— Как зовут этого викария? — сквозь стиснутые зубы проговорил он, сжав руку в кулак, которым готов был разбить голову бесчувственного церковника.

— Какое это имеет значения? — устало пробормотала Эмили.

— Я бы очень хотел сделать все от меня зависящее, чтобы его лишили сана священнослужителя, потому что он не имеет ни малейшего представления о том, что такое милосердие и доброта!

Эмили наконец расслушала гневные нотки в его голосе и медленно обернулась к нему. Его глаза горели опасным огнем, руки были сжаты в кулаки так, что покраснели костяшки пальцев. Челюсть была напряжена так, что желваки бились на щеках. Он был похож на человека, готового нанести сильнейший удар. Он был похож на человека, готового напасть на священника, чтобы защитить ее!

Милый, дорогой Габриел! Она попыталась улыбнуться ему.

— Не думаю, что это было бы христианским поступком.

— А то, как он обошелся с тобой, по-христиански?!

Гнев в его голосе, который прокатился по всей комнате, так сильно потряс ее, что Эмили на секунду застыла, а потом поняла, что ему больно. Больно от того, что с ней было. Больно от того, что когда-то боль причинили ей. Эмили вдруг почувствовала, как сжимается сердце. Она подошла к нему и положила дрожащую руку ему на щеку, не в силах видеть его страдания.

— Не нужно, — прошептала она, глядя в его обожаемые серебристые глаза, в которых вдруг засветилась такая нежность, что стало трудно дышать. — Всё уже позади…

У Габби запершило в горле. Она не имела права быть такой доброй и всепонимающей. Он накрыл ее руку своей. Господи, как же сильно он любил ее! Это чувство никогда не перестанет жить в нем. Что бы ни произошло.

— Это я должен успокоить тебя, душа моя…

Ее лицо озарила такая грустно-нежная улыбка, что у него перехватило горло.

— Ты успокоил меня очень давно…

Он взял ее руку в свою, потянул к своим губам и поцеловал ее раскрытую ладошку. А потом хрипло попросил:

— Расскажи мне, что тогда произошло.

Улыбка сбежала с ее лица. Эмили отняла свою руку, хотя всем сердцем хотела бы прижаться к его золотистой груди, усыпанной редкими золотистыми волосами, закрыть глаза и ни о чем, кроме него, больше не думать. Но она видела, как это важно для Габриеля. Как это было важно для них обоих.

Она снова отошла от него, повернулась к окну и закрыла глаза. Ей было невыносимо трудно говорить об этом, обнажать свою душу и нервы. Но если она не расскажет об этом сейчас, прошлое будет преследовать ее вечно. Настала пора отпустить его. Как Габриел помог ей отпустить страшные воспоминания и ощущения. Он заменил их своими, но возвращаясь к событиям семилетней давности, Эмили вновь почувствовала себя беспомощной и одинокой, как тогда.

— После того, как я ушла тогда… от тебя… я не могла думать ни о чем, кроме тебя, поэтому и не заметила его. Он прятался за деревом, выскочил и набросился на меня так неожиданно, что я ничего не успела сделать. Я даже не поняла, что произошло… Он бросил меня на землю и навалился на меня. Мне было трудно дышать, трудно двигаться, и я… — Ей вдруг показалось, что прежние боль и ужас ожили и готовы вновь напасть на нее. Усилием воли она заставила себя вспомнить, где она и с кем. Габриел рядом. И сможет защитить ее даже от собственных мыслей. Это удивительным образом успокоило безумно колотившееся сердце, поэтому она смогла продолжить. — Мне было больно, я стала отбиваться, просила его прекратить, но он не слушал меня. Он схватил мои распушенные волосы и стал мотать себе на руку. Он всегда говорил, что мои волосы притягивают его, что они прокляты, раз имеют над ним такую власть… Он все смотрел на них, а другой рукой сдавил мне грудь…

Она почувствовала, как рука Габриеля осторожно легла ей на плечо. Она была так благодарна ему за это! Это так много значило для нее. Но Эмили не обернулась и не пошевелилась, находясь в каком-то оцепенении. Лишь чувствовала тепло руки Габриеля, которое постепенно перетекало в нее и согрело ей душу.

— Я била его по груди, — продолжила она тихим голосом, не открывая глаза. — Но он не чувствовал этого. Он начал рвать мое платье, стал задирать подол, сильнее вжал в землю… И тогда я кое-что вспомнила.

