Дебора Мартин - Опасный искуситель

– Пусть тебя это не волнует. Первый герцог Веверли был незаконнорожденным сыном Карла Второго и одной актрисы, а второй, мой отец, женился на дочери трактирщика. Так что брак с тобой – это честь для моей семьи.

– Но ты обручен с другой.

– Да, это так, – мрачно согласился он. – С этим придется разобраться.

– Себастьян, когда я просила тебя любить меня, я не думала о браке. И не требую, чтобы ты делал это… – она с трудом подбирала слова, – любя другую.

На сей раз смех его был еще горше.

– Любя другую? Я не люблю Джудит и не любил никогда.

Она едва смогла сдержать вздох облегчения. Но, если он не любит Джудит, то отчего ведет себя так, словно она, Корделия, порушила его жизнь?

– Так это брак по расчету?

– В некотором смысле да. – Он посмотрел на нее пристально, а потом рассказал про барона Квимли, который спас семью Кент от разорения. Она слушала его почти с ужасом.

Он прикрыл глаза.

– Но дело не в деньгах, которые он одолжил мне. Сейчас я бы легко мог с ним расплатиться. Но он просил лишь одного за свою помощь – чтобы я взял в жены его дочь и сделал ее герцогиней, и я поклялся ему в этом.

– Тогда… тогда ты должен сдержать клятву.

Он раскрыл глаза и бросил на нее сердитый взгляд, но, увидев, как она бледна, смягчился.

– Если я исполню свою клятву, я должен буду покинуть тебя, ангел мой, а этого я сделать не могу.

– Ты не покидаешь меня. Я же сказала тебе, что хочу провести с тобой одну ночь. Ты согласился, и я думала, что ты все понял. Когда… когда я просила тебя, я не думала, что ты женишься на мне. Я знала, что это невозможно. – Она старалась говорить как можно убедительнее. – Я не хочу выходить за тебя замуж, Себастьян.

Он удивленно взглянул на нее.

– А что, если будет ребенок?

Вопрос этот поразил ее. Она и не думала о том, что может забеременеть.

Он покачал головой и сказал резко:

– Ты не думаешь о таких вещах, а я думаю. Я отлично понимал, каковы будут последствия. Знал, что мне придется нарушить клятву и… обмануть доверие барона Квимли. – Он растянул губы в некотором подобии улыбки, провел рукой по ее волосам, откинув их со лба. – Но сегодня ночью мне было все равно. Я готов был отдать все, лишь бы ты была моей. Поэтому, ангел мой, мы должны пожениться.

«Сегодня ночью… готов был отдать все…» Слова его были как нож острый. Когда она его соблазняла, он «был готов», а сейчас сожалеет о случившемся.

Господи, как бы она мечтала стать его женой, но, если это возможно лишь ценой его чести и гордости, они никогда не будут счастливы. Она отчетливо понимала это, как поняла вдруг, что любит его.

Да, любит! Сердце ее переполняло это чувство. Господи, как любит она его сдержанность, его нежность… Но более всего – его преданность чести и долгу.

Честь и долг. Она была готова ненавидеть эти два слова, но для него они значили больше, гораздо больше, чем для нее. Если она вынудит его поступить бесчестно, он уже никогда не сможет стать прежним и будет ненавидеть ее до конца своих дней. И его теперешний гнев – лишь доказательство этому.

И еще – он не любит ее! Она заставила себя признать это. Возможно, он не любит и свою невесту, но у него есть обязательства перед Джудит. Обязательства же перед Корделией исходят лишь из его желания сохранить ее репутацию. Он не любит ее, и если женится на ней по велению долга, они оба будут несчастны.

Так что ей остается лишь одно – убедить его, что он не обязан на ней жениться.

– Ты не должен больше говорить о женитьбе, – сказала она спокойно. – Я не выйду за тебя, и хватит об этом.

Он гневно прищурился. Корделия отвела взгляд, встала с кровати, чтобы чем-то прикрыться. Он не спускал с нее глаз.

– Ты не можешь выбирать, – сказал он холодно. – Если ты откажешь мне, я расскажу твоему отцу о том, что произошло сегодня ночью. Уверяю тебя, после этого он заставит тебя выйти за меня.

– Ты не сделаешь этого! – в ужасе вскричала она, оборачиваясь к нему. – Я… я буду все отрицать. Я скажу, что ты просто… просто хочешь обесчестить меня! Я…

– Думаю, тебе трудно будет все отрицать. Посмотри на эти простыни – они в крови. Кто-нибудь наверняка это заметит.

