«Я поручаю вам, только вам одному, – писала она Амелиусу, – исполнить последнее желание умирающей женщины. Вы знаете меня, знаете, как я мечтала о счастливой жизни в уединении с моей дочерью. Единственная надежда, которой я жила, оказалась жестоким обманом. Я открыла сегодня утром, что я была жертвой негодяев, наглым образом обманывавших меня за последнее время. Если 6 я была более счастливая женщина, если б у меня были какие-нибудь другие интересы, которые могли бы поддержать меня в этом ужасном несчастье, тогда другое дело. При настоящих условиях единственное мое спасение – смерть.

Мое самоубийство не должно быть известно никому, кроме вас. Уже несколько лет мысль о самоубийстве под видом ошибки возникла в уме моем. Я хранила это средство (весьма простое), думая, что рано ли, поздно ли кончу этим. Когда вы будете читать эти строки, я успокоюсь навсегда. Вы исполните то, о чем я буду просить вас, в память обо мне, я в этом уверена.

Вам предстоит еще долгая жизнь, Амелиус. Мечта о вас и своей дочери все еще коренится у меня в душе, я все еще верю, что вы можете встретить ее через несколько лет.

Если это со временем случится, я умоляю вас из сожаления ко мне не говорить никому, что она дочь моя. И если Джон Фарнеби будет еще жив тогда, я именем умирающего друга запрещаю вам дать ей увидеть его и даже сообщить ей о его существовании. Угадываете ли вы мои побуждения? Я могу сделать вам теперь постыдное признание, которое объяснит все, так как я знаю, что никогда более вас не увижу. Моя девочка родилась до брака, и человек, сделавшийся впоследствии моим мужем, человек низкого происхождения, был ее отец. Он использовал это обстоятельство, чтоб заставить родителей моих выдать меня за него замуж и составить таким образом его состояние. Теперь я знаю, хотя прежде только подозревала, что он бессовестно бросил своего ребенка, как помеху его карьере. Теперь вы не будете думать, что я требую слишком много, изъявляя желание, чтоб никогда не говорили моей бедной девочке об этом бесчеловечном негодяе. Что же касается до моей доброй славы, то я не думаю о себе. Имея перед собой смерть, я думаю о моей бедной матери и обо всем, что она выстрадала и чем пожертвовала для спасения меня от беды, которую я заслужила. Ради нее, не ради меня, должны вы хранить тайну от друзей и врагов, когда вас будут спрашивать, кто моя девочка. Вы должны сделать исключение только для моего стряпчего. Уже много лет тому назад я отдала в его руки деньги для моей дочери на случай, если она окажется жива. Вы можете показать ему это письмо, как ваше полномочие.

Не забывайте меня, Амелиус, но и не горюйте обо мне. Я отправилась в могилу, как вы отправляетесь спать, когда вы уставши. Я вас любила и благодарна вам: вы были всегда так добры ко мне. Писать больше нечего, я слышу, что служанка вернулась из аптеки и принесла мне освобождение от тяжелого бремени безнадежной жизни. Дай вам Бог быть счастливее, чем я! Прощайте!»

Итак она рассталась с ним навеки. Но роковое соединение скорбей этой женщины с жизнью и счастьем Амелиуса этим не кончилось.

Он без малейшего колебания решился уважить и исполнить желания умершей, нимало не предчувствуя того, что может из этого выйти. Теперь, когда несчастная история прошлого была вполне раскрыта перед ним, он считал себя честью обязанным сохранить тайну дочери ради матери. С таким убеждением он прочел это грустное письмо. С таким убеждением встал он с места, чтоб спрятать под замок ее письмо.

Только что он убрал письмо в потайной ящик своей конторки, как вошел Тоф с карточкой и доложил, что джентльмен желает его видеть. Амелиус, взглянув на карточку, был очень удивлен при виде имени: «Мистер Мильтон». Несколько строк было написано внизу карандашом: «Мне нужно переговорить с вами по весьма важному делу». Не понимая, чего может от него желать этот соперник, Амелиус приказал Тофу ввести посетителя.

Салли вскочила с места с обычным ее недоверием к незнакомым людям.

– Могу я уйти прежде, чем он войдет сюда? – спросила она.

– Если вам угодно, – отвечал Амелиус спокойно. Она была уже в дверях своей комнаты, когда Тоф снова явился и доложил о посетителе. Мистер Мильтон вошел в ту минуту, когда она скрылась, но он успел увидеть ее платье, когда затворялась за нею дверь.

