Этторе останавливается и видит, как внимательно Людо следит за работой двух пареньков, держа одну руку на кнуте, торчащем у него за поясом. Словно не было всех этих лет, и перед ним вновь Пино и Этторе, которые ищут древние ракушки в обломках камней, а рядом маячит фигура из ночных кошмаров, сеющая ужас в мире, где и так хватает трудностей. Этторе идет к нему.

– Тарано, ты никак вернулся живым и здоровым, – говорит Людо, криво усмехаясь.

– Почему бы мне не быть живым и здоровым?

– Нынче неспокойные времена, но ты юркнул обратно под крылышко своего дяди.

– И твое попечение, Мандзо, – с сарказмом отвечает Этторе.

Управляющий смеется:

– Никто из работников еще не жаловался на мою опеку. Спроси этих жалких бедолаг. – Он кивает на людей в поле.

Этторе смотрит на них – худых, согбенных и грязных. Он хмурится и вглядывается в каждое лицо. Ни одного знакомого, к тому же у них другая одежда и иной покрой шапок.

– Эти люди не из Джои! – восклицает он.

Людо смотрит на него сверху вниз:

– Ты можешь определить это по их виду? Господи, по мне, так они все на одно лицо. Мы наняли их в Базиликате. Что же оставалось делать, если местные не хотят работать? Урожай ждать не может.

– Вы сорвали забастовку? Это штрейкбрехеры?

– А что, была забастовка? – интересуется Людо с невинным видом. – А я-то решил, что эти голодранцы из Джои решили устроить себе каникулы.

– Ты… ты не можешь! Договор… Леандро подписал – все землевладельцы подписали. Биржа труда…

– До меня дошли слухи, что никакой биржи больше нет. – Людо не скрывает своего торжества. Он кладет руки на луку седла, подаваясь вперед.

– Может, полиция и на вашей стороне, но Ди Ваньо добьется выполнения соглашений! Нельзя безнаказанно попирать закон…

– Здесь, в Апулии, действует лишь один закон, тот самый, что действовал всегда. И чем скорее вы поймете, что ваша карта бита, тем лучше.

На некоторое время Этторе лишается дара речи, задыхаясь от гнева, который не может выплеснуть.

– Я хочу опять сторожить, – удается ему выдавить из себя.

– Ну так проваливай в сторожку и заступай в ночную смену. Только держись от меня подальше. – Людо выпрямляется и поворачивает лошадь, давая понять, что беседа окончена.

Когда Этторе приближается к арочному проходу в массерию, мимо проносится красная машина, слишком быстро входя в поворот, так что ее заносит и пыль летит из-под колес. Он щурится в клубах пыли и видит за рулем юного Филиппо, сосредоточенного, но улыбающегося, и Леандро на пассажирском сиденье, который смеется, крепко держась за ручку. Они с ревом подъезжают к воротам, которые Карло успевает вовремя распахнуть. Этторе остается стоять, моргая и облизывая покрытые пылью губы. Он вытирает лицо и сплевывает. Когда он входит во внутренний двор, то застает Клэр одну на террасе; она просто сидит, не пьет, не читает. Этторе стоит посреди пустого пространства, не заботясь о том, кто его увидит, кто пройдет мимо; он стоит молча, снедаемый яростью, пока она не замечает его. Ее рот удивленно приоткрывается, она подается вперед, словно собираясь подняться, но замирает в нерешительности. Этторе поднимает руку и указывает вверх и за спину, на окно своей комнаты. Убедившись, что она его поняла, он поворачивается и идет внутрь. Он стоит в своей комнате лицом к двери и ждет, не имея понятия, придет она или нет. Если она не придет, дает зарок Этторе, он больше не взглянет в ее сторону. Через несколько мгновений она проскальзывает внутрь без стука и, не останавливаясь, идет к нему, пока не подходит так близко, что он ощущает ее учащенное дыхание на своих губах. Она такая храбрая, такая уверенная, он удивляется ее решительности, и тут сомнения вдруг охватывают его.

– Где твой муж? – спрашивает он.

Она прикасается пальцами к его щеке, проводит ими около его рта, словно хочет ощутить движение его губ, когда он говорит.

– Мне все равно, – отвечает она.

После того как они отрываются друг от друга, все тяжелые мысли, все проблемы, ждущие его решения, вновь проникают в его сознание, погружаясь в глубину, словно камни в воду, и разрушая изумительные покой и ясность и совершенную пустоту, которые воцаряются в его голове после близости с этой женщиной. Ему так не хочется ни о чем думать. Он открывает глаза, смотрит на ее белую кожу и проводит по ней своими темными пальцами; он вдыхает запах ее пота, запах ее волос, приглушенный ароматом мыла. Кьяра не спит, он чувствует это по ее дыханию. Этторе лежит, спрятав лицо у нее на груди и дыша в такт ее поднимающимся и опадающим ребрам, но, когда думы наваливаются и он больше не в силах лежать без движения, он приподнимается на локте и смотрит в сторону, чувствуя на себе ее взгляд. Ветерок из открытого окна ласкает ему спину; резкий белый свет снаружи смягчается, делаясь сероватым. Коровы мычат в ожидании дойки, теснясь у доильной комнаты, и тут раздается шум мотора. Он становится все громче и громче, превращается в настоящий рев и затем замирает. Голоса Леандро и Филиппо доносятся в комнату Этторе, счастливые и беззаботные, и его вновь охватывает чувство, что это не реальный мир.