Она испуганно прикрыла рот рукой. Неужели он может быть таким жестоким? Неужели его не волнуют ее чувства? Неужели он не понимает, как унизителен будет для нее его разговор с отцом? Неужели его беспокоит только собственная больная совесть?

Взгляд его потеплел.

– Твое благородство ни к чему, Корделия. Эти разговоры о том, что тебе нужна одна лишь ночь, абсурдны. Может быть, ты не понимала этого, но я-то понимал. Девственницы не ведут себя подобным образом.

Она никак не могла придумать, чем прикрыться, но ей нестерпимо хотелось отгородиться от его взгляда. Но она все же нашла в себе силы и, повернувшись к нему, сказала то, что должна была сказать:

– Девственницы не ведут себя так, девственницы не ведут себя этак… – передразнила она и, постаравшись придать лицу надменное выражение, сказала: – Для мужчины, который до сегодняшней ночи никого не лишал невинности, ты слишком уж уверен в том, как должны вести себя девственницы.

Он встал с кровати, нимало не смущаясь собственной наготы. Она лишь могла позавидовать его уверенной манере. Вид его обнаженного тела невольно вызвал в ней воспоминания о столь недавних моментах близости.

Она старалась смотреть ему в лицо, отводя глаза от его торса, и…

– Кроме того, – поспешила добавить она, – почему ты считаешь, что мной руководит благородство? Если бы я хотела выйти замуж, я бы давно вышла. Я отказывала своим поклонникам не из каприза. Или ты думаешь, что у меня не было поклонников?

Он шагнул к ней.

– Положение твоего отца не позволяло тебе оставить его. Но теперь об этом не надо беспокоиться. Я смогу обеспечить ему достойное содержание.

Он говорил так ласково, что она почти готова была сдаться. Легко было сопротивляться его уговорам, когда он злился; но этот Себастьян – добрый, заботливый, тот, которого она и полюбила, – ему отказать было почти невозможно.

Но она сделает это!

– Я не выходила замуж не только из-за отца. Я уже говорила тебе, что хочу быть независимой женщиной. Почему я должна отдавать свою свободу человеку, который потребует, чтобы я подчинялась любым его капризам, если в доме отца я имею относительную свободу?

Она была уверена, что он легко почувствует всю лживость ее слов, но он смотрел на нее в ледяном молчании, и сердце ее рвалось на части.

И она пошла дальше, хороня последнюю надежду.

– Да, ты мне действительно очень нравишься, Себастьян. И ты великолепный любовник. Но стать твоей женой? Зачем? Это значило бы лишить себя возможности сочинять, быть независимой.

Он помрачнел.

– Я не стал бы тебе мешать писать музыку, и ты прекрасно знаешь это. Я сделал бы все, что в моей власти, чтобы помочь тебе.

– Это будет совсем не то, – твердо ответила она. – Я не смогу утвердиться, если все будут говорить, что успех пришел ко мне лишь благодаря мужу. Я должна добиться всего сама.

Он стоял не шелохнувшись, только сжал кулаки.

– Ты действительно этого хочешь? Хочешь жить среди музыкантов и сочинителей?

Она с притворной легкостью вскинула голову.

– Конечно. Ты же знаешь, как много значит для меня успех моих сочинений.

Она заставила себя взглянуть на него безразлично.

– Значит, вся эта чепуха о том, что ты не сможешь выйти замуж и ночь со мной будешь вспоминать всю жизнь, нужна была тебе лишь для того, чтобы соблазнить меня?

Она не могла заставить себя ответить – на это у нее не хватило бы самообладания. Поэтому она только пожала плечами, уповая на то, что ее молчание он расценит как согласие.

К ее великому ужасу, он подошел к ней совсем близко и сказал с горечью:

– Значит, я не ошибся, когда говорил, что ты хотела лишь удовлетворить девичье любопытство.

Нет, ошибся! – готова была закричать она, но прикусила губу, чтобы сдержаться.

Он стоял совсем рядом, мог дотронуться до нее, но не стал этого делать. Она знала, что, если она протянет к нему руку, он забудет о том, что она наговорила, заключит ее в свои объятья и возобновит свои предложения. Но она поборола в себе страстное желание приласкать его.

Она старалась смотреть на него безразлично, и лицо его помрачнело окончательно.

– Мне все понятно. Что ж, должен признать, Корделия, ты преуспела. Ночь с тобой стоила того. – Он окинул ее дерзким взглядом. – Наверное, когда ты называла себя распутницей, мне следовало принять твои слова всерьез. Ты можешь многому научить даже куртизанку.

