— Что ж, — произнес он, сдаваясь, и отошел от двери. — В таком случае мы уезжаем через десять минут. — Он скрестил руки на груди, выжидательно посмотрел на дверь и совершено спокойно добавил: — Если ты решишь и дальше прятаться в этой комнате, я приду через десять минут и сам выведу тебя оттуда, в каком бы виде ты ни была. Ты меня слышала, Эмили?

Ответа не последовало и это еще больше насторожило Габби, который перевёл взгляд на настенные часы и стал считать секунды, складывающиеся в мучительно долгие минуты, когда снова увидит ее. Увидит Эмили!

У него так сильно колотилось сердце, что становилось всё труднее дышать. И еще труднее ждать. Никогда прежде он не испытывал такого безграничного нетерпения. Такого стремления вновь увидеть кого-то. Он гадал, что произойдет: она выйдет сама или ему всё-таки придется войти к ней? Он был готов почти на всё, чтобы снова взглянуть в ее изумрудные, потрясающие глаза.

Когда стрелки часов отсчитали последние секунды, возвещая о том, что прошли отведённые десять мину, Габриел выпрямился и шагнул к двери, но застыл на полпути, когда дверь открылась без его вмешательства. Перед ним стояла девушка из его прошлого! Девушка, которая не давал ему покоя целых семь лет! Девушка, мысли о которой терзали его днем и ночью. Габби замер, не в силах пошевелиться. Замерло и его сердце, пока он смотрел на это теперь уже до боли знакомое лицо на тонкие золотистые бровки, белоснежную кожу, чуть вздёрнутый носик, алые по-прежнему манящие губы… Господи, как он мог не узнать ее сразу? — ужасался про себя Габби, перестав дышать. Волнение снова охватило его, когда он попытался заглянуть ей в глаза, но она склонила голову слишком низко, чтобы у него хоть что-то получилось.

И только тогда он заметил это.

Она повязала на голову зеленый платок, которым скрыла от него каждый локон своих невообразимо рыжих потрясающих волос! Волосы, которые были предметом разговоров в прошлом. Волосы, которые понравились ему и которые так сильно тревожили её. Волосы, которые могли напомнить им давно ускользнувшее от них прошлое. Прошлое, к которому она, вероятно, не хотела возвращаться. Габби ощутил стеснение в груди, но решил пока не делать ничего. Пока было достаточно того, что они узнали друг друга. Она ведь узнала его? Иначе, почему пряталась в комнате? Почему скрыла волосы платком?

Он всё же подошёл к ней. Она уже надела свою накидку и для верности наиболее полно укрыться от него надвинула на голову еще и капюшон. Одной рукой она прижимала к груди Ника, а другой держала свой саквояж. Габби осторожно взял у нее саквояж, ощутив исходивший от нее слабый запах сирени, и, испытывая острейшие, неконтролируемые чувства, он хрипло сказал:

— Пойдём.


* * *

Эмили было так трудно дышать, что она не смогла возразить, когда он забрал у нее саквояж. Ей было ужасно трудно находиться рядом с ним, но еще тяжелее было смотреть на него. Чего собственно она и не стала делать.

Всё изменилось так внезапно, что теперь она не представляла, что ей делать, как вести себя с ним, что ему сказать? Столько вопросов и ни одного ответа! Боже, она была в таком отчаянии, что не знала, куда ей деться. Она не могла вернуться домой, не могла оставить Ника. Она не могла поделать ровным счетом ничего. Всё снова встало с ног на голову, и снова она лишилась возможности управляться с некой подобий жизни, которую вела до его появления.

Поблагодарив Хилхёрстов за теплый прием, она вышла во двор и увидела Габриеля, стоявшего возле совсем другого, ничем не примечательного черного экипажа, который ждал их. И снова ощутила странный бег своего сердца. Что в нем было такого, от чего ей становилось не по себе рядом с ним? Почему именно этот мужчина вызывал в ней эти непонятные, сложные и недопустимые чувства? Она не хотела прежнего волнения, не хотела ничего из того, что снова могло ввергнуть ее в пучину отчаяния, из которой было так немыслимо сложно выбираться, а потом искать крохи желания вернуться к жизни, в которой не было ничего желанного. Это был ужасный путь.