Габби пытался держать себя в руках, пока слушал ее рассказ. Пытался не сойти с ума еще до того, как она закончит. И пытался придумать сотни, тысячи разных способов, которыми смог бы наказать, уничтожить мерзавца. У него сильно билось сердце, но подавив ярость, он все же смог спросить ровным голосом:

— Что, душа моя?

— Я вспомнила о ножике, который дал мне ты. Он не знал об этом. И когда я поняла, что никто не придет мне на помощь, я потянулась к своему переднику, в кармане которого и лежал нож, с трудом достала его и со всей силы вонзила ему в ногу.

Габби испытал такое облегчение и такую радость одновременно, что у него закружилась голова. Он медленно развернул ее к себе, взял пальцами дрожащий подбородок и заставил посмотреть на себя.

— Так это ты сделала его хромым?

Она кивнула и медленно открыла потемневшие глаза. Габби сжал челюсть, понимая, что это было слишком легкое наказание для подонка.

— Да, — шепнула Эмили. — В тот момент, когда он скатился с меня, я была так благодарна тебе за то, что ты дал мне нож! Благодаря тебе я спаслась…

Габби не мог дышать, пораженный до глубины души. Пораженный тем, что видел, что она на самом деле верит в то, что он каким-то образом причастен к ее спасению. Невероятно, но его подарок сыграл такую сакральную роль в судьбе Эмили! В их общей судьбе.

— Боже мой, — наконец выдохнул Габби, сраженный еще одной правдой. — Так вот почему они решили, что ты обесчещена! На тебе была кровь, но не твоя.

Она с болью посмотрела на него.

— Тогда я даже не знала, что от этого бывает кровь…

Он больше не мог этого выносить. Габби обхватил ее дрожащими руками и прижал к своей разрывающейся на части груди, где едва билось его сердце. Сердце переполненное безграничной люби и восхищения к ней.

— Эмили, душа моя, если бы я только знал… — прошептал он, уткнувшись ей в душистые волосы. — Никогда прежде я не совершал большей ошибки, чем тогда семь лет назад, когда позволил тебе уйти от меня одной. Я жалел об этом каждую секунду своей жизни, я мечтал вернуться в тот день и остановить тебя еще до того, как ты скроешься за деревьями. — Он взял ее лицо в свои ладони и снова заглянул ей в глаза. — И сейчас я испытываю невероятное облегчение больше потому, что тот мерзавец не привел в исполнение свой мерзкий замысел. Если бы я знал, что произойдет… Я не должен был отпустить тебя, но я так боялся напугать тебя!

На этот раз была очередь Эмили замереть от изумления. Все эти семь лет он считал себя виновным в том, что с ней произошло? Всё то время, что они пробыли вместе, покинув коттедж тети Альбы, он не переставал винить себя? Эмили была потрясена до глубины души. Ощущая давящую боль в груди, она подняла руку и прижала пальцы к его губам.

— Не говори так, — едва слышно вымолвила она. — Ты ни в чем не виноват.

— Ты не понимаешь…

— Как раз я всё слишком хорошо понимаю! — неожиданно взорвалась она, ощущая настоящий гнев. Она выпрямилась и пристально посмотрела на него. — Тогда ты едва знал меня, но всё же понял, как ужасно то, что произошло со мной. А вот мой отец, который обнаружил нас тогда, поспешил на помощь моему насильнику, а не мне. — Эмили вырвалась из рук Габриеля и в очередной раз отвернулась от него. Ее колотило от гнева, боли и обиды за то, что даже по истечению стольких лет поступок отца продолжал причинять ей столько страданий. — Он проклинал меня за то, что я посмела ранить сына его лучшего друга, — срывающимся голосом сказала она, положив руку на свою грудь. — Отцу даже в голову не пришло поинтересоваться, что со мной…

Даже семь лет не излечили раны, нанесенные ее родными, теми, кто должен был защитить ее от грубого и жестокого мира. Вместо этого они, ее родная семя, превратились в карателей и карали ее до сих пор. Эмили продолжала бить холодная дрожь. Ей казалось, что душа снова разваливается на части. Слезы незаметно выступили на глазах.

