— Нам надо обсудить дальнейшие действия.

— Копы обязательно начнут искать меня. Слишком много людей видели меня в тот день возле дорожки и на площадке перед конюшней.

— Ты играл на скачках, — напомнил Рик. — Это никому не возбраняется. На ипподроме тебя хорошо знают, Фред, иначе охрана просто не пропустила бы тебя в конюшню.

— Ага… И рано или поздно кто-нибудь да вспомнит, что я прошел в конюшню и не вышел обратно. — Липски раздавил в пепельнице сигарету, просыпав на стол пепел и старые окурки. — Потом они вспомнят, что я часто ходил с ножом.

— Твои дедуктивные способности достойны восхищения. Что же… Я советую тебе скрыться, затеряться где-нибудь во Флориде, Калифорнии или Кентукки. Может быть, есть смысл перебраться в Мексику — — там, я слышал, тоже есть ипподромы.

— Я не хочу жить в чужой стране. Я — американец.

— Ах, патриотизм… — Рик слегка приподнял свой стакан джина, словно в знак уважения. — У тебя полным-полно скрытых достоинств, Фред. Впрочем, я не стал бы с тобой связываться, если бы дело обстояло по-другому. И тем не менее, учитывая обстоятельства, нам с тобой придется расстаться.

— Это обойдется тебе дороже ста долларов.

Улыбка Рика не дрогнула, но взгляд стал пронизывающе холодным. Впрочем, Липски этого не заметил.

— Но ты же не выведешь их на меня, Фред?

Липски был в отчаянии. Спина его взмокла от пота, и он ощутил свой собственный резкий запах.

— Я не собираюсь отвечать за это один, а чтобы удариться в бега, нужны деньги. Много денег… В конце концов, я же работал для тебя, Рик. Ты должен мне помочь.

— Вот, значит, как ты это себе представляешь…

— Я представляю… что мне понадобится тысяч десять. И чтобы как следует спрятаться, и за молчание. Я ведь не слишком много прошу, а, Рик?

Рик Слейтер вздохнул. Он с самого начала боялся, что дело кончится шантажом.

— Я тебя отлично понимаю, Фред, честное слово. Давай поступим вот как: я сделаю один телефонный звонок и выясню, что можно для тебя сделать. Договорились? — Он хлопнул Липски по плечу и улыбнулся ободряющей улыбкой. — Только оставь меня ненадолго одного, ладно?

— О’кей. Все равно мне нужно отлить. — Липски поднялся и, пошатываясь, вышел в туалет.

Оставшись один, Рик, однако, не тронул телефона. Вместо этого он достал из внутреннего кармана пиджака крошечную склянку с какой-то жидкостью. Позволить Липски продолжать свой шантаж он не мог. Даже если бы Рик заплатил, не было никаких гарантий, что Липски будет молчать, когда копы до него доберутся. Скорее наоборот — он запоет, как птичка, когда полиция возьмет его за бока. А это рано или поздно случится, размышлял Рик, подливая странную жидкость в джин Липски.

— Эй, Фред, иди сюда! — окликнул он Липски минуту спустя. — Все отлично! Я обо всем договорился. Деньги будут у тебя завтра.

Он буквально сиял, пока Липски, перебирая руками стену, двигался из коридора в комнату. Чувство облегчения и опьянение заставили Липски буквально повалиться в кресло.

— Черт, Рик, это правда? Все получается?

— Мы же с тобой знакомы целую вечность, верно? Такие, как мы с тобой, всегда заботятся друг о друге. — Он взял со стола свой стакан и чокнулся с Липски. — За старых друзей!

— За старых друзей, — повторил Липски. Чувство благодарности охватило его с такой силой, что он едва не прослезился, поднося стакан к губам. — Я знал, что могу на тебя рассчитывать.

— Конечно. — Улыбающееся лицо Рика Слейтера словно окаменело, пока он смотрел, как Липски в буквальном смысле испил свою чашу до дна. — Можешь рассчитывать на меня, Фред.


Зеленые пальмы, полосатые солнечные тенты, ослепительное солнце, ползучие плети бугенвиллеи, мужчины в белых костюмах, женщины в цветастых летних платьях — все это великолепие могло послужить лишь фоном для главного события. Ипподром в Хайале-парке жил только предстоящими скачками.

Конюшни стояли на берегу залива, и лошади изгибали шеи, приплясывали, принюхивались к морскому воздуху, нервничая, как настоящие спортсмены, настраивающие себя на ответственные соревнования. Многое здесь походило на Чарльстон: мальчишки продавали программки скачек, гандикаперы рассчитывали ставки тотализатора, прикидчики щелкали секундомерами на утренней проминке, и только погода, щедрая южная погода, разительно отличалась от холодной виргинской весны.

