Кэтрин Уэбб - Опускается ночь

Перед ней стоят двое мужчин и женщина, высокий мужчина с лицом и фигурой кинозвезды поддерживает не столь высокого и мощно сложенного товарища. Их сопровождает тошнотворный запах, запах гниения и разложения.

– Signora Cardetta, signora Cardetta, scusi… Ettore…[10] – произносит «кинозвезда» и говорит что-то еще, чего Клэр не может разобрать.

Они ищут Марчи, эта странная троица. У женщины худое лицо и властный взгляд. Ее волосы спрятаны под шарфом, на рубашке у сосков темнеют два мокрых пятна. «Где ее ребенок?» – недоумевает Клэр. Колени худого невысокого мужчины подгибаются, голова склоняется на плечо товарища. Он делает вдох, открывает глаза и устремляет их на Клэр. И тут она словно пробуждается ото сна. У него черные волосы, смуглая, как у всех жителей Апулии, кожа обтягивает скулы, но глаза ярко-синие – невероятно, неправдоподобно синие, как океанская отмель в солнечный день. Их цвет действует на нее как пощечина, и в течение нескольких секунд она не видит ничего, кроме этих глаз, их выражение одновременно растерянное и удивленное, и ей безумно хочется знать почему. Его глаза закатываются, и он теряет сознание, а у нее в голове что-то начинает разрастаться, стремительно набухать и готово вот-вот взорваться.

Этторе просыпается оттого, что ему хочется пить. Горло дерет. Когда он открывает глаза, все вокруг начинает вертеться, из этого головокружительного водоворота постепенно проступают стены, окно, потолок, пол; все вокруг залито ослепительно-ярким солнечным светом. Он моргает и пытается сесть, и комната вновь кренится. Он слышит тихий вздох и шевеление, чьи-то руки удерживают его плечи, маленькие руки с чистой светлой кожей.

– Полегче, Этторе. Ложись-ка. Добро пожаловать обратно в мир живых, дорогой.

Он не сразу улавливает значение слов – они произнесены не на том языке, который он впитал с материнским молоком, и ему приходится с усилием его разбирать.

– Марчи? – спрашивает он.

– Да, я здесь. А вот ты чуть нас не покинул. Господи! Ну и напугал же ты нас. Ради всего святого, почему ты не пришел за помощью раньше? Только честно.

Он чувствует, как матрас прогибается в том месте, где она сидит на краю постели, поворачивает голову, чтобы взглянуть на нее. На лбу виднеются тревожные морщинки, под глазами легкие тени. Этторе пытается подобрать слова, чтобы ответить ей. Это усилие изматывает его.

– Воды. Пожалуйста. Как долго я здесь?

– Вот. Пей маленькими глотками, не залпом. – Она протягивает ему стакан, и он пьет так быстро, что чуть не захлебывается. Заходится кашлем так, что вода выливается у него через нос. – Что я говорила, – произносит Марчи и, качая головой, снова наполняет стакан. – Твой красавец-друг притащил тебя сюда три дня назад. Как его зовут? Пенно? Твоя сестра тоже приходила, но они вернулись в Джою – они не хотели тебя оставлять. И ушли только после того, как тебя осмотрел доктор и сказал, что твоя жизнь вне опасности. Прости, я говорю слишком быстро? Всегда забываю.

– Сколько я здесь? – вновь пытается выяснить Этторе, когда Марчи прерывает свой маловразумительный лепет.

– Три дня. – Марчи показывает три пальца, и Этторе кивает:

– Леандро?

– Он будет завтра. Завтра – домани. А теперь отдыхай. Не геройствуй, пожалуйста, не надо бежать впереди паровоза. – Она говорит что-то еще, но Этторе ее уже не слышит. Наполнив желудок водой, он погружается в забытье.

Когда он просыпается вновь, в комнате, залитой оранжевым послеполуденным светом, никого нет. Комната невелика, но с высоким сводчатым потолком, выкрашенным в белый цвет, как и стены, пол выложен рыжей и белой плиткой, два окна в два его роста выходят на разные стороны. Он осторожно встает, чувствуя, что нога беспокоит не так сильно. Она по-прежнему болит, но теперь боль уже не единственное, что занимает все его мысли. Ступать на раненую ногу он пока не решается. На нем чужие свободные штаны, он закатывает левую штанину, чтобы взглянуть на порез, рана кажется шире, но она сухая и не такая воспаленная. Окопное зловоние исчезло. У стены возле кровати стоит настоящий деревянный костыль, и Этторе дотягивается до него. Голова продолжает кружиться, он выпивает еще воды, затем добирается до окна и выходит на маленький балкон, чтобы осмотреться. Он знает, что это массерия Дель-Арко, ферма его дяди. Он сразу чувствует себя в ловушке, и ему хочется удрать. Он думает о трех потерянных рабочих днях; беспокоится о том, сумели ли Паола и Валерио раздобыть еды. Чем пришлось Паоле расплачиваться с Поэте за ворованные молоко и сыр, которыми она его кормила. Руки Этторе с яростью сжимают балконные перила, и он устремляет взгляд на пыльную дорогу, которая идет от фермы.

