Патриция Пелликейн - Опасная стихия

— Когда я смою косметику, они наверняка решат, что одиночество — не самая худшая вещь на свете, и побегут от меня так, что только пятки засверкают.

Усмехнувшись, Мириам сняла салфетку с миски.

— Я тут принесла вам поесть, — сказала она.

В миске лежали несколько кусков жареной говядины с подливкой, а в целлофане был завернут горячий, только что испеченный хлеб.

У Мэгги при виде мяса потекли слюнки.

— Вы часто приносите сюда еду?

— Довольно часто. Я приглядываю за домом. Делаю раз в неделю уборку, стираю, готовлю ленчи и ужины.

— Значит, все это время я ела то, что готовили вы?

— А Майк, стало быть, делает вид, что готовит сам? — рассмеялась Мириам. — Вот собака!

— Кто собака? — послышался низкий мужской голос.

— Брэнди, кто ж еще? — не замешкавшись ни на секунду, выпалила Мириам.

Женщины обменялись понимающими взглядами.

— Похоже, я пропустил самое главное.

— Ничего подобного. Ленч — вот он, и ждет тебя.

Пока Майк мыл руки над кухонной раковиной, а Мэгги суетилась, накрывая на стол, Мириам, стала натягивать перчатки.

— Ты что же, есть с нами не будешь?

— Я уже поела. Так что приятного вам аппетита и будьте здоровы.

Кофе как раз начал закипать. Мэгги сняла кофейник с огня и уселась за стол напротив Майка. Некоторое время они ели молча.

— Вкусно-то как, — заметила Мэгги, набивая рот жареной говядиной и свежим пшеничным хлебом.

Он согласно кивнул:

— Мириам — кухарка что надо.

— Майк?

— М-м… — произнес он, жуя. А проглотив, спросил: — Что, Мэгги?

— Вы мне говорили, что я не буду вам в тягость.

Он откинулся на спинку стула и в первый раз с их знакомства стал рассматривать ее чрезвычайно внимательно, будто какую-то диковину.

— Что это вы с собой сделали? Я хочу сказать, как это у вас?.. — Лицо его выразило заметное удивление. Да что там удивление — он был просто сражен увиденным. Майк подозревал, что Мэгги — хороша собой, но не предполагал, что до такой степени.

Мэгги поняла, что эти не слишком связные вопросы относятся к ее внешнему виду.

— Это все, знаете ли, косметика, — призналась она.

— Черт возьми! Да вы настоящая красавица! — Майк не относился к числу мужчин, любивших и умевших делать комплименты, но когда он взглянул на преображенное лицо Мэгги, то сделался куда более красноречивым, чем обычно.

— Благодарю. — Мэгги кивнула с таким видом, будто ей приходилось слышать подобные речи в свой адрес чуть ли не каждый день. Да скорее всего так оно и было.

Между тем она решила вернуться к затронутой теме:

— Так вот, вы говорили, что я не буду вам в тягость, а между тем ваши люди теперь лишились права заходить к вам на кухню и пить кофе.

— Я беру с собой большой кофейник и ставлю его в амбаре, так что ребята не слишком от этого пострадали.

— Мне уже лучше, поэтому я хочу, чтобы все жили своей обычной жизнью.

Майк покачал головой:

— Такой необходимости нет. Парням и в амбаре удобно.

Мэгги вздохнула. Он сколько угодно мог это отрицать, но ее присутствие в доме создавало для обитателей ранчо известные неудобства.

— Вы, конечно, этого не признаете, но я не сомневаюсь, что в каком-то смысле вам мешаю.

Майк снова покачал головой:

— Ерунда все это. Не стоит об этом говорить.

— В конце концов, я могу заплатить вам за доставленное беспокойство…

— Мэгги! — воскликнул Майк, перебивая ее. — Мне не нужны ваши деньги.

— Но…

— Я не знаю, как принято у вас — там, откуда вы приехали, но у нас сосед всегда готов прийти на помощь соседу.

— Я не ваша соседка.

Он пожал плечами:

— Как сказать. Сейчас, во всяком случае, вы живете здесь.

Помолчав с минуту, Мэгги спросила:

— А вы что, и в самом деле индеец?

— С чего это вы взяли, что я — индеец?

На губах у Майка появилась такая веселая, заразительная улыбка, что Мэгги просто не могла не улыбнуться ему в ответ.

— Дело в том, что у вас черные волосы, темные глаза и смуглая кожа. А еще высокие скулы, и это невольно наводит на мысль о том, что в ваших жилах течет индейская кровь.

