Следователи с удивлением рассматривали руку, торчащую из раскопа, и вполголоса переговаривались. Лесник обратил внимание на то, что рука стала еще страшнее: сквозь смуглый загар пятнами пробивалась жуткая синева, и на фоне белоснежного рукава рубашки она казалась совсем черной.

– Копать надо, – сказал один из следователей, надо полагать старший, и многозначительно посмотрел на лесника.

«Ну это уж фигушки!» – подумал он и сделал вид, что не понимает, чего от него хотят.

– Лопата одна… – лениво сказал другой следователь, разглядев в траве титановый инструмент. А лесник посмотрел на участкового, который не догадался лопаты взять. Ведь видел же, какой тут фронт работ!

Тот прочитал его мысли.

– Надо бы за лопатами смотаться, – предложил участковый.

Следователь, который старший, подозрительно на него посмотрел и сказал решительно:

– По очереди будем копать! Приступай! – приказал он тому, который, на свою беду, подобрал лопату.

– Там эта… – подал голос лесник, – яма есть, тянуть можно через нее.

– Ты тянул, что ли? – с сомнением спросил его следователь.

– Ну…

– Так приступай! – рявкнул он.

Но лесник отступил подальше и отвернулся. Его тошнило.

– Слышь, ты давай кончай! – пригрозил ему участковый.

– Настрадался я, товарищ милиционер, и жрать хочу, аж спасу нет. Можно, уж я домой, а?

– Домой нельзя, – миролюбиво ответил участковый. – Погоди малость, протокол же писать надо.


Дальнейшее лесник наблюдал издалека, зажмурив глаза, оставив только щелочки, чтобы видеть все, но не четко – так было менее страшно. Милиционеры, матерясь, откопали тело. За ним – второе. Тут же поняли, что надо вызывать труповозку и, пока она будет ехать из города, жмуриков надо охранять. Все красноречиво посмотрели на лесника, а он понял все, встал в полный рост, побелел и упал в обморок. Это его и спасло от дальнейшего участия в операции.

Лесника привели в чувство и сообщили ему, что он свидетель и что ему нужно будет прибыть в милицию для подписания протокола. А сейчас…

– Нет! Не останусь! – взревел лесник, испугав мирно дремавшую у его ног Лайму.

– Да все! Не надо оставаться! Иди домой уже! – разрешил ему участковый, и лесник, не попрощавшись, ломанулся без тропы сквозь кусты…


– Ну вот, – продолжил свой рассказ Забалуев. – Скоро выяснилось, что это ливанский бизнесмен и его переводчик. Оба были убиты и забросаны песком в неглубокой могиле.

* * *

Выяснить, с какой целью и к кому приезжали бизнесмены, не составило большого труда: спалились на совместном предприятии. Архангельских компаньонов ливанского миллионера Назиха Али Харба нашли быстро – Макса и Митяя взяли тепленькими.


Ну вот, все понятно. Ему все стало понятно. Ливанцы приехали с деньгами, Макс и Митя их грохнули, деньги забрали. То, что это было именно так, Илья не сомневался. Так – на все сто процентов. Ливанцы приехали с деньгами и серьезными намерениями: по документам они зафрахтовали два судна в порту – лесовозы для транспортировки груза, который они надеялись купить.

«О том, что они привезут эти деньги, знали только три человека. И если меня не было в городе, то убийство ливанцев – это дело рук Макса и Митяя. Мотив у них был. Миллион двести тысяч долларов – вот мотив, всем мотивам мотив! Но все знают, что работали мы втроем, и, значит, меня тоже будут искать», – думал Илья.

В этот день он узнал еще кое-что о Максе с Митей. Парней сгубила элементарная жадность. Им мало было того, что они получили больше миллиона долларов. Они подделали документы, и сняли со счета те сто тысяч долларов, которые перевел Назих Али. А когда пропавших ливанцев начали искать, то легко вышли на след совместного предприятия в Архангельске. Копнули глубже и обнаружили подделку.


– Константин Аркадьич, мне что делать? – Илья потер виски, у него раскалывалась голова. – Меня следователь хочет видеть.

– Подожди к следователю, сынок. Я вот тут кумекал уже…

Забалуев достал с полки над столом записную книжку. Полистал ее, нашел нужное. Выдрал листок, написал на нем телефон.

– Вот. Ее зовут Юлия Андреевна Котина. Она очень грамотный адвокат. Я ей позвоню, и она встретится с тобой. Она знает, что делать.


