Новости в замок поступали регулярно — в виде писем или слухов, но сегодняшнее известие оказалось исключительной важности и повергло Кейт в печаль. Джон находился в Ирландии с фламандской армией. Несмотря на то что король объявил Ламберта Симнела самозванцем, тот, однако, по наущению Линкольна в прошлом месяце короновался в Дублинском соборе как Эдуард VI. Генрих Тюдор мобилизовал все силы, чтобы бороться с захватчиками.

По королевству ходили самые невероятные слухи, и страна, которая в течение многих недель пребывала в шатком состоянии неопределенности, взорвалась в панике, предвидя неминуемое вторжение.

Хотя Кейт и проявляла осторожность и ни словом не выразила свою поддержку Джону и мятежникам, а, напротив, сказала во всеуслышание, как она напугана грядущим конфликтом, Уильям оставался с женой по-прежнему холоден. Он вел себя так, будто это она была виновата в том, что ее прежний возлюбленный поднял бунт против короля.

«Ну уж тут я точно ни при чем», — с обидой думала Кейт, которая не видела Джона более полутора лет и не имела с ним абсолютно никакой связи.

Она спрашивала себя, все ли ему еще дороги воспоминания о ней, или же семейная жизнь вернула его с небес на землю, заставив забыть о юношеской страсти. И еще Кейт хотелось знать, сказал ли он что-нибудь в ее защиту после ареста. Похоже, что нет, — ведь король не лишил Линкольна своей милости. Неужели Джон все-таки забыл ее? Нет, в это она поверить не могла. Видимо, он просто решил, что так будет более безопасно для них обоих.

Кейт не понимала, почему Линкольн так горячо поддерживает Симнела, подвергая себя при этом страшной опасности. Наверняка он слышал, что Тюдор предъявил людям настоящего Уорика, то есть сделал то, что должен был сделать в свое время ее отец, дабы раз и навсегда прекратить столь губительные для него слухи об убийстве принцев. Но возможно, ее отец предвидел, что это все равно ничего не изменило бы. Потому что люди верят в то, во что они хотят верить. Даже теперь оставалось немало, — и число их все время увеличивалось, — кто поддерживал Джона, не сомневаясь, что Уорик действительно сбежал из Тауэра и скрывается в Ирландии.

Кейт пришло в голову, что Джон затеял всю эту игру только для того, чтобы потом самому заявить претензии на трон. Люди с большей готовностью бы встали за Уорика, прямого наследника Кларенса, чем за самого Джона. Даже Тюдор, считавший Уорика угрозой для своего трона, поначалу совершенно не опасался Линкольна.

Что-то в письме Кэт навело ее на мысль, что на самом деле все гораздо сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Говорят, что этот Симнел сначала назвался Ричардом, герцогом Йорком, младшим из принцев, которых Ричард заключил в Тауэр. Но вроде бы потом Маргарита Бургундская отказалась признать в нем Йорка, и тогда он стал выдавать себя за Уорика. Но вдруг Симнел на самом деле был Ричардом, герцогом Йорком? Что, если несчастный Эдуард V умер от болезни, которая разъедала его челюсть, а младший брат остался в живых? Тогда логично было увезти его в Шерифф-Хаттон, под опеку Джона, а Джон, будучи человеком чести, в таком случае наверняка попытался бы вернуть трон законному наследнику. Может быть, выдавая Йорка за Уорика, он хотел провести Генриха Тюдора — пусть, мол, тот думает, что имеет дело с беспочвенными претензиями самозванца. Кейт понимала, что это слишком сложно, уж больно много тут всяких «если». С другой стороны, в этом деле с самого начала было немало таинственного. Кейт от души надеялась, что скоро все прояснится.

«А вдруг наконец-то выяснится, что отец ни в чем не виновен?» — подумала Кейт, и сердце ее бешено заколотилось.

Возбуждение матери передалось и ребенку во чреве, и он зашевелился. Кейт была почти уверена, что Симнел на самом деле — Ричард Йорк, до поры до времени скрывающий свое истинное имя.

Катерина

Июль 1562 года, лондонский Тауэр

Никогда не думала, что Тауэр будет для меня осенен благодатью, но на короткое время так оно и стало даже для нас, несчастных узников. Здесь я пережила две счастливейшие ночи в своей жизни, потому что два дня спустя Нед пришел снова, и мы так же нежно утешали друг друга и опять были мужем и женой в самом сокровенном смысле этих слов. К тому же на короткое время мы стали семьей — наш крохотный сынишка радовал нас, и мы гордились им. Он растет, наш маленький Эдвард, и для нас обоих это огромное счастье и утешение.

