Арджент вздрогнул, отвернулся и сжал челюсти, уставившись в черный провал камина у изножья кровати. Из горячих и расслабленных, его мускулы мгновенно сделались холодными как сталь, а пальцы вцепились в ее волосы.

Милли боялась потерять его, но в то же время понимала, что должна неуклонно двигаться вперед.

— Я вижу тебя, Кристофер Арджент. Я знаю, кто ты, — утешающе проговорила она, гладя его мощную обнаженную спину и бугры бицепсов. — Я хочу, чтобы ты видел меня. Я хочу, чтобы ты знал меня.

Нежно коснувшись его лица, она повернула его к себе, его взгляд устремился прямо на нее.

— Я хочу, чтобы ты почувствовал не только своей плотью. Но и здесь, — дотронулась она до его груди там, где под ее ладонью бешено колотилось его сердце. Она нежно поцеловала его и снова прильнула головой к его ладони. — Посмотри на меня, — снова приказала она.

Милли думала, что готова к тому, что увидит в его глазах. Как же она ошибалась! Ей показалось, что этого взгляда долго не смог бы выдержать никто.

Однако отвести глаза она не осмелилась, чтобы он не подумал, что она его отвергает.

Не было таких слов, чтобы описать то, что она увидела в глубине его глаз. Не страсть и не желание, а прячущуюся на самом их дне невыразимую незащищенность.

Милли почти жалела о содеянном, поняв, что коснулась чего-то куда более уязвимого и ранимого, чем когда-либо могла себе представить. Возможно, Кристоферу Ардженту вовсе не нужно искупление. Ему нужно что-то бесконечно более глубокое, более сложное. У Милли появилось подозрение, что он нуждается в освобождении. Избавлении. Поскольку, хотя он давно уже вышел из тюрьмы, где-то в глубине души он все еще продолжал оставаться запертым в ней, в своем прошлом.

И больше всего в жизни Милли хотелось стать той, кто оттуда его освободит. И сейчас было самое время и место начать.

— Это не просто соитие, — прошептала она, нежно проведя большим пальцем по его щеке. — Не сегодня.

Его ноздри раздулись, но он кивнул, не отводя от нее немигающего сурового взгляда, словно от этого зависит жизнь.

— Не сегодня, — сурово проговорил он.

Он овладел ею так невероятно медленно, погрузившись в нее, и заполнил жаром, о существовании которого она дотоле никогда не подозревала. На мгновение они застыли, когда он вошел в нее. Они оба замерли, пораженные непостижимой остротой мгновения. Словно бы тысячи молний пронзили их, пройдя между ними, сливая вместе не только их тела.

Но и души.

— Что ты со мной сделала? — жалобно проговорил Арджент, взяв ее снова, на сей раз сильным толчком, задающим ритм, от которого они оба задохнулись.

Бедра Милли встречали каждый его толчок движением навстречу, и он все глубже и глубже погружался в нее.

Он нежно гладил ее груди, ее плечи, ее шею, его пальцы обвивали ее мягкую тонкую колонну в ласковой имитации удушения.

Милли подняла подбородок, чтобы встретить его губы, показывая доверие, призывая его доверять ей.

И вскоре ее захлестнуло наслаждение. Она сражалась с ним, не желая пропустить этот миг, желая смотреть на него, когда он смотрит не нее. Однако казалось, что чем сильнее она сопротивлялась, тем мощнее оно становилось, пока не обрушилось не нее, как бурные волны на морской утес. Его жестокость была такой же пугающей, как и его блаженный рев, смешавшийся с ее счастливым криком.

Кристофер не давал ей передышки, его бедра двигались то нежно, то страстно, и яростная неудержимая сила ворвалась в нее, исторгая прилив нового удовольствия, накатывающего на предыдущее.

Милли вцепилась в него, скачущего на ней, и не отпускала, пока на смену последним судорогам удовольствия не пришло насыщение. Он был диким, примитивным животным, его мускулы вздувались под кожей. Он зарылся лицом в ее волосы и при каждом безжалостном толчке из его горла вырывался гортанный стон.

Лампа отбрасывала на потолок эротические тени, и Милли наблюдала за их мягкой игрой, отзывающейся во всем ее теле.

Когда он выгнулся на ней, войдя во всю глубину, напрягся и закричал, сотрясаемый мощью своего удовлетворения, Милли захотелось плакать. И слезы действительно наполнили ее глаза, и она сморгнула их.