Майк ухмыльнулся и сказал:

— Я из племени кору. То есть воронов.

— Почему же вас не зовут Майк Зоркий Ворон или еще как-нибудь в том же духе?

— Потому, — Майк пожал плечами, — что моя бабка в свое время вышла замуж за белого по фамилии Стэнфорд.

Мэгги посмотрела на него с любопытством.

— Никак не могу вас раскусить. Откуда, к примеру, у вас на полке «Джейн Эйр»?

Заметив недоумение в глазах своей красивой гостьи, Майк рассмеялся:

— Что ж, по-вашему, индеец и читать не должен уметь?

Мэгги наградила его коротким гневным взглядом.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, и то, что вы индеец, здесь совершенно ни при чем. Просто мужчины обычно не жалуют литературу такого рода.

— Вы хотите сказать, что мужчины в основном бесчувственные создания? А вот я как раз думал, что мужчины конца девяностых…

— Знаете что? Не морочьте мне голову!

— Это книга моей сестры. Она ее здесь оставила.

— Я так и подумала, — произнесла Мэгги и, небрежно покачивая на ноге шлепанцем, сообщила: — Между прочим, она сегодня здесь была.

— Кто? Сьюзен?

Мэгги молча кивнула.

— И зачем она приходила?

— Полагаю, чтобы посмотреть на меня. Она надеется, что у нас с вами сложатся романтические отношения. По крайней мере она на это намекала.

— Мне очень жаль, что так вышло, — вздохнул Майк. — Господь свидетель, как бы я хотел, чтобы люди занимались своими делами и не совали нос куда не следует.

Мэгги фыркнула.

— Зря, выходит, сестра оставила у вас на полке «Джейн Эйр».

— К вашему сведению, я ее прочитал.

— Да что вы говорите? — Глаза Мэгги расширились от удивления. — Ну и как? Вам понравилась?

Майк неопределенно покачал головой.

— Скажем так, я принял содержание этой книги к сведению. Но я лично предпочитаю…

— Детективные романы, — произнесли они оба чуть ли не в унисон и расхохотались.

— А где живет Мириам?

— В первом домике, что справа от амбара. Если хотите, можем к ней вечерком заглянуть.

— Почему бы и нет?

— В таком случае сейчас же ложитесь спать. Вам понадобятся силы.

— Это еще зачем?

— А затем, что у Мириам четверо детей. Старшему только шесть, но и он, и все остальные — настоящая чума.

Мэгги допила кофе и принялась убирать со стола.

— Вот что, стало быть, думает о детях чувствительный мужчина конца девяностых. Вы что же, не любите детей?

— Я очень люблю детей. Но когда они не курят и не пытаются спалить мой амбар, я люблю их еще больше.

— Что же, и шестилетка курит?

— Малютка Джейк? Как паровоз. Он парень хороший, но…

— Но если бы он не пытался спалить ваш амбар, то был бы сущим ангелом, правда?

— Он думает, что ему уже двадцать четыре, — пояснил Майк.

Мэгги улыбнулась:

— Я знаю таких ребят, которым хочется побыстрее стать большими. Моему племяннику пять, а он уже рассказывает неприличные анекдоты.

— Правда? — В глазах Майка блеснул неподдельный интерес. — И до какой степени они неприличные?

— Ну уж не самые-самые. На самом деле эти анекдоты, должно быть, и вправду мерзкие. Просто племянник еще мало что понимает и все путает. Начало из одного анекдота, конец — из другого. Вся соль, конечно, пропадает, но мы все равно хохочем как сумасшедшие.

Майк поднялся и стал натягивать куртку.

— Когда-нибудь он перестанет путать.

— То же самое говорит мой отец.

Он хмыкнул.

— А что говорит по этому поводу мать вашего племянника?

— Ничего не говорит. Закатывает глаза к потолку и стонет.

Майк рассмеялся, но затем посерьезнел.

— Только не переутомляйтесь, хорошо?

— Ладно.

Когда дверь за ним закрылась, Мэгги ощутила удивительный покой и тепло. Как все-таки здорово сознавать, что есть на свете человек, который о тебе заботится! Неожиданно ее кольнуло чувство вины. Крис тоже тревожился за нее и заботился о ней, и именно к нему сейчас должны были быть обращены ее помыслы. Увы, заботы Криса представлялись ей чем-то вроде смирительной рубашки, в которую он старался ее обрядить. А вот отношение к ней Майка рождало у нее в душе чувство безопасности и защищенности от внешнего мира. Как, однако, все это непонятно…

Она стояла в дверях. Легкий ветерок развевал ее волосы и играл полами ее белого платья. Белый цвет — цвет чистоты. Это для девственниц.

