Джесс медленно открыла глаза и увидела спину Оливера, молча ожидающего у дверей остановки лифта. Казалось, он вполне овладел собой, но даже со спины выглядел суровым. Джесс, и без того крайне смущенная, от одного его вида затрепетала от ужаса. Он страшно зол, и не столько, может быть, из-за атаки прессы, сколько из-за нее. Если бы это было не так, он давно бы уже обнял ее и постарался успокоить после того кошмара, что ей только что довелось пережить. Правда, у него была причина злиться на нее, тоскливо подумала она. Он, вероятно, думает, что дыма без огня не бывает, ибо свора газетчиков никогда на вас не нападет, если ей не намекнули на что-то пикантное. Он, конечно, понимает, что Венеция сделала это назло, но недаром же он так настойчиво расспрашивал Джесс, о чем они с ней говорили, когда та вторглась в его номер. Вина Джесс еще и в том, что она сразу не сказала ему всего.

Но почему газетчики налетели на них с таким неистовым рвением? Она сама, Джессика Лемберт, ничего собой не представляла… А Оливер?

А Оливерпредставлял…

Эта мысль возобладала над всем остальным, заставив ее почувствовать, как по всему телу поползли омерзительные мурашки. Можно было подумать, что ее с ног до головы окатили лимонным соком. До этого она не особенно задумывалась над тем, что представляет собой Оливер, насколько он богат и какой известностью пользуется в определенных кругах. Подобные вопросы не мучили ее, поскольку они были вместе и этого им обоим хватало, а теперь… Джесс стиснула кулачки и прикусила нижнюю губу. Как долго тащится лифт! Как ей дальше себя вести? Вот она, чертова любовь! Отдаешься человеку, даже не зная, кто он!

До самого их отеля не было сказано ни слова.

– Я… я думаю, что они… что… Эта история с коктейлем… Наверное, они узнали о ней от бармена, – предположила она почти неслышно, когда они шли к его номеру.

Оливер ничего не ответил: губы сурово поджаты, лицо мрачнее тучи. В номер он ее почти втолкнул, после чего вошел сам и, громко захлопнул за собой дверь. Дальше совершенно игнорировал ее, и это сильно напугало Джесс. Сдернув с шеи галстук и сняв пиджак, бросил то и другое на диван и прошел к телефону. Набрав номер, он говорил с кем-то, но так тихо, что она ни слова не могла разобрать.

Джесс, совершенно ошеломленная, сбросив туфли на высоком каблуке, подошла к бару. Ей просто необходимо ВЫПИТЬ, да и ему, судя по всему, не мешало бы, тем более что ей, когда он закончит говорить по телефону, придется кое-что объяснить ему. Трясущимися руками она приготовила два скотча, обдумывая, что и как скажет. Венеция тогда так ее прижала, что она и сообразить толком ничего не успела, вот и выпалила в крайнем раздражении первое, что пришло в голову, лишь бы отделаться от назойливой гостьи. И хотя потом сразу же пожалела об этом, но было уже поздно. Ох, как ей теперь быть, что делать и как оправдаться? Надо обязательно сказать, что ее просто ранило заявление Венеции, будто она давнишняя любовница Оливера. Ведь она, Джесс, любит его. Неужели он не может себе представить, каково ей было услышать подобное? Нет, когда он все узнает и поймет, то, конечно, простит ее… Ох, простит ли?

Она предложила ему скотч, и он чуть не вырвал его у нее из рук.

– Оливер – только и смогла она произнести.

– Не говорите ни слова, – резко сказал он. – Молчите!

Джесс отхлебывала виски и следила, как он ходит по комнате, замкнутый, с опущенными глазами, глубоко задумавшись, будто ее здесь нет.

Она вновь попыталась заговорить:

– Оливер, я должна объясниться, это совсем не то, что вы думаете…

Он даже не взглянул на нее. О чем, в самом деле, он так напряженно думает? Что терзает его? Злоба на нее, злоба на Венецию? Скорее всего, и то и это слилось воедино и обратилось в раздражение противнее одной. Ведь она здесь, под рукой, и потому всю свою ненависть он может сейчас обрушить только на ее бедную голову. Венеция – женщина отвергнутая, а потому решившая мстить. И на этом дело явно не кончится, вот почему Оливер так зол. Тот репортер, что совал микрофон прямо ей в лицо, знал, что они… Господи, да теперь весь мир узнает, что она… О Боже, это хуже всего. Она, Джессика Лемберт, случайный эпизод в его жизни, а Венеция – женщина, что-то в его жизни значащая… Господи, что толку гадать… Будь что будет!