— Он поволок меня в свой кабинет, — глухо продолжила она, глядя на свои сплетенные руки и побелевшие пальцы. Эмили не заметила, как Габриел встал позади нее, готовый прийти ей на помощь в любую секунду. Такой же бледный, как и она. — Он позвал маму и братьев. Они все тут же бросились к… этому ничтожеству и хлопотали возле него, а я стояла посредине комнаты в разорванном платье, вся в крови, и плача, пыталась всё объяснить… Но этот… он заявил, что это я назначила ему встречу. Будто я соблазнила его. Я умоляла поверить мне, что я ничего такого не делала, но отец назвал меня шлюхой, а потом подошёл и так сильно ударил меня, что я упала на пол…

Габриел не мог больше выносить этого. Он развернул ее к себе за дрожащие плечи. Он не мог позволить ей страдать одной, не мог позволить ей выносить всю эту тяжесть одной. Едва сдерживая неугасаемую ярость на всю ее родню, которую нужно было сжигать на костре, Габриел осторожно вытер слезы Эмили и мягко прижал ее к своей груди.

— Душа моя… — прошептал он, спрятав лицо в обожаемые рыжие волосы, чувствуя, как перехватывает горло. — Моя Эмили…

— Он сказала… — всхлипывала Эмили, уткнувшись ему в грудь. — Он сказал, что никогда не поверит той, у кого дьявольские волосы. Он отрекся от меня при всех, вычеркнул из генеалогического древа и велел дворецкому заложить карету, потому что хотел, чтобы я как можно скорее покинул его дом. Они даже не позволили мне собрать собственные вещи… За меня это сделали слуги. Забрав из комнаты раненого, они ушли, оставив меня одну, сидящей на полу для того, чтобы я подумала над всем тем, что, по их мнению, совершила. Моя семья ни на секунду не допустила и мысли о том, что я пострадавшая сторона. Ни братья, ни мама не заступились за меня, а Роберт… он стоял в стороне от всех и в конце сказал, что я это даже заслужила…

— Хватит! — прорычал Габриел, вжав ее до предела в себя. Мечтая забрать себе всю ее боль без остатка. Господи, как можно было подвергнуть родную юную дочь такому унижению и боли! Как земля носила таких чудовищ, которые именовались родителями?! Он задыхался от мучительных спазмов в сердце, задыхался от гнева и непереносимого желания наказать всех виновников этого преступления. — Клянусь тебе, душа моя, что отныне никто не посмеет обидеть тебя. Я сотру в порошок любого, кто посмеет прикоснуться к тебе хоть бы пальцем! Любимая, — прошептал он, страдая от звуков ее глухих рыданий, чувствуя на своей груди теплые слезы, которые проникали ему в самое сердце и разрывали его на части. — Я утоплю каждого, кто посмеет сделать…

Он не договорил, потому что Эмили вдруг подняла голову и посмотрела на него. В этот момент не существовало никого, кроме него. Никого на свете, кроме Габриеля, который протянул ей руку помощи много лет назад, а теперь… Она умирала от нежности и благодарности к нему. Она умирала по нему. И она бы умерла без него. Встав на цыпочки, Эмили прижалась дрожащими губами к его губам. Габриел обнял ее и прижался к ней сам, даря ей самый удивительный, самый волшебный и самый бесценный в мире поцелуй.

Поразительно, все это время он знал всю правду о ней, он знал почти все и продолжал целовать ее так, что переворачивалась душа.

Габриел погладил ее по спине и приподнял голову. А потому увидел изумрудные глаза, наполненные такой безграничной нежностью, что защемило сердце.

— Спасибо… — молвила она, положив руку ему на щеку.

Габриел не мог дышать, не мог спокойно смотреть на нее. Любовь всей его жизни. Смысл всей его жизни.

— Не смей больше благодарить меня, — хрипло проговорил он, надеясь, что его голос всё же прозвучал решительно.

Она очертила пальцем его лицо и снова остановилась на его подбородке с ямочкой. А потом потянулась и поцеловала эту ямочку, сразив его в самое сердце.

— И как же мне позволено выражать свою благодарность?

— Мне не нужна твоя благодарность, — совершенно серьезно заявил он, глядя ей прямо в глаза.

— И все же, как мне дать тебе понять, что я признательна тебе за все то, что ты делаешь для меня?

Он погладил ее по щеке. Сейчас, глядя на эту искусительницу, он готов был позволить ей абсолютно всё!

— В такие минуты… Разрешаю тебя поцеловать меня и… — Он не успел договорить, потому что колдунья в его руках тут же прижалась к его губам, лишив его дыхания. Когда она чуть отстранилась от него, он добавил: — Ты можешь попытаться…

И снова она поцеловала его прежде, чем он смог закончить свою фразу. И на этот раз он позабыл обо всем на свете. Позабыл даже о ее проклятых родителях, с которыми ему еще предстояло разобраться. Сейчас он хотел сосредоточиться на Эмили, на той, кому был действительно нужен. Которая была нужна ему. До боли.