В промежутке между посещениями Неда мы обменивались посланиями, в которых писали о своей любви, о том, как счастливы увидеть друг друга в добром здравии и несломленными после долгих месяцев тревог и страхов.

«Я страстно хочу радоваться вместе с тобой! — написала я Неду и подписалась: — Твоя любящая и преданная жена, каковая я и есть на самом деле, что бы там ни говорил архиепископ».

— Ты и представить себе не можешь, как я тосковал по тебе, дорогая, как беспокоился, когда был во Франции, — сказал Нед, когда во вторую ночь мы, обессилев от страсти, лежали, нежно обнявшись. Его слова пробудили во мне мучительное воспоминание. Словно туча закрыла солнце.

Я не смогла сдержаться:

— Давно хотела спросить у тебя про браслеты.

— Про какие еще браслеты? А, про те, которые меня попросила прислать из Франции королева? Там были два и для тебя. Ты их получила?

— Значит, это Елизавета велела тебе их купить?

— Ну да, она написала, что не хочет, чтобы ее фрейлины отставали от моды. Так ты получила браслеты?

— Да. Хотела тебя поблагодарить. — Уточнений не требовалось. Я все поняла: Елизавета, чтобы уязвить меня, внушила своим дамам, будто Нед прислал им браслеты в знак любви. Слава богу, это недоразумение разрешилось.

Но прошлой ночью Нед, придя ко мне, обнаружил, что дверь заперта, а я плачу в своей комнате.

— Может быть, твои стражники испугались? — тихо проговорил он.

Я тоже так решила. Но утром появился мрачный сэр Эдвард. Больше тайных свиданий не будет. От королевы поступил новый приказ, которым категорически запрещаются мои встречи с Недом.


Я отчаянно тоскую по Неду. Но, по крайней мере, нам не запретили обмениваться письмами.

«Я так хочу снова быть с тобой, мой желанный супруг», — пишу я ему.

Нед отвечает мне в том же духе и присылает книгу.

«Это гораздо лучше какой-нибудь золотой побрякушки, — пишу я в ответ. — Я прочту ее залпом — и не только глазами, но и сердцем».

Муж делится со мной своими страхами — боится, что нас специально разлучают, чтобы я забыла о нем.

— Нет-нет, мой желанный господин, — шепчу я, — это невозможно.

И в ответном послании спрашиваю:

«Неужели ты думаешь, будто я смогу забыть все то, что было между нами? Да никогда и ни за что на свете! Я храню в своей памяти и в своем сердце гораздо больше, чем ты думаешь. Я горжусь тем, что мне достался такой муж, как ты, и ни на кого другого тебя не променяю».


Наша краткая идиллия закончилась, и вскоре я в смятении обнаруживаю, что опять беременна. Ситуация повторяется: я снова в ужасе оттого, что рано или поздно об этом станет известно Елизавете. Кто-то может счесть меня легкомысленной дурой, но при воссоединении с мужем радость так переполнила меня, что я напрочь забыла о благоразумии и всяких мерах предосторожности.

Когда у меня впервые возникают подозрения, я делюсь своими страхами с Недом, и это известие вызывает у него бурную радость.

«Это будет истинным доказательством нашего брака», — заверяет меня муж.

Я сообщаю о своем состоянии служанкам — Эллен, которая занимается моим бельем, уже сама догадалась, — а потом сэру Эдварду. Бедняга впадает в ужас.

— Господи милостивый, мы погибли! — восклицает он, ломая руки. — Когда об этом станет известно, на всех нас обрушится гнев ее королевского величества, и на сей раз для недовольства у нее будут все основания.

— Боюсь, нас с Недом примерно накажут, — говорю я; меня одолевает тошнота, и я вся дрожу.

— Да, а заодно и меня вместе с вами, — вздыхает лейтенант.

Я вешаю голову. Выходит, мы отплатили ему за доброту черной неблагодарностью. И тут мне в голову приходит спасительная мысль:

— Сэр Эдвард, а ведь все можно сохранить в тайне. О моей беременности известно только Неду и моим служанкам. Я здесь в заключении, под строгим надзором, никого видеть мне не позволяется. А когда ребенок родится, его можно будет тайно вывезти и поручить кормилице. Так что никто об этом и не узнает.

Лейтенант обдумывает мои слова, огорченно почесывая в затылке.

— Это единственное безопасное решение, — соглашается он, его обычно пунцовые щеки бледны. И неудивительно: мы оба знаем, что подвергаемся страшному риску.


