Ситуация была неприятной: Кэт вовсе не хотела знать все эти подробности. Да к тому же, против воли, она привязалась и к Эдмунду, и к Люсьену Тремэйнам.

— Так вот ты где! Опять увиливаешь от работы! Я должна была давно догадаться. Вот бы сейчас тебя увидал твой драгоценный мистер Тремэйн, а, мисс Харвей?

Кэт поморщилась, но вовсе не оттого, что ее застали отдыхающей среди дня, а потому, что голосок Мелани Тремэйн, подогретый злобой, моментально превратился в пронзительный визг. Не спеша, ничуть не смущаясь, она опустила ноги на пол и встала перед хозяйкой, спокойно глядя на нее.

— Вы не заблудились, мадам? Ведь это же комната кормилицы.

— Наглая девка! — вопила Мелани. — Я знаю, где я! Я только что вышла из комнаты моего сына. Почему он остался там один?!

У Кэт когда-то было платье из точно такого же синего материала, только иного покроя. Декольте на платье Мелани было таким глубоким, что это было почти неприлично. Она поджала губы и произнесла:

— Нодди довольно сильно сопит во сне, мадам. Я услышала бы, если бы он забеспокоился.

Мелани стояла, уперев руки в бока, нервно постукивая своей изящной туфелькой по ковру.

— Ну конечно, так я и поверила! Да ведь ты даже меня не услышала. Не понимаю, почему моему мужу пришло в голову тебя пригреть. Небось вообразил себя спасителем падших женщин. Но меня-то не проведешь якобы хорошими манерами и гладкой речью или тем, что складно читаешь ему какую-то старомодную чепуху. Как ты была трущобной девкой, так и осталась.

— Мистер Тремэйн действительно весьма добр ко мне, — сказала Кэт, пожимая плечами. — Однако меня вовсе не надо было спасать, я сама могу позаботиться о себе.

Она знала, что зря вообще открыла рот. Ну когда она приучится? Ведь теперь она Кэт Харвей, Кэт Харвей, падшая женщина. Она кормилица у мастера Эдмунда, ее наняли, словно дойную корову, чтобы она поставляла питание для юного наследника. В Тремэйн-Корте нужно забыть гордость д'Арнанкортов.

— Да уж конечно, ты у нас такая. — Васильковые глаза Мелани угрожающе сощурились. — И как это я могла забыть, что ты милостиво согласилась расширить свои обязанности! — выпалила она, ее пухлые алые губки перекосились в гримасе. — А ну-ка расскажи мне, ты так же моешь и того, другого пациента, как и Нодди?

Кэт почувствовала, что краснеет. Она вспомнила, что случилось нынешней ночью: Люсьен отпихнул ее в тот момент, когда она попыталась влить ему в рот немного бульона. Вся тарелка выплеснулась на постель, и ей пришлось самой обтирать и переодевать его в чистую ночную сорочку.

И это далось ей нелегко.

Люсьен продолжал бредить, то и дело обращаясь к своей «дорогой». В какой-то момент, когда она склонилась над кроватью, его глаза открылись и невидящие уставились на нее. И тут же он припал к ее губам в жадном поцелуе, а его руки принялись ласкать ее тело самым бесстыдным образом. Отпустил он ее только после того, как она уперлась коленом ему в пах.

Остаток ночи она провела скорчившись в кресле. Она ненавидела его и боялась, что откроются раны в ее душе, о которых она уже начала забывать.

— Действительно, меня попросили помочь ухаживать за ним, — наконец произнесла Кэт, понимая, что Мелани все равно потребует ответа. Она потупила взор и вздохнула: — Миссис Тремэйн, я не думаю, что это действительно…

— Заткнись, девка! — Мелани подскочила вплотную к Кэт, не сводя с нее ненавидящего взгляда. Ее полные груди, казалось, вот-вот выскочат из туго обтягивающего лифа. — Никого не интересует, что ты думаешь. Я желаю знать, что ты делала с Люсьеном. Ну, рассказывай! Ты откинула простыню и его беззащитное тело открылось перед твоим похотливым взором? Да, да, наверняка ты сделала это. И тебе нравилось это, верно? Даже такая девка, как ты, способна понять, что это не простой мужчина. И с чего же ты начала, мисс Харвей? Ты намылила его мускулистую грудь… Ты прикоснулась к его животу, а потом полезла все ниже, ниже, пока не поднялся и не напрягся его…

Мойна произнесла возле дверей:

— Мисс Мелани.

Кэт, у которой к горлу подступила тошнота, преодолела первый порыв бежать отсюда, бежать без оглядки и смогла отвести испуганный взор от безумных глаз Мелани, от ее влажного рта. Она поспешила отойти в угол комнаты.

