– Черт бы вас побрал, мисс Шалстоун! Вы еще не видели, каков я бываю в раздражении.

– Что там за шум? – послышался голос с лестницы.

Корделия со стоном прикрыла глаза и сжала виски руками. Силы небесные, это отец! Она должна была предположить, что шум его потревожит. Но почему он появился именно теперь?

Она обернулась к двери и увидела, как отец осторожно входит в комнату. Он полностью соответствовал описанию, данному лордом Веверли. Челюсть у него была действительно квадратная, и вид хмурый – по крайней мере сейчас. И стариком его можно было назвать, ведь за три года, прошедших со смерти жены, он состарился лет на десять.

Но походил он скорее не на священника, а на пьянчугу-трактирщика: парик сбился набок, одежда помята, глаза мутные.

– Нигде нет покоя человеку! – проворчал он и уставился на Корделию.

– Добрый вечер, папа, – она старалась говорить как можно сдержаннее. – Очень хорошо, что ты спустился. К нам приехал брат твоего издателя.

Она старалась не смотреть на герцога, который, вероятно, наслаждался подобным поворотом событий.

– Моего издателя? – Викарий утер нос ладонью, которую и затем вытер о рукав. По крайней мере говорил он разборчиво, хоть на том спасибо.

– Да, папа, – сказала она как можно ласковее. – Разве ты забыл про лорда Кента? Он издает музыкальные сочинения.

Викарий на мгновение задумался, почесал голову и даже не заметил, как парик его свалился на пол, а потом пробурчал:

– Ах да, музыка. Из головы вон. Так вы насчет музыки? – повернулся он к герцогу.

– Да.

Викарий нахмурился и махнул рукой.

– Тогда вам надо говорить с дочерью. Я здесь ни при чем, только письма подписываю. – И смущенно добавил: – А как иначе? Что люди скажут?

– О чем скажут, сэр? – спросил лорд Веверли, с каждой минутой раздражаясь все больше.

– О женщинах и музыке. Ну, о сочинительстве. То есть о том, что ее Корделия сочиняет. Люди такого не одобряют. А почему – понять не могу. – Взгляд у него стал совсем стеклянным. – Жена моя божественно играла на спинете. Просто божественно. А раз она умела играть, то уж ко-нечно…

– Вы хотите сказать, что ваша дочь действительно сочинила хоралы, которые издал мой брат?

Его недоверчивый тон возмутил Корделию. Если снисходительность у знати числится добродетелью, то лорду Веверли многого не достает.

Отец ее сосредоточенно теребил себя за ухо.

– Ну да. А как же? Я-то не умею. Двух нот спеть не могу верно. Для меня все это темный лес. Регент говорит, у нее получается. Ну, не мне судить.

Отец хотя бы был на ее стороне. Она сделала шаг в его сторону, взяла его под руку. Он слабо улыбнулся, погладил ее пальцы.

Корделия победоносно взглянула на герцога, но он на нее и внимания не обращал, продолжая смотреть на ее отца.

– Вы хотите сказать, что все здесь знают, что музыка не ваша? И… не препятствуют? Исполняют музыку вашей дочери, нимало не беспокоясь?

Отец сильнее облокотился на ее руку. Пока что он держался неплохо, но, судя по тому, как его клонило в сторону, долго ему было не продержаться. Корделия осторожно подвела его к одному из обитых дамастом стульев.

Он тяжело опустился на сиденье, а Корделия поспешила обернуться к герцогу и ответила ему с легкой усмешкой:

– Неужели вы думаете, что в нашем городишке публика привередливее лондонских знатоков?

Он поморщился – это был намек на то, что он сам признал, сколь высоко были оценены ее произведения Генделем и лордом Кентом.

– Наши прихожане довольствуются той музыкой, которая есть, – заметила она. – И не спрашивают, кто ее сочинил.

Герцог мрачно поморщился.

– Черт возьми, они просто исполнены смирения. Но меня волнуют никак не жители вашего городка. – Он повернулся к викарию. – Вам не следовало позволять вашей дочери обманывать моего брата, сэр! Да и вас она водила за нос, выставила в совершенно дурацком свете.

– В дурацком свете! – Тут уж Корделия не выдержала. – Вы себе и представить не можете…

– Ничего, успокойся, Корделия, – вмешался ее отец. Лицо его вдруг озарилось каким-то ясным светом. – Я понимаю, джентльмен беспокоится обо мне. – Он поднял глаза на герцога. – Так я не понял, что вам угодно?

