— Отпущу, когда мы с тобой поговорим, Лиза.

— Дядя, ты явно что-то попутал.

Хрипящий от клокочущей ярости рык от дверей заставил Рокотова обернуться, а меня болезненно вскрикнуть — выпустить мою руку Боря явно забыл или всерьез не собирался этого делать. Вот только для него это послужило поводом для смешка, а для Макса спусковым крючком. Не медля ни секунды, он в два шага пролетел расстояние от дверей до Рокотова и с ужасающей силой впечатал свой побелевший от напряжения кулак ему в лицо. Алинка испуганно завизжала и спряталась за стойкой, посетители поспешно шарахнулись в разные стороны, стараясь как можно скорее оказаться подальше от эпицентра развязавшейся драки, а я только и смогла, что стоять с открытым ртом, не в силах остановить это побоище и в то же время поражаясь ярости, с которой Макс наносил удар за ударом, оттесняя от меня Рокотова и не давая приблизиться.

— Тебе, сука, русским по белому сказали отпустить! — рычал Максим, уворачиваясь от ударов и тут же нанося по два, а то и по три в ответ.

Жестоких, безумных по силе и каждый раз попадающих точно в цель. Он бил без жалости, раз за разом вкладывая в удар всю свою злость, не замечая мелькающих кулаков Рокотова и игнорируя их, словно сошедший с ума и обезумевший от вида и запаха крови бойцовский пес. Скинув пальто на пол, Макс расстегнул пиджак, подтянул выше рукава и усмехнулся:

— Ну как, дядя? Все еще хочешь поговорить? Пошли выйдем и поговорим.

— Я тебя по судам затаскаю, щенок! — сплюнув под ноги, Рокотов обвел взглядом посетителей и рассмеялся. — У меня есть свидетели, мажорчик, не отвертишься.

— Да? А без свидетелей, один на один, ссышься, дядя? Или ты смелый только с теми, кто не сможет ответить? — Максим провел тыльной стороной ладони по разбитой губе, посмотрел на оставшийся на ней след крови и расплылся в хищной улыбке. — Зря ты сюда сунулся, Боречка. А за то, что сделал Еле больно, — хрустнул костяшками, стискивая кулаки, — пизда тебе, — прорычал и с ревом рванул вперед.

И черт знает, чем бы закончилась эта драка, если бы не приехали два наряда полиции, вызванной Алиной. Влетев в зал, полицейские без разбирательств заломали руки и Рокотову, и Максу, уронили обоих лицом на пол, а у меня только в этот момент прорезался голос и я заорала, как резаная:

— Вы что творите!? Отпустите Максима!

— Гражданочка, разберемся, — огрызнулся один из сотрудников, но меня несло по полной.

Я отпихнула двоих мужчин, вжимающих в пол и заламывающих руки за спину рычащему зверем Максиму, и проорала в ответ на попытку меня оттащить:

— Только троньте, я беременная!

Не знаю, подействовал ли мой крик или все же полицейские решили, что действительно не стоит лишний раз трогать девушку в положении, но ни один из них не тронул меня. А я помогла подняться Максу, усадила его на диванчик и разревелась, увидев опухшие и разбитые губы.

— Алина, принеси аптечку! — рявкнула застывшей каменным изваянием девушке и зашептала Максиму, оттирая кровь и дуя на сбитые костяшки, — Дурной. Он же мог снова избить тебя…

— Ага, сейчас. Раньше обломается, — поморщившись от прикосновения стерильной салфетки к губам, Макс бросил злой взгляд в сторону Рокотова. — Ещё раз объявится, прибью нахер.

— И тебя посадят, глупый.

— Зато тебя больше не тронет.

— И папа у нас будет уголовник? — спросила я, смахивая слезы, и замотала головой. — Нет уж. Пиарщик нас более чем устраивает.

— Э-э-э! Че это за наезды? — улыбнулся Макс. — Нормальная у меня профессия.

— Вот и не стоит из-за одного идиота ее менять.

— Гражданочка, вы бы с оказанием помощи повременили…

— Вас спросить забыла! — огрызнулась я и показала на дрожащую Алину. — Вот, вам девушка сейчас покажет записи с камер наблюдения и сделает копии. Алиночка, проводи, пожалуйста, ребят.

— Да-да-да, Елизавета Павловна, — закивала она, дернулась в сторону стойки, а потом ойкнула, резко развернулась и пошла по коридору к закутку, в котором стояло оборудование для камер.

— Я его все равно засужу, — рассмеялся Рокотов, лежа на полу с видом победителя.

— Давай, попробуй, Боря, — оскалилась я в ответ. — Смотри, как бы тебя не засудили. Или ты забыл, что Ярослав и дядя Сева адвокаты?

— Да!? Видимо, ты не в курсе, что родственникам запрещено представлять в суде интересы своей родни? Брат и дядя — очень умный ход, Лизочка, но они тебе не помогут.