— Мисс Мелани! — повторила Мойна. — Что вы делаете здесь наверху?

— Мойна, я и не слышала, как ты вошла, — защебетала Мелани, снова улыбаясь как дитя и обнимая за плечи свою тощую служанку. — Господи, прости, ты меня так напугала. Я как раз выговаривала Кэт, умоляя ее получше присматривать за моим ненаглядным Нодди. Мать нельзя попрекать тем, что она чересчур печется о своем ребенке, правда?

Кэт украдкой из-под ресниц глянула на служанку.

Уродливое лицо Мойны ничего не выражало.

— Мисс Мелани, — размеренно повторила она. — Я приготовила то питье, что вы хотели. Оно там, внизу, в вашей комнате. Вам лучше пойти туда со мною прямо сейчас.

Носик Мелани дернулся, кончик розового язычка облизал губы. Как хищник, почуявший жертву, подумала Кэт.

— То самое, про которое я говорила, Мойна? То самое, что и на прошлой неделе? О, значит, оно поможет мне от головной боли. Ох, милая Мойна. Конечно же я пойду с тобою. Как это ужасно с моей стороны заставлять тебя карабкаться за мной сюда по этим крутым лестницам.

Кэт постаралась придать своему лицу безучастное выражение, когда Мойна напоследок вперила в нее взор, выпустив из комнаты свою хозяйку. Все в доме полагали, что Мелани держит в руках Эдмунда Тремэйна и весь Тремэйн-Корт. Кэт знала, что это необходимо. Она молода, у нее нет средств к существованию, и вовсе не в ее интересах что-то менять в Тремэйн-Корте.

Все, что она может сделать, — как можно лучше заботиться о Нодди из благодарности к его отцу, который помог ей в критическую минуту. Кроме порученного ее попечению ребенка, это был единственный человек, который за последнее время вызвал у нее теплое чувство.

ГЛАВА 4

…Ад — я сам. На дне

Сей пропасти — иная ждет меня,

Зияя глубочайшей глубиной,

Грозя пожрать. Ад по сравненью с ней

И все застенки Ада Небесами

Мне покажутся…

Джон Мильтон, «Потерянный Рай»

Залитый лунным светом сад был скован зимним холодом — как и Памела, когда он нашел ее, лежащую у подножия холма. Эдмунд шагал, стараясь согреться, сопровождаемый своей любимой гончей.

Последние дни он избегал посещений больного после того, как Мойна сообщила ему, что пациент все чаще приходит в себя. Он хотел бы зайти к нему и постараться объяснить, что произошло в то время, когда Люсьен сражался на Полуострове, хотя бы для того, чтобы облегчить собственную душу — ведь Люсьен оказался без вины виноватым.

Однако он не позволял себе этого: если Люсьен плохо знал своего «отца», то Эдмунд хорошо знал своего «сына» и понимал, что Люсьен покинет этот дом, как только сможет встать с постели, если ему сообщить всю правду.

Укутавшись поглубже в воротник шубы, Эдмунд медленно продолжал путь по выложенной кирпичом дорожке, вспоминая, как любила Памела ухаживать за этим садом.

Памела. Его дорогая жена. Его жизнь.

Люсьен. Его любимый сын. Его надежда на бессмертие.

Вся его жизнь оказалась обманом, ужасным, невыносимым обманом.

Ну почему бы Памеле не солгать? Ведь тогда они могли бы по-прежнему жить все вместе, радуясь благополучному возвращению Люсьена из Испании. Ее ложь спасла бы его, и он смог бы жить.

А теперь, зная правду, он жить не может.

Памела настояла на том, что должна рассказать все до конца, когда он застал ее с пачкой писем в руках, — она, казалось, даже обрадовалась, что ее поймали с поличным, и в доказательство показала даже маленькую красочную миниатюру того француза, чьим сыном был Люсьен. Но она любила своего мужа, клялась Памела, стоя на коленях и обливаясь слезами, а Эдмунд оттолкнул протянутые к нему руки и выскочил прочь из дому, чтобы пережить свою ярость и боль в этом саду.

Когда же он овладел собой и вернулся, оказалось, что Памела сбежала из дому. А вскоре с Пролива налетел ураган с ледяным дождем.

Когда он наконец разыскал ее, она была уже так простужена, что скончалась через три дня, несмотря на самоотверженный уход Мойны.

— О Боже! — простонал он, без сил рухнув на каменную скамью. — Зачем, Памела? Зачем?

Он спрятал лицо в ладони, его рассудок горел, терзаемый воспоминаниями. Не тогда ли его горе переросло в ненависть? Он чувствовал себя совершенно убитым: сперва безжалостной правдой, открытой Памелой, а потом ее смертью, уничтожившей последнюю надежду на то, что можно спасти хоть что-то из их поруганного брака.