Лорд Веверли выругался себе под нос. Такого Корделия могла ждать разве что от прислуги в трактире, но никак не от джентльмена. Да что, собственно, она знала о джентльменах?

Она прекрасно понимала, что ситуация уже вышла из-под контроля. Отец потирал руки, что делал обычно в крайнем возбуждении. В любую минуту он мог утратить способность говорить членораздельно, и тогда уж наверняка герцог решит, что они оба не в себе.

Она успокаивающе погладила отца по плечу.

– Его светлость приехал по поводу хоралов. К тебе это никакого отношения не имеет, что, надеюсь, его светлость наконец понял. – Герцог только возмущенно фыркнул. – Я сама с этим разберусь, а тебе лучше пойти к себе и лечь, раз уж ты… тебе сегодня нехорошо. Отдохни как следует перед завтрашней проповедью.

Викарий поднялся со стула, изо всех сил стараясь удержать равновесие.

– Да-да. Все так. Я, видите ли, плоховато себя чувствую, – и он заговорщицки кивнул герцогу. Потом, к ужасу Корделии, он стал шарить по карманам. – Ах ты, плохо мне совсем. Где ж моя микстура? Где-то должна быть. Видно, здесь. – И он встревоженно похлопал себя по нагрудному карману.

Корделия видела, что фляжка с вином торчит из кармана сюртука, поэтому она незаметным движением вытащила ее и сунула в карман своего передника.

– Пойдем, папа. Наверное, ты оставил ее наверху. Давай там посмотрим.

И в этот самый момент викарий зашатался и рухнул на пол, неуклюже раскинув руки. Она смотрела на него с ужасом, не зная, что делать, а он лежал и плакал, и слезы текли по его впалым щекам.

– Корделия, я позабыл, зачем я спускался. И микстуру не могу найти. Где моя микстура?

Корделия изо всех сил старалась не выдавать своего отчаянья. Ей было мерзко и противно. Она не могла поднять глаз на герцога от унижения. Низко склонив голову, она опустилась перед отцом на колени и попыталась его приподнять.

– Не беспокойся, папа. Мы ее найдем. Попробуй встать. Ну, давай.

И тут герцог наклонился и легко поднял викария, а она даже не успела возразить.

– Я помогу, – только и сказал он, и, взяв ее отца за плечи, потащил к лестнице.

Она сгорала от стыда.

– Прошу вас, не надо, нет нужды, – бормотала она, идя следом.

Он остановился и спокойно посмотрел на нее. Казалось, он видит все тайные уголки ее души, все ее секреты.

– Есть нужда. С человеком в… подобном состоянии справиться нелегко.

Какой позор! Как она ни пыталась скрыть ужасную правду, герцог обо всем догадался. И как ему было не догадаться? От отца разило спиртным, а его красный нос сверкал даже в полутемной прихожей.

И, как всегда, когда ему казалось, что Корделии нет рядом, отец впал в панику.

– Корделия, жизнь моя, где ты? – Он оттолкнул герцога и, попытавшись развернуться, снова чуть не рухнул на пол.

– Я здесь, папа. – Она подхватила отца под руку и беспомощно взглянула на герцога. – Теперь мне нужно им заняться, лорд Веверли. Когда он… так болен, только я могу ему помочь. – Она не могла произнести вслух то, о чем, вероятно, думал герцог. Отец прислонился к ней, довольный, как ребенок. – И еще надо написать проповедь на за-втра…

– Этим тоже вы занимаетесь? – не сдержался герцог.

Она не стала отвечать на этот вопрос.

– Нужно время, чтобы он успокоился. Боюсь, мне придется подняться с ним наверх, иначе он не угомонится, будет искать меня и свою… микстуру.

Лорд Веверли нахмурился.

– Наш разговор не закончен, мисс Шалстоун. Нам надо обсудить предстоящую встречу с Генделем.

Она застыла как вкопанная. Неужели лорд Веверли еще не отказался от своей идеи? Она же призналась ему в том, что сама сочиняла музыку, и отец это подтвердил. Он что, ей не поверил? Как он может думать, что встреча состоится?

Что же, пусть поступает как хочет, его усилия ни к чему не приведут. С нее хватило его высокомерной снисходительности, а в Лондоне она встретилась бы с худшей. А полученной порции презрения ей достаточно, больше не надо.

Тут вдруг отец навалился на нее, и она чуть не упала сама под его весом. Герцог быстро подхватил викария, освободив ее от непомерной ноши, и молча стал подниматься по лестнице.