— А ты рискни подать заявление и узнаешь кто мне поможет, Боречка, — выплюнув его имя, словно это самое грязное ругательство, я переключилась на Максима и потянула его за руку, вспомнив, как Ярик говорил, что в случае любых драк жизненно необходимо первой снять побои. — Извините, но ему нужно срочно в больницу, — предупреждая вопрос полицейского выпалила я. — Я врач…

— Ветеринар, — едко вставил свои пять копеек Рокотов.

— Максим, оставь свой паспорт, чтобы у полиции не было вопросов, — проигнорировав усмешку Бориса, протянула документы — свои и Макса, — самому молоденькому и припечатала, — Мы приедем в отделение сразу же после осмотра. По какому адресу оно находится?

— Ленинградская сорок, корпус два, — неуверенно протянул парень, явно не зная отпускать нас или нет.

— Замечательно, — кивнула я, подняла с пола пальто Максима и повела его, давящегося от хохота, к дверям.

— Еля, хренасе ты командир, — рассмеялся он в голос, когда мы оказались на улице. — Выстроила всех на раз-два.

— А ты меньше кулаками маши, тогда я буду белой и пушистой, — улыбнулась ему и отобрала ключи от “Вольво”. — Куда намылился? Я поведу!

— Так точно, госпожа начальница, — козырнул он и поморщился, прижимая ладонь к ребрам.

— Максим! — вскрикнула я, в миг позабыв обо всем на свете.


Еще в больнице, пока Макса осматривал врач на приемном покое, я позвонила Ярику и без лишних слов рассказала все, что произошло в клинике, а подъезжая к отделению увидела его “Вольво” и выдохнула с облегчением — Рокотову и так придется очень постараться, чтобы хоть как-то опровергнуть мои показания и записи с камер, но при поддержке Ярика, единственное, что сможет сделать Боря — поднять лапки и свалить как можно дальше, чтобы не сталкиваться с Воронцовскими лоб в лоб. И Ярик, и дядя Сева не зря считались лучшими, а с учетом того, что приехали оба — они ждали нас с Максимом у входа, — Рокотов мог уже начинать жалеть о своем появлении в клинике.

— Побои сняли? — дядя Сева больше констатировал факт, чем спрашивал, и после моего утвердительного кивка, посмотрел на Максима. — Все же решили прибегнуть к грубой силе, молодой человек?

— А что делать, если он настолько тупой, что не понимает слов? — усмехнулся Макс и, помотав головой, прохрипел. — Я сразу говорю, что заявление писать не буду. Не хочу мараться об это дерьмо и просто порву ему глотку, если еще раз тронет Елю.

— Лиза!? Это правда? Борис поднял на тебя руку? — взгляд дяди Севы был в сотни раз красноречивее тона, который мог с легкостью заморозить пару десятков филиалов ада и самого дьявола. Посмотрел на следы от пальцев Рокотова на моем запястье, снова перевел взгляд на Макса и протянул ему руку. — Думаю не стоит откладывать на потом ваши намерения, Максим, и предлагаю перегрызть глотку этому сопляку заблаговременно, прямо сейчас, но уже моими методами.

— В любом случае, я его грохну, если сунется снова, — кивнул Максим, отвечая на рукопожатие.

— Уверен, что это не потребуется.

— Господа, может приступим к похоронам, а размер и дизайн гроба обсудим по ходу дела? — спросил Ярик, поправляя галстук.

От улыбок дяди Севы и Макса у меня пересохло горло и не осталось даже намека на тень сомнения, что что-то может пойти не так и какое-то чудо поможет Рокотову выкрутиться. Его гарантированно закопают, если не юридически, то уже фактически.

26


— Сиди спокойно!

— Еля, может хватит уже, а? Совсем с катушек слетела?

— Тебя спросить забыла! Врач на приемном сказал обрабатывать?

— Ну сказал.

— Вот тогда сиди и не выеживайся! — промакиваю стерильной салфеткой смоченной в перекиси сбитые костяшки на пальцах, наношу на них заживляющую мазь и переключаюсь на разбитые губы. — Никаких поцелуев! — пресекаю попытку поцеловать и хихикаю, мотая головой. — Пельмень целовать не буду.

— Чё сразу пельмень-то?

— А как это называется? — осторожно мажу коросточки, прохожусь по рассеченной брови и ссадине на скуле и трогаю бинты на ребрах. — Не давит?

— Да норм все Еля, — Макс отмахивается, но за улыбкой вижу, что ляпнет все что угодно, лишь бы я успокоилась и перестала дергаться.

— Угу. Все-то у тебя норм, — разматываю повязку и, сказав, — Выдохни, — заматываю снова, но так же туго. — Глупый мальчишка. Злости на тебя не хватает.

А он улыбается, трогает кончик моего локона:

— Еля?

— Что?

— Выходи за меня.

Застыв на мгновение, заглядываю в его глаза и тут же отвожу свои, улыбаясь от уха до уха:

— Не лучшее время для предложения, Макс.