Вот уже несколько минут Келси развлекалась, созерцая длинноногую девицу, которая, с трудом балансируя на высоких каблуках, шла по тренировочному кругу, ведя за собой в поводу кобылу. В ушах девицы вспыхивали серьги с фальшивыми бриллиантами, достающие ей едва ли не до плеч.

— Разве можно после этого считать лошадь глупым животным? — раздался рядом голос Гейба, и Келси обернулась.

— Что-что?

— Посмотри на ее лицо. Что ты видишь?

— На чье лицо — кобылы или девушки?

— Кобылы, разумеется.

Келси послушно повернулась, чтобы внимательнее взглянуть на лошадь, которая, низко опустив голову, флегматично брела за хихикающей дамочкой.

— Смущение.

— Вот именно. Это — последнее приобретение Канингема.

— Лошадь или девица?

— И то, и другое.

Келси усмехнулась, радуясь тому, что приехала в Хайале вместе с Наоми. Возможно, ее радость объяснялась отличной летней погодой, по которой Келси уже успела соскучиться, а возможно, и тем, что она все больше и больше ощущала себя полноправным членом маленького коллектива единомышленников, объединенного общим делом. Так ли, иначе ли, но она чувствовала себя превосходно.

— Я знала, что ты тоже должен быть здесь, но не видела тебя на утренней тренировке.

— Я всего лишь час как приехал, — пояснил Гейб. — Как тебе нравится Майами?

— Наши конюхи ворчат, что им всю ночь не давала спать ружейная пальба. Вчера я гуляла по побережью, и мне неожиданно пришло в голову, что я, должно быть, стала взрослой: прежде мне обязательно захотелось бы нацепить роликовые коньки и покататься по дорожкам. Если не считать этого… — Она втянула носом воздух. — Если не считать этого, мне здесь нравится. Отличный парк.

— Скаковики — те, кто живет в мире скачек, — обычно не интересуются окружающим миром.

— Ну, до этого я еще не дошла.

— Ты еще не настоящая лошадница. — Гейб посмотрел на нее сверху вниз. — Во всяком случае — пока.

Келси на всякий случай нахмурилась, не понимая, комплимент это или оскорбление. Но разбираться было некогда — на тренировочном круге появились первые лошади — неудачники, оставшиеся без приза в первой скачке. Победителей, как было известно Келси, сразу же после финиша загоняли в «плевательницу», чтобы взять пробы слюны и мочи на предмет обнаружения запрещенных наркотиков.

Но сейчас она думала только о проигравших, которые устало брели на паддок. Их шкуры потемнели от пота, бока все еще тяжело вздымались, морды были перепачканы грязью, и Келси от души пожалела их. Уж если кобыла Канингема стыдилась того, что на глазах у всех ее ведет по дорожке разряженная в пух и прах кукла Барби, то что говорить об этих беднягах, которые сполна изведали горечь поражения?

— Печально, не правда ли? — пробормотала Келси. — Они похожи на солдат разбитой армии, которые возвращаются с войны домой. Сначала — праздник красок, настоящее представление, в котором они были героями, — и вот, за какие-то две минуты, все кончилось.

— Ну, уж не за пару минут. Жаль, ты пропустила флоридское дерби — вот это было представление. Акробаты, вольтижеры, скачки на верблюдах…

— На верблюдах? Правда?

— Честное слово. Правда, я на них не ставил. Они медленно прошли мимо сараев для хранения упряжи к дальней от трибун прямой главной дорожке. Вот-вот должны были дать старт второй скачке, а Гордость Виргинии был заявлен в третьей, и Келси захотелось увидеть Рено до того, как Моисей «кинет» его в седло. Это стало ее личным суеверием — желать жокею удачи до того, как он выедет из паддока на поле ипподрома.

— Разве ты не будешь сегодня ставить? — спросил Гейб.

— Нет. Я уже выбрала своих фаворитов: Горди будет первым в третьей скачке, а Три Валета — в пятой. — Она остановилась, чтобы купить банку тепловатой «пепси-колы» у старого негра. — У меня теперь новая система.

Гейб принял у нее из рук жестянку, сделал глоток и вернул Келси.

— И на чем основана эта система?

— На чувствах. Я делаю ставки в своем сердце.

— В таком случае ты рискуешь много потерять. Келси пожала плечами.

— Азарт без риска — не азарт.

— Чертовски правильно. А теперь иди сюда. Они были уже почти напротив бокса, в котором стоял Гордость Виргинии, и вокруг было полно народа.

— Отстань, Слейтер! — воскликнула Келси, но он уже поймал ее за «лошадиный хвост», который она пропустила сквозь отверстие в жокейской шапочке.