Не потому ли он желал смерти Люсьену, что ему казалось, что смерть эта освободит его от прошлого и он сможет начать новую жизнь?

А теперь еще и Мелани. Красивая, бездушная, самовлюбленная Мелани. Она тоже оказалась пострадавшей. Ведь она не раз повторяла, что, обручившись с ублюдком-бастардом без гроша за душою, погубила свое будущее. Что еще могла сделать сирота, присланная в Тремэйн-Корт своим женихом, чтобы спасти себя?

Эдмунд потряс головой, вспомнив ту ночь, когда Мелани предложила ему в утешение собственное тело. О, какой же она оказалась расчетливой сучкой, понимал он теперь: она продалась ему, как проститутка.

— И как чертовски жаль, что ее расчет оказался верен, — громко произнес Эдмунд, почесывая за ушами у собаки. — Она продала бастарда, чтобы заполучить дурака, дружище, а свое тело — чтобы приобрести благополучие.

Гончая заскулила и толкнула головой ногу Эдмунда, желая вернуться на свой уютный теплый коврик в кабинете.

Эдмунд поднялся и двинулся в обратный путь.

— Даже если бы не было Нодди, даже если бы я вовремя пришел в себя и успел вышвырнуть ее вон, я все равно не смог бы разубедить Люсьена, что его дорогая Мелани — ангел во плоти, — объяснял он своей равнодушной слушательнице. — Но я был слеп, меня ослепило мое горе, ненависть, отчаяние и гордыня. И в результате — этот непростительный поступок. Я обязан рассказать ему правду, но как убедить его, что Мелани — не жертва, а хищница? Мелани — это мое проклятье, а не Люсьена. Пусть он потерял мать, наследство, имя — но, по крайней мере, я спас сына Памелы от Мелани. Боже милостивый, пошли ему здоровье, чтобы он смог поскорее покинуть это место.

Эдмунд замедлил шаг и взглянул на северное крыло дома. И вдруг заметил слабый свет, двигающийся за окнами. Кто-то ходил там со свечой. Он видел как пятнышко света то исчезает на миг, то вновь появляется в соседнем окне. А ведь он был уверен, что все обитатели Тремэйн-Корта давным-давно спят.

И вдруг он все понял. Кто другой мог бы разгуливать там со свечой? Разумеется, это была Мелани!

Эдмунд пустился бежать, чтобы застигнуть ее там, но через несколько шагов упал, больно ударившись коленями об обледеневшие камни. Собака скулила и тянула его за шубу, но внезапный приступ слабости не давал ему встать.

Эдмунду казалось, что голова его раскалывается: острая боль билась в висках, колени дрожали и подгибались.

Он оперся о камни, привалившись плечом к теплому боку собаки, и смотрел, как пламя свечи в последний раз мигнуло в конце коридора и пропало.

— Не могу. Боже, помоги мне, я не могу! Я до конца вынужден праздновать труса. Бедный Люсьен! Мое любимое дитя, дитя Памелы. И как только я мог поверить в то, что моя любовь к нему умерла?

Несколько минут спустя приступ слабости прошел, он поднялся на ноги и медленно, нерешительно заковылял в сторону дома.

— Как я превратился в такую развалину? Теперь Мелани придет к нему первой и скажет ему все, что он хочет услышать, и все извратит. Но впрочем, Люсьен не дурак. Он умеет слышать и то, о чем молчат. Боже милостивый, помоги мне сделать то, что я должен, и только бы он выслушал меня внимательно.


Кэт накинула одеяло себе на плечи, собираясь провести еще одну бессонную ночь у постели Люсьена.

В последнее время он был спокоен и все время спал. Мойна сказала ей, что днем, когда он не спит, то пребывает в полном сознании, и это радовало и беспокоило старуху, которая сказала ей, что боится, как бы его вскоре не выставили из дому.

Нынешняя ночь, сказала ей Мойна, будет последней, когда ей придется дежурить у его постели. Кэт обрадовалась этому, и не только оттого, что сможет наконец выспаться. Она боялась слишком привязаться к этому человеку, который даже не замечал ее присутствия.

Люсьен Тремэйн своей беспомощностью чем-то напоминал ей Нодди, и эта беззащитность тронула ее сердце — хотя она полагала, что в ней давно умерли подобные чувства. И от этого она еще меньше желала связывать себя с обитателями Тремэйн-Корта. Ей предстоит покинуть усадьбу, как только она перестанет быть нужной Нодди.

— И Эдмунду, — с чувством призналась Кэт сама себе. — Он помог мне подняться, когда я была на самом краю пропасти, и я не могу презирать его за его слабость. А тут еще этот незаконнорожденный со своими переживаниями по поводу матери и «дорогой Мелани». И больше всего в этой истории мне жаль старика.