— Не, ты не смотри, что без кольца. Я куплю, без базара.

— Я подумаю и отвечу, — замолкаю на секунду, наткнувшись на выжидающий взгляд, и прыскаю от смеха, добавляя, — когда пельмень исчезнет.

— Ну чё ты, блин, как маленькая? — хмурится и скрипит зубами, — Я ж на полном серьёзе.

— Я тоже, — стягиваю перчатки, поглядывая на крайне суровое лицо Макса, а сама чуть не визжу от разливающегося внутри счастья. — Что, и платье будет?

— Ну да, — кивает. — Все, как у людей.

— А то, что у людей сперва свадьба, а потом дети, не смущает?

— Еля! — рявкает и морщится, прикасаясь ладонью к рёбрам. — Чё началось-то?

— Ничего. Просто хочу немного подумать и убедиться, что это предложение не следствие сотрясения.

— Да иди ты! — Макс вскакивает на ноги, хватает сигареты и хмурясь грозовой тучей топает на балкон босиком. — Нет у меня никакого сотряса. Спецом сгоняю за справкой.

— Утром. Сейчас никуда не поедешь.

— Заметано.

Грохнув дверью, беззвучно матерится, щёлкает зажигалкой и рычит, когда я выхожу следом с пледом:

— Тебе нельзя дышать куревом!

— Знаю, — накрываю себя и его плечи, тюкаюсь лбом между лопаток и спрашиваю, — Есть хочешь?

— Угу. Пельменей сварю и поем, — выдыхает дым в открытое окно и щелчком отправляет сигарету в полет.

— О-о-о! Вы посмотрите на него. И это я маленькая, да? — осторожно, чтобы не потревожить ребра, обвиваю руками его под грудью и сцепляю пальцы в замок. — Разве что-то изменится от штампа в паспорте или ты станешь меньше трястись надо мной?

— Нет, но…

— Да, — киваю, целую в шею, встав на цыпочки, и взвизгиваю, когда он резко разворачивается, подхватывая меня на руки. — Макс! Поставь меня обратно! Тебе нельзя! У тебя ребра!

— Да?

— Да! Только сейчас же отпусти меня!

— Да!?

— Да! Ты оглох или думал, что я скажу: "Нет"? — хохочу его ошалевшему, не верящему выражению на лице и официальным тоном произношу. — Левентис Максим Сергиус, я согласна выйти за вас замуж. Теперь тебе все ясно или ещё остались какие-то непонятки?

— Еля! Елечка! — мечется, не решаясь поцеловать, а потом смазывает ладонью мазь и все же целует, едва касаясь своими губами моих.

— Левентис! — взрыкиваю и задыхаюсь от нового поцелуя, после которого у меня подкашиваются ноги и перед глазами долго вспыхивают искорки. Я мотаю головой, улыбаясь им и пьяному счастью, фонтанирующему, кажется, из каждой клеточки. Провожу пальцами по распухшим губам Макса и шепчу, — Кури уже и пойдем ужинать, пельмень обидчивый.

— Может, лучше в ресторан, а?

— Угу. С твоим лицом нам только в ресторан, Макс. И я никуда не хочу. Сегодня не хочу. Потом сходим.


От предложений Рокотова все внутри меня переворачивалось и неизменно упиралось рогом, несмотря на совместно прожитые годы, за которые я, как оказалось, вообще не рассмотрела с кем живу, а с Максом… Два месяца кувырком. Так, что никогда не знаешь куда тебя занесет, одно сплошное безумие без конца и края. Только он, как в первый день лупил прямиком в лоб, не стесняясь выражений, так и сегодня огорошил своим: "Выходи замуж". И ведь нет у него никаких сомнений, что рано и надо пожить, присмотреться и подумать. Притереться, наконец. Он уверен в своих словах до последней буквы. А я в нём. В двадцатитрехлетнем мальчишке уверена в сотни, тысячи раз больше, чем в тридцатипятилетнем Рокотове, гордо именующимся всеми мужчиной. Ага. Мужчиной, с которым я чувствовала себя загнанной ломовой лошадью, а не женщиной. Вечно на нервяках, вечно никакой уверенности в том, что он сделает то, о чем попросила, а не что-то другое, если не забудет вовсе. И Макс — прямая противоположность. Сказал — сделал, сказал — сделал. Без вопросов, отмазок, уточнений надо или потом. Либо сейчас, либо прямо сейчас. Как автомат Калашникова. Простой, безотказный и в чём сегодня убедилась уже второй раз — смертельно опасный. Для тех, кто решит посягнуть на его святое — меня и Миру. И с ним я чувствую себя защищённой, спокойной, да что уж там говорить — просто любимой девушкой, за которую убьют, не раздумывая ни секунды. А ещё мне нравится, что он помнит про мои закидоны. Улыбаюсь помидоркам черри, целым, а не половинкам, и рваным листьям салата — подсмотрел, засранец, и теперь не режет.