Она бессильно опустилась на край дивана и ждала, ждала, когда он скажет хоть что-нибудь. Но о чем он думает? Почему так долго молчит? Подыскивает нужные слова, чтобы выбросить ее из своей жизни? Сердце ее разорвется, если он так поступит.

Прошло еще несколько тягостных минут, показавшихся Джесс часами, и послышался легкий стук в дверь, заставивший сердце Джесс сжаться от дурных предчувствий. Оливер пересек комнату, отпер дверь, взял газету, принесенную коридорным, и снова запер номер. .

Идя от дверей, он на ходу развернул газету, и Джесс увидела, что это «Стейт ньюс»… Она даже застонала от жуткого ощущения беззащитности. «Стейт ньюс»! Да, эта сучка не тратит слов понапрасну. Оливер будто прирос к полу в середине гостиной, напряженно глядя в развернутую газету, и вдруг гневно воскликнул:

– Господи!

Он скомкал газету и, отшвырнув ее в сторону, повернулся к Джесс, глаза его хищно сузились. Все мускулы лица были напряжены, что говорило о крайней степени ярости.

– Оставайтесь где сидите! – приказал он сдавленным голосом. – Не двигайтесь с места! – Палец его поднялся в угрожающем жесте. – Вам, леди, предстоит дать мне серьезные объяснения. Обдумайте это, да побыстрее. На этот раз, черт побери, вы зашли слишком далеко!

Сказав это, он резко повернулся и скрылся в спальне, громко хлопнув дверью, а Джесс осталась сидеть, в отчаянии уронив голову на руки. Неужели все до такой степени серьезно? Неужели происшедшее настолько глубоко затрагивает его интересы, что он почти впал в безумие? Неужели то, что она сказала Венеции об их предстоящем браке, так непереносимо для него? Почему? А может быть, Венеция действительно дорога ему и он понял, что теперь из-за нее, из-за Джесс, он потеряет ту?

Ох, ну почему она такая идиотка, почему она не думает, прежде чем говорить? Хоть бы сообразила, что имеет дело с журналист кой! Ну вот и получи! Оливер ненавидит ее, она и вправду позволила себе зайти слишком далеко. Он ни за что не поверит ее объяснениям и оправданиям. Теперь он будет смотреть на нее как на банальную охотницу за чужим богатством, попытавшуюся навязать ему брак столь мерзким способом, просто взяв и сообщив прессе об их отношениях. Он, как видно, достаточно известный человек, и вся эта история с газетной публикацией может нанести дьявольский ущерб его репутации.

Медленно и нерешительно Джесс встала с дивана, чтобы приготовить себе еще одну порцию виски. Она недоумевала, почему он ушел в спальню. Пакует ее одежду, собираясь выставить вон? Нет, она не перенесет этого. Глаза ее наполнились слезами, она сильно сжала в руке пустой стакан, и вдруг ее внимание привлекла брошенная им на, пол газета.

Быстро отставив стакан, Джесс дрожащими пальцами подняла ее, но слезы, застилавшие глаза, не сразу позволили различить буквы проклятого заголовка. Наконец она все же прочла его:

УИЛЬЯМ УЭББЕР, ЗАКОРЕНЕЛЫЙ ХОЛОСТЯК,

НАКОНЕЦ-ТО ПОПАЛСЯ НА УДОЧКУ.

Уилъям Уэббер?

Джесс читала и перечитывала, сердце ее сжалось, а все тело было будто парализовано ужасом. Это ошибка. Это не может быть правдой. Казалось, стены шатаются вокруг нее и вот-вот сойдутся и раздавят. Возникла слабость в ногах, в глазах потемнело, и она, чтобы не упасть, осела на пол. Облокотившись о ближайший стул, она снова взялась за газету и прочитала статью, не веря своим глазам и каждое слово произнося вслух, будто их звучание могло смягчить их страшный смысл. В статье были пространные рассуждения о его связях с женщинами, о его происхождении, богатстве и положении в обществе. Джессика Лемберт удостоилась лишь одного маленького стервозного абзаца: мол, никто никогда не слышал о ней. Кто она в самом деле? Никто! Этим и потряс всех выбор именитого магната. Еще упоминалось ее высказывание о том, что мужчины редко женятся на женщинах, которые этого очень сильно хотят.

Итак, он Уильям Уэббер. Оливер оказался Уильямом Уэббером!

Джесс никак не могла поверить в это, но под фотографией, где он и Венеция сняты на благотворительном балу, здесь же, в этом самом отеле, была подпись, подтверждавшая, что он именно Уильям Уэббер. Хотя она и читала о нем прежде, но вот фотографий ей видеть не доводилось. О Боже, она занималась любовью с Уильямом Уэббером, она полюбила Уильяма Уэббера!