– Я, кажется, вам помешал? – сказал он, не спуская глаз с двери.

Этот пожилой господин был великолепно одет, его шляпа и перчатки могли служить образцом. Он был печален и вежлив, но относился подозрительно к увиденному им в дверях платью. Когда Амелиус предложил ему стул, он взял его с таинственным вздохом, мрачно решившись покориться печальной необходимости сесть на него.

– Я считаю ненужным хитрое вступление или предисловие, – начал он, – так как вы, без сомнения, читали горестное известие в вечерних газетах.

– Я не видал вечерних газет, – отвечал Амелиус, – о каких известиях вы говорите?

Мистер Мильтон откинулся на спинку стула, и выразил сожаление и удивление, высоко подняв брови.

– О, дорогой! Как это грустно! Я полагал, что вам известны все подробности, что вы примирились, как и следует, с неисповедимыми путями провидения. Позвольте мне насколько возможно мягче сообщить вам обо всем. Я пришел узнать, не слыхали ли вы чего о мисс Регине. Поймите мои мотивы! Теперь не должно быть между нами недоразумений по этому предмету. Здесь серьезная необходимость, пожалуйста, будьте внимательны, да, весьма серьезная необходимость немедленных прямых сношений с дядей мисс Регины, а я не знаю никого, кроме вас, кто мог бы иметь так скоро известия о путешественниках. Вы, так сказать, член семьи…

– Позвольте! – воскликнул Амелиус.

– Прошу извинения, – сказал мистер Мильтон, как бы недоумевая, почему его прервали.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать, – объяснил Амелиус, – вы говорите околичностями, извините за выражение. Если вы все это ведете к смерти мистрис Фарнеби, я могу сказать вам, что уже знаю об этом.

Спокойное самообладание, выражавшееся на лице мистера Мильтона, было несколько нарушено. Он только что намеревался излиться в приличном обстоятельствам красноречии, с особенными модуляциями его звучного голоса и вдруг его ставят в смешное положение.

– Но вы, кажется, сказали, что не читали вечерних газет, – заметил он глухим голосом.

– Совершенно справедливо, я не видел их.

– Так как же вы узнали о смерти мистрис Фарнеби?

Амелиус отвечал со свойственной ему откровенностью.

– Я попал к бедной леди в утро ее смерти, – сказал он, – ничего не зная о случившемся. Я встретил доктора у дверей и присутствовал при ее смерти.

Неестественное спокойствие мистера Мильтона было опять подвергнуто испытанию этим новым открытием.

Он как самый обыкновенный человек вскочил с места и вскричал с удивлением:

– Господи, помилуй, что же это значит?

Амелиус вообразил, что этот вопрос обращен к нему и спокойно отвечал:

– Я не знаю.

Мистер Мильтон со своей стороны истолковал эти невинные слова в другую сторону, принял за намерение прервать его и холодно заметил:

– Прошу извинения. Я сейчас объясню все. Вы поймете мое удивление. Прочитав вечернюю газету, я отправился по означенному адресу. В отсутствие мистера Фарнеби я, как старый друг его, считал себя обязанным сделать это. Я видел хозяйку дома, а также и доктора. Оба они говорили о джентльмене, приехавшем поутру в сопровождении молодой леди, они рассказывали, что он настаивал, непременно хотел ввести ее с собою. Теперь, когда вы объяснили мне, что присутствовали при последних минутах мистрис Фарнеби, я не сомневаюсь больше, что вы именно были этот «джентльмен». Удивление с моей стороны было весьма естественно. Я никак не ожидал, что вам было известно, куда скрылась мистрис Фарнеби. Что же касается до молодой леди, то я совершенно недоумеваю…

– Вам сказали правду относительно меня, – перебил его Амелиус. – Надеюсь, что этого достаточно. Что же касается молодой леди, то вы меня извините, мне нечего сообщать о ней ни вам, ни кому-либо другому.

Мистер Мильтон поднялся с достоинством и холодно-вежливым тоном сказал:

– Позвольте вас уверить, что я вовсе не желал войти в ваше доверие. Осмелюсь только сделать одно замечание. Вам, без сомнения, легко сохранить ваши секреты, говоря со мною. Но вам встретятся некоторые затруднения, когда придется отвечать судебному следователю. Вам, я полагаю, известно, что вы будете вызваны свидетелем при разбирательстве этого дела?