Перед главным строением находится просторный, окруженный стенами двор, называемый айа. Здесь на мощеном участке уже высятся кучи зерна, которое сохнет перед тем, как будет насыпано в мешки. Вход преграждают железные ворота, рядом с которыми выстроен трулло, каменный дом, где днем и ночью сидит человек, охраняющий вход. Этторе известно, что на крыше тоже расставят людей, чтобы сторожить пшеницу. Шесть косматых, светлого окраса пастушьих псов сидят на цепи по разным сторонам айи. С высоты Этторе видны ровные четырехметровые круги, оставленные в пыли их цепями. На псах металлические ошейники с острыми шипами, которые должны защищать их горло. Этторе смотрит на заходящее солнце, пока не начинают слезиться глаза. Он в пятнадцати километрах к юго-востоку от Джои. Его нога гораздо лучше, но он по-прежнему чувствует слабость, мышцы сводит, пока еще он не в силах преодолеть такой путь.

И тут во дворе появляется женщина вместе с долговязым подростком; в первый момент Этторе решает, что это Марчи, но женщина ниже ростом и тоньше. Ее волосы более нежного светлого цвета собраны в подобие узла у основания шеи, а из-под узких полей шляпки выбиваются волнистые локоны. Мальчик выше ее, он идет чуть сутулясь, словно за что-то извиняясь. Почему-то у Этторе вдруг возникает уверенность, что он уже видел эту женщину раньше. Они проходят мимо одной из собак, и она рвется им навстречу с яростным лаем. Женщина кладет руку на плечо мальчика, словно желая его защитить, как сделала бы мать, но она явно слишком молода для этого. Хотя вполне вероятно, что у этих бледнокожих иностранцев, как и у Марчи, имеются всякие уловки, чтобы выглядеть моложе своего возраста, к тому же и жизнь у них легкая. Собака перестает лаять, но, натянув цепь, без остановки ходит кругами, несколько шагов назад, вправо, влево. Мальчик садится на корточки и протягивает что-то собаке, но та не подходит достаточно близко, чтобы взять подачку. Он придвигается к псу, и женщина произносит какое-то предостережение. Она держит мальчика за рукав так крепко, что костяшки ее пальцев белеют. В конце концов парнишке приходится бросить угощение, и пес ловит и проглатывает его зараз. Он ходит туда-сюда, не сводит с них глаз, но не приближается – и поступает вполне разумно, не доверяя им, думает Этторе.

Этторе находит свою одежду, выстиранную и сложенную в сундуке у двери. Он одевается, выпивает еще воды из кувшина и спускается вниз. Марчи сидит на террасе над сыроварней; она пьет амарену, закусывает оливками, подцепляя их серебряной вилочкой, и делает какие-то заметки на листе почтовой бумаги.

– Этторе! Иди сюда, мой милый, присаживайся! Чудесно видеть тебя на ногах. Садись, садись, – говорит она.

Марчи все еще привлекательна, думает он, но ее безысходная, начинающая увядать красота навевает грусть. Однажды Этторе слышал, как его мать говорила, что красивые женщины, старея, ненавидят себя, и он задается вопросом, так ли это. Способна ли Марчи испытывать к себе ненависть. У корней ее волос виднеется более темная с серебристым отливом полоска, ее улыбка – ослепительная вспышка алого и белого; она одета в шелка. Этторе думает о Паоле и Якопо, и в нем поднимается волна гнева. Улыбка Марчи меркнет.

– Ну же, Этторе, – произносит она. – Тебе нужно поесть. Смотри, какой ты худой! Как ты так исхудал в летнее-то время? Сейчас я попрошу Анну принести тебе чего-нибудь. Скоро будем обедать. – Она встает и кричит в темный лестничный пролет, теряющийся в густой тени: – Анна! Анна!

– Я не хочу есть. Я хочу пойти в Джою, – говорит Этторе. Но Марчи делает вид, что не слышит этих слов. – Спасибо, – холодно добавляет он.