Поправив капюшон, она шагнула к экипажу, прижав к груди Ника, но сердце снова затрепыхало в груди, когда она оказалась возле его хмурого отца. Он протянул ей руку, чтобы помочь. Эмили застыла, боясь прикоснуться к нему. Любое мужское прикосновение было невыносимым для нее. А его прикосновения были еще и опасны. Ужасно опасны…

Она хотела сама взобраться в экипаж, когда услышала голос над ухом:

— Не глупи, Эмили. Подножка очень скользкая, и ты можешь упасть. Возьми меня за руку.

Почему теперь его голос звучал с нескрываемой нежностью, от которой дрожь прокатилась по всему телу? Почему он сказал, что может упасть она? Почему ее судьба тревожила его больше, чем благополучие собственного сына? Почему, ради всего святого, именно он оказался тем самым юношей, который подарил ей самые дорогие сердцу воспоминания?

Тяжело дыша, она всё же подчинилась, положив свою руку на его ладонь. Дрожь стала сильнее, сердце застучало быстрее. Она остро почувствовала тепло его руки, которое согрело ее оледеневшие пальцы. Почему ей не было противно от его прикосновений? Почему вместо того, чтобы отпустить его руку, ей захотелось еще чуток подержать его?

Сделав глубокий вдох, она быстро взобралась в экипаж и села на теплое сиденье, прижав к себе малыша. Эмили усилием воли подавила все те чувства, которые ей не следовало испытать, и отвернулась от своего попутчика, который устроился напротив, и они тронулись в путь.

Путь, который непонятно, к чему приведет их обоих.

Они ехали вот уже два часа. Два часа молчаливого пути. Сначала это задевало Габби, потому что она жестоко игнорировала его. А ведь некогда охотно делилась с ним своими переживаниями. Потом он решил терпеливо ждать мгновения, когда же она заговорит сама, но видимо сила ее воли была намного сильнее его, потому что она так и не произнесла ни слова. И ни разу не посмотрела на него с тех пор, как вышла из комнаты.

Габби мог бы рассердиться на нее. Но если раньше это удавалось ему с большим трудом, теперь ему было совершенно невозможно сердиться на нее. На Эмили!

«Оказывается, в Англии существует немало суеверий и примет, в которые люди охотно верят… Есть поверье, что если утром в волосах окажется пёрышко от подушки, значит, в вас кто-то влюбился…»

Странно, почему он вдруг вспомнил именно эти давно сказанные ею слова? Габриел снова посмотрел на сидящую напротив девушку, которая усиленно делала вид, будто занята малышом. Будто Габриеля вовсе не существует. Всю дорогу она укачивала Ника, что-то неслышно шептала ему и пыталась себя хоть чем-то занять, чтобы не смотреть в другую сторону. Глядя на ее нежный профиль, Габби вдруг испытал острое желание обнять ее и убедиться, что она настоящая. И неожиданно для себя он медленно улыбнулся, ощущая странное удовлетворение в груди. Рядом на самом деле сидела Эмили! Та самая Эмили! Это было больше того, что он желал все эти семь лет…

В этот момент она резко выпрямилась, глядя в окно. И они оба совершенно точно расслышали, как заурчал чей-то живот. Габби попытался не улыбнуться шире. Девушка застыла, гневно сжав свои побелевшие губы. Он вдруг понял, что не может винить ее за ее поведение. Всё так резко переменилось. Еще вчера они были чужими друг другу. И знали, кто они такие: преступница и каратель. Но теперь… После того, как они узнали друг друга. После того, через что им обоим пришлось пройти…

Габби медленно выпрямился, снова подавляя желание обнять ее, прикоснуться к ней…

— Как давно у тебя вошло в привычку не завтракать?

И снова его мягкий голос прошелся острым лезвием по ее обнаженным нервам, причиняя ужасную боль. Эмили сжала руки на коленях и еще больше отвернулась от него, чувствуя на себе его пристальный взгляд.

— Не ваше дело.

Что еще она могла сказать? Возможно, она была груба, резка и бестактна, но ничего не могла поделать с собой. Она не знала, о чем говорить с человеком из своего прошлого, которому так много рассказала о себе. Помнит ли он хоть что-нибудь из того рассказа?

— Возможно, ты права, — спокойно произнес он, — но я бы не хотел, чтобы ты морила себя голодом.

И снова искренняя забота в его голосе поразило Эмили настолько, что ей стало даже страшно. С какой стати ему проявлять столько беспокойства по отношению к преступнице, которую вез к судье? Она не хотела, чтобы о ней беспокоился мужчина. Ведь мужчина не способен ни на что хорошее. Она не желала, чтобы о ней беспокоился Габриел.

— Моя судьба не должна вас заботить, — снова резко бросила она, не глядя на него.