Забалуев проводил Илью до ворот, обнял:

– Ты береги себя. Будем надеяться на лучшее. Береги себя, сынок…

Юлия Андреевна – дама чуть за сорок, ум в глазах написан. Историю Ильи она уже знала – Забалуев рассказал, да и городские события такого масштаба она отслеживала.

– И вы, Илья Александрович, были в отъезде? – Она прямо в душу ему смотрела.

– Да, для меня все произошедшее – новости не из приятных, сам обо всем только сегодня узнал. Не знаю, что делать.

– Что делать… что делать… – Она думала вслух, произносила этот извечный вопрос, будто пыталась найти ответ на него. – Знаете что, я попробую узнать, что они говорят, ваши компаньоны. Завтра. И мы решим, что вам делать дальше. Звоните мне завтра. А сегодня будьте осторожны. Вас, правда, никто не ищет. Пока… Более того, следователь в курсе, что вас в эти дни не было в городе, но осторожность не помешает.


Это он и сам знал. Ему нужно было где-то провести эту ночь, выспаться и подумать обо всем. Он сел в машину. Как странно, в городе, где он родился, где у него столько друзей, одноклассников, родственников, наконец, ему некуда пойти. Он ощутил, как далек от всех со своими проблемами. Он никому не мог ничего рассказать. Забалуеву? Ему было жаль старика. Он и так сделал для него все, что мог. Не надо его тревожить лишний раз. А больше ни с кем он не мог об этом говорить.

Одиночество. Один ночью.

Ночь была белая. Совсем не похожи архангельские белые ночи на питерские. Питерские – лишь бледная копия настоящих северных. Впрочем, и в них своя прелесть. И все это из-за того, что случаются эти ночи в удивительном, призрачном городе, в котором словно большие уставшие птицы поднимают свои крылья мосты, а шпили и купола на фоне чуть темнеющего неба выглядят загадочными.

Но Илья всегда смеялся, когда ему говорили про то, как сказочны июньские ночи в городе на Неве. Ему больше по душе были те, что помнились с детства, когда не то что «одна заря сменить другую спешит…», а когда солнце ходит по кругу, почти не прячется. В такие ночи не думается об одиночестве. Они яркие и нарядные, эти северные ночи, как праздник.

Илья ехал медленно по городу, прошивая насквозь эту настоящую белую ночь. А навстречу ему шла, помахивая сумочкой, она. Илья притормозил, остановился. Она перешла на другую сторону дороги, остановилась, сняла туфельку и, прыгая на одной ножке, вытряхнула из нее песок.

– Привет! – сказал ей Илья.

– Привет! – ответила она, покосившись на него.


Симпатичная. На шее – голубой шелковый шарф, юбка короткая, в складку, кофточка пестрая. На щеке – родинка, и глаза с прищуром, в ресницах длинных, будто стрелочки. Смотрит и смеется!

– Узнал?

– Нет… – Покровский честно признался.

– Эх ты! А говорил, что никогда не забудешь!

– Стоп! Лилька?!

Ну!

– Лилька!!!

Илья выскочил из машины и подхватил ее, легкую и тоненькую.

– Лилька!!! Если б ты знала, как ты меня спасла!

– От чего?!

– A-а, не спрашивай! Рассказывай, где ты, что и как?


С Лилькой Царьковой у Ильи был офигенный роман. В пионерском лагере… Ну да, им было по пятнадцать лет. Но целовались, как совершеннолетние, до одури. И больше ничего. А потом потерялись. Пару раз встретились в городе, но обстановка уже не располагала – даже не прикоснулись друг к другу.

И вот – Лилька. Взрослая. Какая-то потусторонняя этой призрачной ночью. Солнце спряталось за трубы, и оттого ночь стала призрачной. На минуту ровно. И тут же снова яркое и жаркое светило высунулось и растеклось по крышам. И Лилька засияла, засверкала своей хорошо сохранившейся молодостью и беззаботностью.

– Лилька, а ты… свободна?

– Ну… до пятницы я совершенно свободна, Винни-Пух!

– Тогда давай завалимся куда-нибудь, а? Посидим, повспоминаем?!

– А давай – ко мне?

– К тебе? – протянул нерешительно Илья. – А меня там брат или батя твой не встретит с колом?

– Ох, Покровский! Ты забыл, сколько времени прошло! А я уже большая девочка и живу совершенно самостоятельно. Ну что? Все еще боишься бати или брата?

– Нет, не боюсь уже! Поехали, мое спасение!


Лилька хотела любви. Как все – большой и чистой. Она поминутно спрашивала Илью:

– Ты меня любишь? Ты любишь меня? Ну, скажи – любишь?!