Он боялся дохнуть, боялся пошевелиться. Он боялся, что она исчезнет, и не хотел отпускать ее от себя на этот раз.

Она вошла в комнату и улыбнулась. Глаза ее были стыдливо опущены. Он почувствовал запах роз. Она всегда пахла розами, когда бывала с ним рядом. Господь свидетель, как он ее любил!

Она была близко — казалось, он протянет руку и дотронется до нее. Но он не торопился это сделать и длил сладостную пытку.

Она засмеялась. Она знала, что он ее хочет, и радовалась этому.

— Потрогай меня, Генри, — сказала она голосом, сладким как мед. — И посмотрим, как поведет себя при этом твой член.

Генри нахмурился. Ему не нравились слишком смелые женщины. Надо будет ей напомнить, чтобы она не говорила непристойностей. Женщины должны быть невинны и скромны — разве не так? А уж эта в особенности. Нельзя смотреть таким голодным взглядом на мужчину — это, в конце концов, неприлично.

Генри вспомнил о своей матери. Она тоже вечно хотела взглянуть на его член и всегда смеялась, поскольку он тогда был маленьким. «Узелок», называла она его, хотя, когда она его целовала и гладила, Генри чувствовал, что он вот-вот взорвется от напряжения.

«Узелок моего малютки» — так она, кажется, говорила.

Мэгги никогда ничего подобного не скажет. Мэгги любит его.

Ему вдруг захотелось, чтобы она сняла платье. Ведь не просто так она пришла сюда?

Потом он понял, почему она бездействует. Она была застенчива до крайности. Она хотела, чтобы он сам раздел ее — взял эту миссию на себя.

Генри потянулся к пояску у нее на талии и улыбнулся. В этот момент она подошла к нему совсем близко. Он почувствовал ладонью атлас ее кожи. Поясок упал с ее бедер как бы сам собой. И тут он услышал ее смех — не тихий, не мелодичный, как серебряный колокольчик, а скрипучий и грубый, как у его матери. С чего бы это, спрашивается?

Он поднял взгляд, посмотрел в ее добрые ясные глаза и улыбнулся. Да, более красивой женщины ему не доводилось видеть. Вдруг Генри заметил, что с ней стали происходить какие-то изменения — только вот какие? Ах да, что-то случилось с ее глазами — они начали сползать у нее вниз по лицу. Генри ужаснулся, вскочил и принялся ловить ее глаза. Увы, плоть ее оказалась слишком мягкой, она мялась под руками, как пластилин, и у него ничего не получалось.

А потом начал съезжать в сторону нос, и на том месте, где он только что находился, появился темный пустой провал. Нет! Это невозможно! Но улыбающийся рот Мэгги начал съезжать вбок, а потом вообще оказался на краю подбородка.

— Генри, — произнес этот кошмарный рот, — как поживает сегодня наш маленький членик?

Генри едва не взвыл от ужаса: откуда, спрашивается, Мэгги набралась таких слов?

И вдруг он понял: это вовсе не Мэгги. Это была его мать. Но Боже, как же так, почему? Он же не хотел ее больше видеть! И потом, он ведь как-никак ее убил. Он убивал ее уже столько раз, что не помнил, когда это случилось на самом деле. Но она все равно возвращалась — чтобы его мучить.

Необходимо как следует рассмотреть эту женщину, чтобы точно знать, кто она. Он медленно поднял подол. Под ним было обугленное тело — головешка, да и только. Отвратительное зрелище. Но это была она — его мать! Генри едва не задохнулся от запаха жареной плоти.

А потом она расхохоталась. Генри никак не мог понять, как это у нее получалось, потому что рот уже съехал с подбородка, скользил по шее, потом по груди, но все равно губы шевелились. Они говорили:

— Ты только глянь на свой член, Генри!

И Генри, как ему было велено, глянул…

Генри проснулся с протяжным стоном. Он весь покрылся холодным потом, а сердце колотилось как сумасшедшее. По привычке он дотронулся до своего мужского достоинства и с облегчением вздохнул. Оно находилось там, где ему и положено быть, да и размеры ничуть не изменились. Генри перекатился на бок и положил руку на сердце, стараясь избавиться от боли в груди и от страхов, которые переполняли его душу. Господь свидетель, как же он ненавидел эту женщину и ей подобных!