И с замиранием сердца почувствовала, как он подался вперед. К ней.

— Ошибаешься, — почти миролюбиво заверил он, взяв с сиденья рядом стоявшую корзину. В этот момент у нее снова заурчало в животе, и на этот раз Эмили покраснела до корней волосы, почти ненавидя себя за эту слабость. Как бы она хотела, чтобы всё это оказалось страшным сном и всё исчезло! Но никто не исчез: ни Ник, ни тем более его хмурый отец, который должен был, как любой другой мужчина уже отругать и осудить ее за резкость. Ведь так поступали все мужчины, разве нет? — Это собрала нам в дорогу миссис Хилхёрст. Покушай немного, — сказал он, протянув ей корзину, и незаметно отобрал у нее Ника. — А пока что малыш побудет у меня.

Сбитая с толку, голодная, растерянная Эмили не оставалось ничего другого, как последовать его совету. Именно совету. Он не приказывал, не настаивал. Он просил ее покушать! Будто на самом деле тревожился о ней. Эмили предпочла не анализировать его поведение. Ведь мужчины всегда ведут себя непредсказуемо. И если он решит потом по-настоящему проявить свой истинный характер, ей следует быть сытой и готовой, чтобы достойно встретить его нападки.

Положив на освободившиеся колени корзину, Эмили краем глаз заметила, как мужчина с безграничной нежностью прижал к груди своего сына. И снова невозможно было отрицать ту любовь, которую он испытывал к своему ребенку! Поразительно, но такого мужчину она видела впервые!

У Ника были такие же глаза, как у его отца, и возможно цвет волос как у матери. Эти мысли почему-то огорчили Эмили еще больше. Ощущая неестественную подавленность, и не понимая причину этого, она откинула крышку корзины, но не смогла удержаться от вопроса.

— Как полное имя вашего сына?

Габриел удивленно вскинуло голову и, приподняв золотистые брови, внимательно посмотрел на нее.

— Моего сына? — переспросил он, не достаточно уверенный, что правильно понял ее вопрос.

— Да, вы называете его Ник. Это уменьшительное от Николас или от средневекового имени Колин?

Его поразили две вещи. То, что она, как и много лет назад продолжала удивлять его своим острым умом. И то, что она решила, будто Ник его сын. Задав свой вопрос, она при этом выглядела такой напряженной, такой грустной. Почти несчастной. Это тронуло Габби до глубины души и снова вызвало желание обнять ее. Чувствуя гулкие удары своего сердца, и пристально следя за ней, он, наконец, ответил на ее невысказанный вопрос.

— Ник не мой сын.

И получил настоящий подарок, потому что Эмили повернула к нему голову и посмотрела, наконец, на него своими завораживающими зелеными глазами. Габби почувствовал, как перехватывает дыхание. Сейчас она выглядела такой же изумленной, как утром, когда узнала его. Она ведь узнала его? Он так хотел, чтобы она узнала его!

— Но… — проговорила Эмили, пытаясь остановить быстрые удары своего сердца, когда заглянула в его сверкающие серебристые глаза. Такие знакомые, светящиеся лаской и нежностью! Она так давно мечтала еще раз ощутить на себе этот неповторимый взгляд. Но именно сейчас испытала настоящую боль от того, что исполнилась давняя мечта. — Но у него ведь ваши глаза.

Габби вдруг ощутил головокружительную радость от того, что она обратила внимание на его глаза. Интересно, она помнила цвет его глаз или заметила это только сейчас?

— У него глаза матери, моей сестры, — с еле заметной хрипотцой произнес он, не в силах отвести от нее свой взгляд. Эмили же это удалось сделать с невероятной легкостью, что немного даже напугало его, явив ему то, насколько он бессилен перед ней. Габби не мог понять, какое чувство завладело им: чувство разочарования или облегчения. — У меня нет детей. У меня нет и жены…

— О, — прошептала Эмили, отвернувшись от него, не понимая, почему ей вдруг стало так легко от его слов. И почему так внезапно прошла грусть? — И как же полное имя вашего… племянника?

Неужели она все это время думала, что Ник его сын? Взглянув на малыша, он тихо произнес:

— Николас. — Он осторожно провел пальцами по лобику Ника, который спал у него на коленях. Такой кроша! Такое значимое для многих существо! Так много смысла было вложено в имя этого ребенка. Габби вдруг ощутил в груди знакомую черную муку, когда совсем тихо добавил: — Его назвали в честь нашего отца.