Она готова была лишиться чувств. «Терпи, – сказала она себе. – Наедине с собой можешь делать все, что хочешь».

Не дождавшись от нее ответа, он наклонился, чтобы взять свою одежду, и направился к двери. Она пораженно смотрела на него.

– Себастьян! Вы не можете выходить в таком виде! Что… что, если вас кто-то заметит?

– Какая разница! Вы уже сказали, что не выйдете за меня, а отца своего наверняка сумеете обвести вокруг пальца, так что, думаю, он не будет особенно возмущаться, если вы скажете, что это был всего лишь эротический опыт.

Она не могла более сдерживаться.

– Себастьян, прошу вас, подождите!

Он остановился у двери, с трудом сдерживая ярость.

– Я… я не хотела вас обидеть, – прошептала она.

На мгновение она испугалась, что он ударит ее, и отступила назад. Но он сказал сквозь зубы:

– Если будет ребенок, дайте мне знать. Я позабочусь о нем. Но вы держитесь от меня подальше. На сей раз я говорю совершенно серьезно. Если вы снова попытаетесь меня соблазнить, я покажу вам, каково это – дразнить зверя. И, думаю, вам это не слишком понравится.

И он вышел, хлопнув дверью. А она опустилась на колени и разрыдалась. Она плакала о нем, о его уязвленной гордости и о своих разбитых надеждах. Более всего она плакала от жалости к себе.

Гонорина обошла всю округу, была в пяти трактирах, но Освальда так и не нашла. И что самое худшее, владелец последнего сказал, что Освальд заходил, купил бутылку вина и ушел.

Она стояла посреди темной улицы и растерянно озиралась. Освальд мог пойти куда угодно, он даже мог вернуться домой.

Нет, вряд ли. Зачем ему было покупать вино в трактире и возвращаться, ведь он мог взять бутылку у нее в погребе. Что делать, она не знала. Очевидно, что в трактирах его нет, но где же он?

И тут она заметила тусклый свет в одном из окон приходской церкви. Церковь… Неужели он там? Она с надеждой взглянула на окно. Правда, может, это настоятель задержался в храме по какой-то причине, но все же она торопливо зашагала по дорожке к церкви.

Тяжелая дубовая дверь была приоткрыта. Гонорина толкнула ее и вошла внутрь. У передней скамьи горели свечи. Она, нахмурившись, смотрела туда. Никого не было видно. Но идти больше было некуда, и она пошла по проходу.

И тут она увидела человека, сидевшего согнувшись на передней скамье. Она молча шла к нему, и сердце ее стучало почти так же громко, как ее каблучки.

Когда она приблизилась, человек поднял голову. Это был Освальд.

Руки у нее задрожали, и она облегченно вздохнула. Она не знала, к чему приведут ее поиски, но менее всего надеялась застать его в церкви.

И тут она заметила бутылку, которую Освальд сжимал в руке. Пробка была вынута, но было непонятно, сколько он выпил и пил ли вообще.

К ее удивлению, он заговорил трезвым голосом:

– Пришла за мной? – Он даже не взглянул на нее, хотя и слышал звук ее шагов.

Больше всего ей хотелось отругать его как следует за то, как он заставил их с Корделией волноваться, но она лишь сказала как можно спокойнее:

– Можно было послать герцога искать тебя, но я решила, что лучше сама пойду за тобой.

При звуках ее голоса он удивленно поднял голову и посмотрел на нее.

– Гонорина?

Он явно ожидал увидеть Корделию.

– Почему Корделия послала тебя? – спросил он, нахмурившись. – Неужто детка так сердита, что не хочет меня видеть?

Эти мужчины иногда бывают такими безмозглыми, возмутилась про себя Гонорина.

– Разве я могла позволить ей бродить одной по незнакомому городу? А сердита ли она… Не думаю. Она безумно волнуется, но не сердится. – Гонорина взглянула на бутылку. – По крайней мере пока. – Вместо ответа он лишь вздохнул, и она добавила: – Можно, я присяду? Похоже, мы побудем здесь еще некоторое время.

Он молча подвинулся, и когда она, сев рядом, протянула руку за бутылкой, послушно отдал ее. К ее огромному облегчению, бутылка была полная. Она поставила ее в проходе и стала ждать, когда он заговорит.

Они сидели молча долго, так долго, что она стала рассматривать витраж в окне напротив. Это был ее любимый витраж с изображением Руфи. В последнее время она часто думала о Руфи, о женщине, которая вышла замуж второй раз, когда думала, что нового брака у нее уже не будет. Какая горькая ирония в том, думала Гонорина, что она сидит напротив этого витража именно с Освальдом.