– Я оставил свой адрес доктору на этот случай, – по-прежнему спокойно отвечал Амелиус, – и готов дать показания всего виденного мною у постели бедной мистрис Фарнеби. Но если даже все следователи Англии станут допрашивать меня о молодой леди, я им скажу то же, что сейчас сказал вам.

Мистер Мильтон иронически улыбнулся.

– Увидим, – заметил он. – Могу я просить вас (в интересах семейства) прислать мне немедленно адрес, как только вы получите известия о мисс Регине. Я не имею другой возможности войти в контакт с мистером Фарнеби. Я могу еще прибавить, что я уже распорядился насчет похорон, уплаты некоторых долгов и так далее. Как друг и представитель мистера Фарнеби…

Тут он был прерван приходом Тофа со счетом в руках.

– Извините, сэр, эта особа дожидается. Она просит только подписать счет. Вещи в зале.

Амелиус рассмотрел счета. Это был формальный документ на получение гардероба Салли, возвращенного из приюта. Когда он взял перо, чтобы подписать бумагу, он взглянул на дверь комнаты Салли. Мистер Мильтон, наблюдавший за ним, собрался уходить.

– Я на минуту прерву вас, – сказал он. – У вас мой адрес на карточке, прощайте.

Выходя из дома, он прошел мимо пожилой женщины, ожидавшей в зале. Тоф поспешил отворить садовую калитку, извозчик, увидев его, обратился к нему. Леди, которую он привез в коттедж, не отдала ему должной платы, он требовал или денег, или адрес этой особы. Спокойно переходя через улицу, мистер Мильтон вскоре услышал женский голос, она получила подписанный счет и проследовала за ним. Во время спора о плате и проделанном расстоянии не раз упоминалось название приюта и местность, в которой он находился. Заполучив эти сведения, мистер Мильтон зашел в свой клуб, потолковал с директором о «благотворительных учреждениях» и пришел к заключению, что он открыл жительницу приюта «погибших женщин» в доме Регинного жениха.

На следующее утро принесли Амелиусу с почты письмо от Регины. На нем был помечен один из отелей Парижа. Ее «дорогой дядюшка» слишком понадеялся на свои силы, отказался отдохнуть ночь в Булони, страшно страдал от утомления после такого продолжительного путешествия и должен теперь лежать в постели. Приглашенный ими английский доктор не мог сказать, скоро ли он будет в состоянии продолжать путешествие, организм больного испытал серьезные перегрузки, он очень ослаб. Заботливо сообщив докторское мнение, Регина позволила себе сказать несколько приветливых слов и уверяла его, что с нетерпением ждет от него известий. Но во всем и всюду «дорогой дядюшка» был на первом плане. Ей нужно идти к мистеру Фарнеби, а потому она и пишет коротко. Бедный больной страдает хандрой, его величайшая отрада это слушать чтение племянницы, и он нуждается в ней теперь. В неизбежном постскриптуме стояло несколько нежных слов. «Как бы я желала, чтоб вы были с нами. Но, увы! Это невозможно!»

Амелиус списал адрес и немедленно послал его мистеру Мильтону.

Было двадцать четвертое число. Поезд отходил из Лондона рано утром, а расследование было отложено по просьбе следователя до двадцать шестого числа. Мистер Мильтон после своего свидания с Амелиусом решил, что случай был настолько серьезен, что давал ему право отправиться в Париж вслед за телеграммой. Это был долг его, как старого друга мистера Фарнеби, сообщить тому об открытии, сделанном в коттедже, и обо всем, что он слышал от хозяйки дома и доктора. Там он сам увидит, как должен он поступить для блага своей племянницы. А какие услуги могут подобные действия оказать самому мистеру Мильтону в его неудачных исканиях руки мисс Регины, он как будто и не замечал. При сознании долга свои собственные дела ставил он на задний план.

В этот же вечер между двумя джентльменами было тайное совещание в Париже. Доктор подтвердил, что пациент его не в состоянии выдержать обратное путешествие в Лондон ни при каких условиях.

При обсуждении вопроса о распоряжениях, необходимых при формальном следствии о смерти мистрис Фарнеби, мистер Мильтон сообщил обо всем происшедшем подробно, как того требовала дружба его к мистеру Фарнеби. К его величайшему удивлению и беспокойству, Фарнеби вдруг приподнялся на постели, объятый паническим страхом.

– Вы говорите, – пробормотал он, как только в состоянии был заговорить, что хотите навести справки об этой девушке.

– Я, конечно, нахожу это необходимым при известных отношениях мистера Гольденхарта к вашему семейству.