После ужина сэр Эдвард снова заходит ко мне, а с ним — пожилая леди в простом сером платье из шерстяной материи и белом льняном чепце. Наконец-то я вижу Элизабет Сэвидж: светло-голубые глаза, бледное и худое лицо испещрено морщинами, руки крепко сцеплены на животе.

Посетительница, зная, кто я, делает мне реверанс. На лице у нее не отражается никаких эмоций, глаза опущены. Сразу видно, что прежде эта женщина была монахиней.

Я пододвигаю стул к камину и приглашаю ее сесть.

— Госпожа Сэвидж, леди Катерина тоже интересуется этими гробницами, и я подумал, мы можем поговорить о них все вместе.

Элизабет Сэвидж кивает, но по-прежнему хранит молчание. Может быть, в их монастыре было принято говорить только в случае крайней необходимости?

— Мой отец когда-то владел Сент-Кларасом, — говорю я, — и ребенком я часто там бывала. Там в церкви похоронены очень важные дамы. Помнится, в детстве эти гробницы произвели на меня очень сильное впечатление, но вот имен и фамилий я не помню.

На лицо госпожи Сэвидж, и без того настороженное, набегает тень.

«Ей что-то известно», — думаю я.

— Очень интересные там памятники, — вставляет сэр Эдвард. — Но мы бы хотели узнать не о гробницах, а о женщинах, которые в них похоронены. Мы знаем, что вы часто посещаете эти гробницы, и подумали, может, вам что-то известно об этих дамах.

— Я не знаю ничего, сэр, — слишком поспешно отвечает пожилая дама. Я замечаю, что выговор у госпожи Сэвидж аристократический, что свидетельствует о ее благородном происхождении. Она похожа на оленя, загнанного в угол.

— Прошу вас, мадам, — говорю я. — Это очень важно. Поверьте, мы интересуемся не из праздного любопытства. Речь идет о страшном злодеянии, совершенном много лет тому назад. Вы наверняка слышали о принцах в Тауэре…

У госпожи Сэвидж перехватывает дыхание. Она непроизвольно зажимает рукой рот и понимает, что выдала себя.

— Никак в толк не возьму, — произносит она нарочито равнодушно, — что вы хотите узнать у меня?

— Вам ведь что-то известно об этом? — мягко спрашивает лейтенант. — Мы подозреваем, что известно. — Сразу бросается в глаза его умение допрашивать людей. — Позвольте заверить, что вам абсолютно нечего опасаться. Это ни в коем случае не официальное расследование, просто мы с миледи, выступая как частные лица, хотели бы узнать, как все было на самом деле. Мы уже некоторое время пытаемся это выяснить. Судьба принцев — тайна, которая у нас обоих вызывает интерес. — Он подается вперед. — Вы были последней настоятельницей монастыря. Вы часто навещаете эти гробницы. Я спрашиваю себя: почему? И еще я считаю, что если кто и может сказать нам, есть ли связь между этими гробницами и судьбой принцев, то лишь вы одна.

— Я ничего не знаю, — отвечает, зардевшись, Элизабет Сэвидж.

— Да неужели? — спрашивает сэр Эдвард. — Тогда почему вы так насторожились? Почему пришли в замешательство, когда мы заговорили о принцах? Мадам, я уверен, что вы можете нам помочь. И мы обещаем сохранить в тайне то, что услышим от вас.

— Мы читали сочинение Томаса Мора, — добавляю я, — и я решила, что между фамилиями Тиррел и Брекенбери и гробницами в церкви существует какая-то связь. Я вспомнила, что видела эти фамилии в детстве в Сент-Кларасе, и мне подумалось: то, что эти люди упоминаются также и сэром Томасом, — не случайное совпадение.

Наша гостья больше не в силах сопротивляться.

— Так оно и есть, миледи! — с чувством восклицает она. — Но, видите ли, в некоторых случаях благоразумнее помалкивать, и я вот уже много лет держу все известные мне тайны при себе. Простому человеку опасно вмешиваться в дела сильных мира сего. Смею надеяться, я неплохо выполнила свой долг, когда король Генрих закрыл Сент-Кларас: я сделала так, что сестры ушли без лишнего шума, и передача монастыря прошла гладко. Я получила свою пенсию и с тех пор живу тихо. Если вы хотите, чтобы я поделилась с вами тайнами, которые хранила все эти годы, то прежде хочу получить от вас абсолютные заверения в том, что они не выйдут за эти стены.