровь застыла у нее в жилах. Первый из говоривших близко наклонился к ней и прошептал:

— Если не пойдешь вместе со мной и Ли, то попадешь в лапы к Гибу, и тогда тебе крышка. А мы тебя не тронем, — повторил он. — Нам надо только то, что нам причитается, — и даже тебе достанется твоя доля.

Очевидно приняв ее молчание за согласие, он повел ее к открытой двери:

— Ну вот, давно бы так. А я никогда не обижу женщину.

— Ты лучше держи ее покрепче, — напомнил ему его приятель. — Ты понял? Как можно крепче.

— Я же сказал, она у меня под контролем.

— Ну, тогда сматываемся отсюда.

Она ничего не предпринимала, пока, насколько могла судить, не оказалась в дверях, и тут начала упираться и брыкаться с таким остервенением, что им пришлось применить всю свою силу, чтобы вытолкать ее в коридор. При этом ее нога зацепилась за дверной косяк, и один из похитителей споткнулся о нее.

— О-о-х!.. Это не женщина, а дикая кошка — бешеная дикая кошка!

Хотя она ничего не видела, ей нетрудно было почувствовать, что он держит ее уже не так крепко. Она вырвалась из его рук и с криками: «Помогите! Помогите! На меня напали!» — бросилась по коридору. Пиджак соскользнул с ее головы, но второй из похитителей успел схватить ее за руку. Резко повернувшись, она стремительно взметнула руки и стала царапать ему лицо, норовя угодить в глаза и не переставая кричать:

— Помогите! Мэтт!

Когда до него донеслись первые звуки возни, а затем какой-то глухой стук, он еще не совсем проснулся, но, услышав отчаянные крики Верены, быстро вскочил на ноги. Нащупав кобуру, висящую на спинке кровати, Мэтт выхватил из нее «кольт» и, держа большой палец на ударнике затвора, ринулся в коридор. Оказавшись за дверью, он увидел при свете висящего на стене фонаря, что два человека тащат упирающуюся Верену к лестнице черного хода. Чтобы случайно не ранить девушку, он сделал предупреждающий выстрел в воздух, над их головами.

Оба незнакомца бросились на пол и поползли на четвереньках к ступенькам. Тяжело дышащая Верена прислонилась спиной к стене, а Мэтт подбежал к лестнице и заглянул в темный узкий проем, но похитителей уже и след простыл. Повернувшись к Верене, он увидел, что ее всю трясет. Сорочка на ней была порвана и свисала с одного плеча, открыв обнаженную грудь. В этот момент в конце коридора открылась дверь, и из комнаты вышел один из постояльцев.

— Ну, ну, Рена, все уже позади, — пробормотал Мэтт наконец, привлекая ее к себе и прикрывая ее наготу рукой. — Успокойся, дорогая.

— Что там происходит? — раздался чей-то нетрезвый голос.

— Один человек перепутал комнаты, — спокойно ответил Мэтт. — А так все нормально. Должно быть, он хорошо выпил, и все дела.

— Но, кажется, я слышал выстрел, — не унимался постоялец.

— Было дело. Он напугал сестру, и когда она закричала, я в него выстрелил.

— Ах, вот оно что, — отозвался постоялец, как если бы это что-нибудь объясняло, и, возвратившись в свою комнату, закрыл за собой дверь.

— Пойдем отсюда, пока никто больше сюда не вышел, — прошептал Мэтт и, прижимая ее к себе, повел в свою комнату.

Захлопнув ногою дверь, он не стал проходить Дальше, а просто стоял, обнимая ее за вздрагивающие плечи и прижимая к себе.

— Так все-таки что случилось? — спросил он через некоторое время.

— Я чувствую себя дурочкой — несусветной, законченной дурочкой, — прошептала она, положив голову ему на грудь. — Какая глупость с моей стороны, какая непростительная глупость!

Он прижал ее еще крепче, как бы беря под свою защиту:

— Все хорошо, Рена. Теперь ты со мной, а они, думаю, сюда больше не вернутся — во всяком случае, в ближайшее время.

Она прильнула к нему, наслаждаясь ощущением исходящего от его тела успокаивающего тепла, мужественности и силы.

— Я так рада, что ты услышал, когда я тебя позвала, — проглотив комок в горле, проговорила она.

— Ну, насколько я заметил, тебя тоже не возьмешь голыми руками.

— Это была величайшая глупость, — повторила она. — Я ни в коем случае не должна была открывать им дверь.

Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, она медленно выдохнула и начала свой рассказ:

— Понимаешь, Мэтт, мне никак не удавалось заснуть. Я просто лежала, не в состоянии ни о чем другом думать, кроме этой невыносимой жары, как вдруг… как вдруг мне показалось, что я слышу какие-то звуки. Должно быть, это заскрежетал ключ в замке, когда они попытались открыть дверь.

Снова сделав глотательное движение, она продолжала:

— Я подумала — может быть, это ты; может быть, ты только что пришел и по ошибке пытаешься попасть не в свою комнату. А может быть, кто-нибудь другой перепутал в темноте номер комнаты.

— В это время я был в своей комнате и крепко спал.

— Знаешь, я ведь даже не знала, который час. — И она снова глубоко вздохнула. — Так или иначе, я спросила, ты ли это, и, не получив никакого ответа, некоторое время ждала, спрашивая себя, а не померещилось ли мне все это. Ну а потом я решила, что, вместо того чтобы сидеть так всю ночь, словно последняя трусиха, лучше будет взглянуть, есть ли там кто-нибудь или нет.

— Ну и что было дальше?

К этому времени она достаточно пришла в себя, чтобы почувствовать смущение от того, что оказалась в объятиях Мэтта, и тотчас бы от него отстранилась, если бы не то скандальное обстоятельство, что на ней, кроме разодранного клочка ткани, ничего больше не было. И он, несомненно, уже понял, что на ней не было даже панталон — от одной только мысли об этом лицо ее запылало жаром.