И она знала, почему у нее на глазах появились слезы. Знала, что сейчас происходило между ними. Поняла, что они не просто сношались.

Они оба поняли.

Сегодня они занимались любовью.


Пара минут прошла в блаженном молчании, они просто лежали рядом в золотом свете лампы. Милли прислушивалась к дыханию Кристофера, словно бы по его приказу. Ей хотелось, чтобы он думал о ней. Хотелось понять, о чем думает этот мужчина. На самом деле он — загадка. Такого сурового мужчину очень трудно понять. Мгновенные прозрения в те моменты, когда он не владел собой, побуждали и манили ее узнать его лучше. Сродниться с ним, чтобы он не смог жить без нее.

Милли положила голову ему на грудь. Слушать биение его сердца быстро становилось одним из любимых ее занятий. Едва она удобно устроилась на его теплом, твердом теле, оно напряглось, но затем все пошло так, как она и рассчитывала. Он обнял ее и зарылся щекой в ее волосы.

Может, она и не была его первой любовницей, однако Милли точно знала, что была единственной женщиной, которая когда-либо прижималась к наемнику Кристоферу Ардженту. Это давало ей ощущение обладания, статус собственницы редчайшего в мире сокровища. В постоянно расширяющейся Британской империи было с гулькин нос герцогинь, немало маркиз и достаточное количество графинь. Но в объятиях этого мужчины Милли чувствовала себя королевой. Непревзойденной и защищенной. Во всем мире больше не было ничего, подобного этому. И ей это было прекрасно известно. На Милли обрушивалась эйфория оваций. Она получала чеки с таким количеством нулей, которое никогда в жизни не ожидала увидеть.

Но ничто не могло сравниться с этим моментом тишины.

Может быть, потому, что лежала в объятиях любимого мужчины.

Закрыв глаза, она вдыхала эту пьянящую истину. Она любила теплый запах его кожи, чистый, острый и такой мужской. Любила каждый шрам на его закаленном теле, каждую льдинку в его глазах. Она любила каждый миг взаимного наслаждения и удовольствия, казавшиеся ему бесценными сокровищами, с которыми он не привык обращаться и подчас просто не знал, что делать, и ей отчаянно хотелось наполнить его блеклую и пустую жизнь радостью. Научить его быть счастливым. Научить смеяться. Она отдала бы все свое состояние, чтобы услышать его смех.

Она знала, что он не верит своему сердцу и даже не уверен, что оно вообще у него есть. А оно есть. Она видела это в его глазах, и это сердце ей хотелось покорить. Предприятие смелое, однако отнюдь для нее не новое. По правде сказать, она завоевала любовь всей Британской империи и большей части континентальной Европы. И если она что задумала, она добьется. Теперь ее мысли и сердце занимал этот большой, обнаженный мужчина, на плече которого она лежала. Как… с чего начать?

Открыто заявлять о своих намерениях представлялось ей несколько преждевременным, и если она что и знала о мужчинах, так это то, что они ненавидели принуждение, а потому им необходима иллюзия, что они до всего дошли сами. Возможно, Кристофер Арджент — мужчина странный и необычный, но тем не менее мужчина, и она понимала, что в их отношениях решать должен он. А для этого ему надо дать время подумать, не торопить его.

Может, это она слишком спешит. Что если он любит ее не так сильно, как она его? Чего он хочет, чего ждет? Неплохо бы выяснить. Но ведь об этом прямо в лоб не спросишь? Даже у такого отвратительно честного мужчины.

Она решила начать с малого. Теперь, когда все эти договоренности, угрозы и принуждения были позади и больше не осложняли их отношения, ей нужно придумать что-то еще.

Широкая улыбка заиграла на ее губах, поскольку в этот миг ей в голову пришла великолепная идея.

Милли повернула голову, чтобы посмотреть на него, и увидела, что он мрачно разглядывает балдахин.

Опершись подбородком на его мощную грудь, она сказала:

— Ты прекрасный танцор.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Что?

— Я просто вспомнила нашу первую встречу. Я тогда сразу подумала, какой ты красивый и привлекательный, но, когда ты пригласил меня на танец, я испугалась, что для кавалера на паркете ты слишком большой и неуклюжий.

Он отвел глаза.

Что, опять все сначала?

Не в силах сдержаться, Милли погладила его грудь, потом ее рука опустилась ниже, лаская твердые бугры его пресса.