— Я просто хочу тебя поцеловать. Мы оба рискуем. Келси показалось, что совсем рядом захохотал и заулюлюкал кто-то из конюхов, но уже в следующее мгновение все окружающее перестало для нее существовать.

Она часто вспоминала их самый первый — и единственный — поцелуй и то, как в мгновение ока исчезли все мысли и все звуки. Ей казалось, что это была просто счастливая случайность. Совпадение. Что-то неповторимое.

Оказывается, нет.

Было в поцелуе Гейба нечто такое, отчего ей хотелось подольше не отнимать своих губ, наслаждаясь его вкусом, теплом и крепостью. Губы и язык Гейба двигались так неторопливо, так мучительно медленно, словно в запасе у него были века. И тогда со стоном, который мог означать и покорность, и мольбу, Келси зарылась пальцами в его волосы и прижала к себе голову Гейба, чувствуя, как шум ипподрома отдаляется, превращается в невнятный ропот, исчезает вовсе…

Она нужна мне. Я хочу ее. Это было все, о чем Гейб мог думать в эти минуты. Большую часть своей жизни он чего-то хотел — хотел иметь приличную еду, чистую постель, просто хотел жить без страха. И по мере того как он взрослел, его желания взрослели вместе с ним. Теперь он хотел женщин, власти и — больше всего — денег, которые могли обеспечить ему и то, и другое, и еще многое сверх того.

Но никогда и никого он не жаждал так, как сейчас жаждал ее, единственную. Одну-единственную женщину, одну-единственную ночь с ней. Ради этого Гейб готов был поставить на карту все, что он уже имел.

— Ну, долго еще мне ждать? — пробормотал он, не отнимая рта от губ Келси.

— Я не знаю… — невнятно откликнулась она, ловя ртом воздух. — Я тебя совсем не знаю.

— Разве?

— Пару месяцев назад я даже не подозревала о твоем существовании. — Келси оттолкнула его и удивилась, что ноги все еще держат ее. — Я не…

Она выпрямилась со всей решительностью и поправила сбившуюся назад кепку. За ее спиной раздались дружные аплодисменты многочисленных зрителей и болельщиков.

— Поговорим об этом потом. Без свидетелей.

— Согласен. — Гейб провел пальцем по ее подбородку. — Как бы там ни было, я кое-чего достиг. В ближайшее время пройдет слух, что я тебя застолбил.

— Ты меня — что?.. — Келси стиснула зубы. — Так вот зачем ты все это устроил! Что-то вроде пари между настоящими мужчинами?

— Все не так, дорогая. Это было для меня. Но это сработало. Увидимся.

Келси наподдала ногой жестянку из-под «пепси», которую уронила во время поцелуя.

— Идиот, — прошипела она. Стараясь сохранить последние крохи собственною достоинства, она круто развернулась и… едва не сбила с ног Наоми.

— Странно, — сказала Наоми, пока Келси лихорадочно подыскивала слова. — Странно видеть это. Прости мне подобную аналогию, но нечто подобное я ощущаю, когда вижу, как мою лошадь выводят на скаковой круг. Наверное, так чувствуют себя все родители, когда их ребенок впервые садится в школьный автобус или выступает в самодеятельном спектакле. Тогда и только тогда начинаешь понимать, что твой ребенок больше не принадлежит тебе одной и что ты, оказывается, еще многого, очень многого о нем не знаешь.

— Он сделал это только для того, чтобы досадить мне!

Наоми улыбнулась, хотя ей все еще было грустно.

— Я так не думаю. — Воспользовавшись случаем, она подняла руку и погладила дочь по щеке. — Он смутил тебя?

— Еще как!

Но Келси была еще не готова говорить об этом. Наоми поняла это почти мгновенно.

— Хочешь, я поговорю с Гейбом? Ему это не понравится, но он достаточно меня уважает, чтобы смириться с моим вмешательством в его дела.

— Нет. Я сама с этим разберусь. — Келси огляделась по сторонам. Несколько ухмыляющихся лиц все еще были обращены в ее сторону.

— У нас скоро старт, — резко бросила она им. — Вам за что платят? За то, что вы глазами хлопаете?

Келси повернулась и решительно зашагала туда, где седлали Гордость Виргинии, а Наоми, убедившись, что дочь ее не видит, широко улыбнулась.


Гордость Виргинии летел над дорожкой словно во сне, почти не касаясь земли. Из стартовых ворот он вырвался одним из первых и, поводя налитыми кровью глазами, резво помчался по дорожке, неся на спине невесомого всадника, прильнувшего к его могучей шее. На первом повороте Рено еще выбирал позицию, но, когда кавалькада всадников вырвалась на дальнюю от трибун прямую, все стало ясно. Дистанция между Горди и его ближайшими преследователями составила три корпуса и продолжала расти.