В немом оцепенении Джесс уставилась в стену. Он лгал ей. Еще свежо воспоминание о том, как они представились друг другу. Ведь не мог же он не знать, что Джессика Лемберт именно та женщина, что в Лондоне пригласила его на ужин, и все же по какой то непонятной причине не признался ей, кто он на самом деле. А она еще по дурости заявила, что близко знакома с Уильямом Уэббером, и он не возражал ей. Почему, ох, почему он так поступил?

Может, он просто чувствовал себя виноватым, что договорился встретиться с ней в Лондоне, а сам оказался в Нью-Йорке? Ох, бедняжка Эбби, у нее было столько забот и хлопот, а в итоге никто не явился.

Да нет, чепуха! Этой причины явно недостаточно, чтобы так подло обмануть ее. И потом – лгать и в то же время нежно и страстно творить с ней любовь, зная, что…

А теперь ложь вышла наружу. И хотя он и скомкал газету, отбросив от себя, он не мог не понимать, что она поднимет ее и узнает то, что он от нее до сих пор скрывал.

Но зачем эта ложь? Она не видела никакой достаточно основательной причины обманывать ее, кроме, правда, той, что он любит Венецию, а Джесс для него и действительно просто шлюха.

Гнев захлестнул ее, но это был не бешеный припадок ярости, а постепенное и потому более опасное затопление разума ненавистью. Негодяй! Каковы бы ни были причины, заставившие его лгать ей, он имел наглость говорить, что сходит по ней с ума, отчего она сама становилась с ним безумнее целого Бедлама[15]. Места для боли в сердце не осталось, все затопило это медленно возгорающееся пламя ненависти, порожденное его ложью, тем, что он так дьявольски одурачил ее, так жестоко посмеялся над нею.

Она отшвырнула газету, встала, пересекла гостиную и резко открыла дверь спальни. Высказать немедленно ему все, что она о нем думает!..

Джесс стояла в дверном проеме, сердце ее в прямом смысле остановилось и снова забилось далеко не сразу. Оливер сидел на краю кровати, плечом прижав к уху телефонную трубку, и, судя по разговору, заказывал себе авиабилет. Но не это так сильно потрясло ее. Хотя его полное пренебрежение к ней само по себе довольно оскорбительно, но было здесь и кое-что похуже.

Ее переполненные болью глаза остановились на том, что лежало рядом с ним на постели. Ее вечерняя сумочка. Да, та самая, якобы украденная вчера вечером из коктейль-бара неизвестной женщиной.

Рот Джессики открылся почти так же широко, как была открыта сумочка, рядом с которой валялось ее содержимое, – карта ключ от номера, косметика, кредитные карточки. Все находилось здесь, буквально все.

Выходит, он лгал ей гораздо страшнее, чем она думала. Он сказал, что номер ее ограблен, что все украдено. Он даже купил ей новые тряпки и пообещал возместить утрату кредитных карточек… О Господи, почему, почему, почему?

Но скоро она все поняла. Самое жуткое свидетельство бросилось ей в глаза, когда она увидела, что еще, кроме сумочки, находится на постели.

Очевидно, еще до того, как звонить и заказывать билет в Лондон, он начал собираться. Повсюду разложена одежда, наполовину упакованные саквояжи, открытый портфель. А из кожаного портфеля выглядывал…

Джесс покачнулась, тотчас узнав свой программный пакет!

И тут, в одну секунду, для нее объяснилось все. Это был шок, глубокий и болезненный. Вот ублюдок, абсолютный выродок! Он, этот проклятый Уильям Уэббер, украл ее идею! Он единственный и был тем вором, который обокрал ее номер и обнаружил там пакет. Недаром он расспрашивал ее об игре, выпытывал всю нужную ему информацию, заведомо зная, что честно покупать ему это не придется. Просто взял и украл, а теперь собирается сделать, как говорится, ноги. Вся эта возня своры газетчиков сработала ему только на руку, а теперь он заказывает билет на самолет и смывается.

– Ублюдок!

Она безрассудно бросилась на него, желая только одного: причинить ему боль! Причинить ему боль за это мерзкое и низкое вероломство, за этот дешевый обман.

Но она ничего не успела, он схватил ее за право е запястье и вывернул руку. Его реакция оказалась на удивление быстрой и ошеломившей ее, и она, вскрикнув от боли и потеряв равновесие, упала на кровать. Сквозь всю неистовость раздражения она слышала, как он снова сел и закончил телефонный разговор, удерживая ее за руки, закинутые ей за голову, и не ослабляя хватки. Глаза его были черны от бешенства.