— Но, когда ты буквально вытянул меня на круг того вальса под голубыми канделябрами, ты был потрясающе грациозен. — Запечатлев поцелуй на его коже, она слизнула соль со своих губ и удовлетворенно вздохнула. — Никогда в жизни я никого так не хотела.

Его ноздри дрогнули и губы скривились. Улыбка? Или она выдает желаемое за действительное?

— Я слышала, как ты пел Якобу, — призналась она. — У тебя прекрасный голос.

Он не произнес ни слова благодарности, но она увидела, как по его коже поползли красные пятна. Краснеющий наемник? Могла ли она против него устоять?

— Мы оба знаем, что ты получил далеко не великосветское воспитание, — отважилась продолжить Милли, показывая, что ей интересно его прошлое. — Это мама научила тебя петь и танцевать?

Он сглотнул и посмотрел ей в глаза.

— Мать научила меня петь, но не танцевать вальс.

— Да? И кто же, если не секрет, научил тебя вальсировать?

Какая-нибудь бойкая шлюшка. Милли сузила глаза, представляя себе белокурую красотку с грудями на два размера больше ее, вальсирующую с ним, прежде чем предложить себя, встав перед ним на четвереньки…

— Уэлтон.

Милли ахнула. Потом фыркнула и зашлась в приступе неподобающего леди хохота, от которого затряслась кровать.

— Ты… шутишь, — с трудом выговорила она между пароксизмами смеха.

— С какой стати? — смущенно спросил он, и на его лице появилось молодое, почти мальчишеское, выражение. — Начав вращаться в высшем свете, я понял, что мне нужно усваивать его обычаи.

Чем дальше он объяснял, тем сильнее она смеялась.

— К тому времени я освоил достаточно боевых стоек во всевозможных сочетаниях. А танцы, по-моему, не сильно отличаются, только ко всему прочему добавляется еще и музыка.

Она перестала смеяться, вздохнула и нежно обняла его.

— Тебе нравится танцевать?

Он пожал плечами.

— Я не знаю.

— В тот вечер тебе, кажется, понравилось, — напомнила она.

— Это был не я.

О да, в тот вечер он был Бентли Драмлом. Очаровательным, любезным, порочным Бентли Драмлом. И все же… в тот вечер она обмана не распознала. Он не убил ее, потому что хотел ее. Потому что… возможно, он сам получал удовольствие?

— Знаешь, мне хотелось бы когда-нибудь повторить это еще раз. — Милли посмотрела на него, чтобы оценить реакцию. Ее встревожило, что он помрачнел, но тем не менее продолжала: — Представь себе, мы могли бы отправиться в твоей прекрасной карете даже в тот же «Сапфировый зал», если хочешь, и танцевать до упада, а потом найти тот темный уголок и закончить то, что мы начали в тот вечер…

— А помнишь, что ты мне сказала? — мрачно спросил он.

— Я много чего говорю, половину не успевая подумать, тем более запомнить. — По ее коже пробежал холодок, когда она принялась лихорадочно рыться в памяти.

— Зато я не забыл. — Арджент так резко сел, что едва не сбросил ее на пол. — «После того, как все кончится, я не хочу больше вас видеть». — Не глядя на нее, он поставил ноги на пол. — Вот что ты сказала, и я дал слово, что так оно и будет.

Милли села, скрещенными руками прикрывая груди.

— Видимо, я передумала.

— Нет.

Он встал и принялся натягивать брюки.

Пораженная, Милли замерла и смогла ответить только тогда, когда он уже просовывал руки в рукава рубашки.

— Не уходи! — Она ненавидела эту просительную интонацию в голосе и то, какой ранимой он заставлял ее себя почувствовать. — Мы только…

— Мне следовало уйти раньше, до того как это все произошло. Сразу отправиться домой.

Милли никогда не могла понять, как в этом голосе ярость сочеталась с холодом.

— Просто доставить тебя сюда и уйти. Тогда ничего этого не было бы.

Милли не понимала. Одновременно пыталась вспомнить, где ситуация вышла из-под контроля, и отчаянно пыталась придумать, как его остановить или хотя бы притормозить.

— Кристофер, то, что было сейчас между нами, это прекрасно. Это может стать началом чего-то серьезного. Или ты этого боишься? От этого ты бежишь? Я могу помочь тебе. Постой, мы…

Он резко повернулся к ней.

— Я ни от кого не бегу! — прогрохотал он. — Я ничего не боюсь. Я ничего не чувствую.