Марчи, садясь на свое место, говорит, не глядя на него:

– Конечно хочешь. К тому же тебе нужен покой. И ты просто не можешь уйти, не повидавшись с дядей. Ты знаешь, как… он расстроился бы. Пожалуйста, Этторе, сядь. – Она наливает ему бокал вишневого напитка, темно-бордового, словно венозная кровь. Помедлив, он все же принимает из ее рук бокал, и она вновь улыбается.

У него за спиной раздаются шаги на открытой лестнице, ведущей из двора, и к столу подходят женщина и мальчик. Глаза женщины большие и ясные, они смотрят со странным прямодушием, которое поражает Этторе; в них какая-то избыточная откровенность. Из-за этого она кажется чуть ли не дурочкой, но Этторе понимает, что это не так. Мальчик с трудноуловимым, неопределенным выражением лица изучает его с нескрываемым любопытством.

– А вот и вы! Познакомьтесь с нашим поправляющимся раненым. Клэр, Пип, это Этторе Тарано, племянник Леандро. Этторе, это Клэр и Пип Кингсли. Муж Клэр – архитектор, проектирует новый фасад для дома в Джое, а Клэр и Пип – наши гости, они скрашивают мои дни и останутся здесь на все лето, пока мистер Кингсли работает.

Филипп первый с горячностью пожимает руку Этторе, затем Клэр – словно против воли. Этторе гадает, что именно ей не нравится, может, прикосновение грубых, шершавых мозолей к ее нежной коже.

– Филиппо. Кьяра. Кингсли, – произносит он, чтобы запомнить имена, и мальчик улыбается еще шире.

– Филиппо! Ну конечно – мне и в голову не приходило, как чудесно звучит твое имя по-итальянски, Пип! Теперь я тебя так и буду называть, – объявляет Марчи. Бо́льшую часть слов, которые произносит Марчи, Этторе не понимает. Он хмурится, глядя на свою тетку, затем отводит глаза; одним глотком осушает бокал амарены и закашливается. Кроме вишни и сахара, там присутствует спирт. Тут Кьяра Кингсли неуверенно начинает говорить по-итальянски, и он удивленно поворачивается к ней.

– Очень рада знакомству, синьор Тарано. Я не знала, что у мистера Кардетты в Джое осталась семья.

– О, я и забыла – как чудесно! Вы же говорите по-итальянски, Клэр. Я немного учила его английскому прошлой зимой, но дела шли туго у нас обоих, поскольку я почти не знаю итальянского. – Марчи радостно хлопает в ладоши. Анна, работающая на кухне, появляется с корзинкой хлеба, блюдом сыра и оливками. Вид еды заставляет Этторе покачнуться, и даже испарина выступает у него на лбу.

– Вы не сядете? – спокойно предлагает Кьяра. – Вам было очень плохо.

Без слов Этторе бухается на стул. Его рука сама собой тянется к хлебу.

Некоторое время они пьют и говорят по-английски. Этторе понимает, что на него сознательно избегают смотреть, пока он жадно поглощает хлеб и сыр. Их тактичность ему претит; он противен сам себе, потому что сидит тут и ест, в то время как его родные в Джое, скорее всего, голодают. Кусочек хлебной корки царапает его воспаленное горло, и он заходится кашлем. Филиппо передает ему воду, Этторе берет, не благодаря. Он смотрит на Кьяру, подавшуюся к нему, ее лоб морщится от напряжения.

– Врач давал вам воду по веревке. По… шнуру. В рот… – Она запинается.

– При помощи трубки? – спрашивает он, и она кивает:

– У вас, наверное, повреждено горло. – Он не отвечает, и она продолжает: – Он прочистил вам ногу спиртом. Вырезал что-то плохое. Он не стал закрывать ее. Она должна подсохнуть. Он вернется, чтобы закрыть ее, – говорит она все тем же ученическим тоном, отчетливо выговаривая каждое слово.

Этторе кивает:

– Я заплачу за визит врача. Пожалуйста, скажите это Марчи. Я заплачу за визит врача и за свое пребывание тут.

– Марчи, мистер Тарано говорит, что он намерен возместить вам расходы на лечение и на его пребывание, – послушно переводит она.

– Чушь собачья! Господи, он же нам родня! Ох, ну почему крестьяне так чертовски горды? Да и чем он собирается расплачиваться, у него нет за душой ни гроша. Дорогая, пожалуйста, не переводите это, – говорит Марчи. Она уже выпила несколько бокалов амарены, над губой виднеются два липких следа, глаза лихорадочно блестят.