Она была благодарна ему за помощь. Все трое поднялись по лестнице, и наверху она попыталась сама подхватить отца.

– Позвольте мне помочь вам уложить его в кровать, – сказал лорд Веверли, на широкое плечо которого все еще опирался викарий.

– Нет! – в ужасе воскликнула она. – Нет, я справлюсь сама. – Она не могла позволить, чтобы лорд Веверли присутствовал при том, как она будет укладывать бессвязно бормочущего отца в постель. Корделия с мольбой взглянула на герцога. – Пожалуйста, теперь уйдите.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Хорошо, я уйду, – сказал он, наконец. – Но завтра я вернусь.

Она кивнула, понимая, что его не переубедить.

– Приходите после службы. – Она помолчала, потом добавила: – Приходите на обед, к двум. Тогда мы с отцом сможем с вами поговорить. – С герцогом гораздо легче будет иметь дело в светской обстановке, в присутствии отца, регента и других гостей, которые обычно приходили к ним на воскресный обед.

Лорд Веверли снова нахмурился, лицо у него стало хищным, как у волка.

– Как вам угодно. – Он бросил на нее неодобрительный взгляд. – Но, боюсь, мне придется принять некоторые меры, дабы быть уверенным в том, что завтра ваш отец будет в состоянии со мной беседовать.

И, к ее неописуемому изумлению, он протянул руку, взял у нее из кармана передника фляжку с вином и переложил ее в свой карман.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова.

– Сегодня вечером вашему отцу придется обойтись без «микстуры», мисс Шалстоун. Я твердо намерен переговорить с ним завтра.

Он отпустил викария и стал спускаться по лестнице, а Корделия едва смогла подавить возглас возмущения. Неужели он решил, что она отдаст фляжку отцу? Да она каждый день только и делала, что выливала содержимое из таких вот фляжек, припрятанных по всему дому, но каким-то таинственным образом они появлялись снова.

Чего она только ни делала, на сколько замков ни запирала погреб, но отец всегда добывал себе вино. То ли он договорился с кем-то из прихожан, то ли сам где-то покупал его тайком. Источника ей обнаружить не удалось, но, попадись ей этот негодяй, она ему глаза выцарапает. Сам отец не мог прекратить пить, уговоры на него не действовали, поэтому единственным выходом было постараться лишить его доступа к спиртному.

А его светлость, он что, думал, все так просто – стоит только фляжку отобрать? Если бы!

Она тяжело вздохнула и, открыв дверь отцовской спальни, дотащила его до кровати, на которую он и рухнул.

– Где моя микстура?

– Не надо микстуры, папа. Тебе пора отдохнуть.

С недовольным ворчанием он опустил голову на подушку. А потом пробормотал уже с закрытыми глазами:

– Она же меня оставила. Оставила одного-одинешенького. Несправедливо это. Правда ведь, несправедливо?

Кто «она», было ясно. В глубине души Корделия считала, что это больше чем несправедливо, но вслух она сказала лишь:

– Мама сейчас на небесах. На все Божья воля, и негоже нам ее обсуждать.

Он кивнул, не открывая глаз. Она смотрела на него, и сердце ее ныло от жалости. Она вела за него большую часть дел, старалась скрывать от окружающих его пристрастие к спиртному, но в любой момент кто-то мог пожаловаться на него епископу. Что делать, она не знала. Знала только, что должна защищать его и надеяться, что настанет наконец день, когда горе его стихнет и он вернется к своим обязанностям. Корделия готова была на любые жертвы ради отца.

Правда, в последнее время она считала, что требует он слишком многого. А ей так хотелось, чтобы он был кем-то более значительным, чем сейчас – отец наполовину, да и человек тоже наполовину.

Рассердившись на себя за подобные мысли, она протянула руку и нежно погладила его по щетинистой щеке.

Он чуть повернулся.

– О, Корделия, как мне больно оттого, что нет с нами Флоринды! Как же больно!

У Корделии сдавило горло, она не могла слова сказать. Потом с трудом проговорила:

– И мне больно, папа.

Ведь, когда мама умерла, Корделия лишилась не только матери, но и отца, и теперь не знала, как его вернуть.

2

Странно было сидеть над кружкой эля, когда в кармане – фляжка с вином, но Себастьян Кент привык к странностям, они стали частью его жизни. И торговля индийскими приправами – странное занятие для герцога, и путешествие в Богом забытый уголок на севере Англии по какому-то дурацкому поводу – тоже дело необычное.