Она хотела, чтобы он ей врал, и он врал:

– Люблю. Конечно, люблю.

– И мы будем вместе?

– Будем. Конечно, будем.


Глупо? Конечно, глупо. Но он в эту ночь своего одиночества – а он и с Лилькой был одинок! – готов был врать, лишь бы ощущать ее рядом, такую теплую, живую, так желающую любви. Он ничего ей не рассказывал, но мысленно поделился своими проблемами. Она молчала. Слушала. А потом тихо спала, разметавшись во сне на низкой тахте, застеленной огненно-красным бельем. Белая, словно птица, с запрокинутой головой, на огненно-красном. Как в огне…


Утром он был хмур, и она это его состояние приняла на свой счет. Она виновато улыбалась и не стремилась допытаться, что с ним. Только губу закусывала от обиды и спросила, когда уходил:

– Ты вернешься?

– Не знаю, – сказал, как камень с горы уронил, и камень этот понесся вниз, сметая все на своем пути. И ее, Лильку, тоже смел, разметал – следа не осталось.

«Сволочь я! Ну, какая же я сволочь! – сокрушался Илья, сидя в машине. – Она-то при чем? Хоть бы, уходя, сказал, что настроение у него такое не из-за нее, а из-за проблем. А то ведь она все на свой счет приняла! А чем она виновата? Тем, что одиночество его не смогла развеять? Так его теперь никто не развеет. Это в радости сопричастных море. А проблемы делить… И не хочет никто, да и сам не позволишь…»

Было утро, и звонить адвокату было рано, и Илья знал, что до того, как они созвонятся, ему предстоит пережить много томительных часов. И он настраивал себя на ожидание. Попробовал читать – не читалось. Музыка раздражала. И тогда он уехал в лес, устроился поудобнее за рулем и попробовал подремать.

Он снова и снова прокручивал в голове все, что случилось, пытался понять, почему его друзья поступили так, а не иначе. Ведь все было продумано: ливанцы привозят деньги, отдают их, и привет! Зачем им понадобилось их убивать? Что во всей этой истории пошло не так? Неужели элементарная жадность? Неужели один миллион двести тысяч долларов, разделенные на троих, – это мало? Конечно, на двоих делить любую сумму лучше. Но они же вроде компаньонами были… И даже больше: друзьями называли друг друга… А может быть, что-то пошло не так, как хотелось? Может быть, у них просто выхода не было?

У них, может быть, выхода не было, а у Ильи ответов на все эти вопросы не было. Макс и Митя, конечно, все знали, и, может быть, адвокату удастся узнать истину. Дожить бы только до этой минуты.

Илья выдержал почти до вечера, и когда, по его мнению, у адвоката закончился рабочий день, он потихоньку двинулся в город.

У речного вокзала пообедал в кафе – первый раз за два дня. И оттуда же из автомата позвонил Котиной.

Она узнала его и без лишних вступлений сказала:

– У вас два пути, Илья Александрович. Путь первый – идти к следователю, но тогда надо сознаваться в том, что была задумана афера с ливанскими бизнесменами. Допустим, вы докажете, что не причастны к убийству – все это время были у вашего знакомого в Карелии, и он это подтвердит. За ваши «экскурсии» по заводу вам дадут лет пять. Ну а ваши компаньоны сядут за убийство – тут все очевидно. Если вы сейчас исчезнете, то не исключено, что ваши приятели смогут выпутаться из всего. Мой совет – уезжайте из города! Уезжайте. И удачи вам!

И он уехал. Думал – на месяц-другой. Оказалось – на долгие годы.


Очень скоро Илья узнал, что Макс и Митяй дали показания против него. Покровского объявили в федеральный розыск. Макс и Митяй получили четырнадцать и десять лет, а отсидели оба по пол срока. Говорят, откупились. А как вышли на волю, так приобрели ресторан и автоцентр – бизнес солидный, больших денег стоивший. Но это все потом было. А пока же на дворе был девяносто четвертый. Время смутное и страшное, когда «никто не мог пройти между братвою и ментами»…


Летом девяносто четвертого Аня и Илья Стриж жили вдвоем. Родители Ани прочно и надежно обосновались на своей даче в Псковской области.

Было им там уютно и сытно. Домик аккуратный, теплый, летом – все свежее с огорода и из леса, зимой – запасы из погреба, куры с яйцами – круглый год, а у соседей – молоко от коровы не очень дорого. Игоря на все каникулы забирали к себе, а сами в Петербург наезжали редко, и Аня с Ильей наслаждались обществом друг друга.