Услышав шум машины и их голоса, Кьяра настораживается.

– Мне нужно идти. Наверное, Пип будет меня искать, – произносит она.

– Я не думал, что ты будешь приходить ко мне, когда тут твой муж, – говорит Этторе. Упоминание о нем повергает ее в трепет, и она нервно вздыхает:

– Но я буду приходить. Буду приходить. Моя… ложь? Мое вероломство?..

– Измена.

– Но мне не кажется это изменой. Быть замужем за ним… за Бойдом – это измена.

– Но ты замужем за ним. И изменяешь ему. – Почему-то ему хочется внушить ей это. Он хочет, чтобы она почувствовала себя виноватой, как и он – теперь, когда умиротворение исчезло и вернулись тяжелые думы. Но ее слова нравятся Этторе. Они словно утверждают его в правах. – Мой дядя позволяет мальчику кататься на машине?

– Да, он учит Пипа водить. А Марчи учит его играть. Так что у него остается не так много свободного времени. Он больше во мне не нуждается; во всяком случае, не так, как раньше.

– Тебе грустно от этого?

– Да, я… – Она подтягивает колени к груди, обхватывает руками и кладет на них подбородок. – Когда я не с тобой, я одинока. Когда ты уходишь… Теперь мне одиноко даже с Пипом. Это меня печалит. – Ее взгляд становится жестким, и он отстраняется, встает и тянется за рубашкой.

– Я не задержусь здесь надолго. Я уйду, как только смогу. И ты уедешь, когда мой дядя вас отпустит. Вместе со своим мужем и мальчиком, обратно… – Вдруг до него доходит, что он не имеет ни малейшего представления, где она живет и как выглядит это место. Какова ее жизнь. Уж точно совсем не похожая на его жизнь. – Обратно в свой мир.

Этторе приближается к окну, выходящему во двор. Федерико сидит на краю сточного желоба и лениво курит, наблюдая за тем, как Анна черпает воду. От одного взгляда на него в сердце Этторе вскипает ярость. Этторе стискивает подоконник, отступая от окна, когда Анна уходит на кухню и Федерико, кажется, вот-вот вскинет голову, чтобы осмотреться. В это мгновение на террасе в противоположном конце двора появляется Филиппо и останавливается в поисках Кьяры. Этторе поворачивается к ней, но она не двигается и не одевается. Она ушла в себя, сжалась, и он знает, что причинил ей боль.

– Дядя сказал мне, что он должен кое-что выяснить у твоего мужа, прежде чем отпустит вас. Ты не знаешь, что это может быть? Вы сможете уехать быстрее, если ты ему скажешь. – (В комнате повисает тишина.) – Мальчик тебя ищет, – говорит он.

– Да, я иду. Но я не хочу. Не хочу возвращаться в свой мир с мужем. Я не люблю его.

– Зачем ты вышла за него?

– Я была еще девочка. Мне было восемнадцать, когда мы познакомились, и девятнадцать, когда поженились. Я только окончила школу… нас познакомили мои родители. Он казался… казался вполне подходящей партией.

– Из-за денег?

– Нет, нет. Не из-за денег. Скорее из-за… надежности. Казалось, он подходил для жизни, той жизни, которая соответствовала моим представлениям. Представлениям, в которых я была воспитана. И из-за Пипа. Я вышла замуж также из-за Пипа.

– Потому что ты любила мальчика?

– Да. Он был таким маленьким и таким потерянным без матери. И я любила Бойда… Вернее, думала, что люблю. Теперь я думаю… думаю, что просто не знала, что такое любовь. Не знала о том, что бывает между мужчиной и женщиной. – Она бросает на него быстрый, неуверенный взгляд, словно сказала что-то лишнее. Этторе по-прежнему молчит. – Но откуда я могла знать? Я была такой юной… – Она встряхивает головой, словно хочет, чтобы он простил ей ее ошибку. – Я была школьницей, а потом сразу же стала миссис Бойд Кингсли. Вот и все, что я знала до сих пор.

– Ты и сейчас миссис Кингсли. И тебе нужно вернуться к своей жизни, к той, что ты выбрала. К той, что тебе подходит. Тебе придется это сделать. Такова жизнь. Она полна вещей, которые мы должны делать, хотим того или нет, – резко произносит он, распаляя в себе гнев на нее и на ее наивность, но он не может на нее сердиться.

Она судорожно втягивает воздух, словно всхлипывая, и затем быстро вскакивает и начинает одеваться; пальцы у нее дрожат, и ей не удается совладать с пуговицами, застегнуть лифчик, заколоть шпильки. Этторе не в силах спокойно смотреть на это. Он подходит и обнимает ее, прижимает ее голову к изгибу своей шеи. В какой-то момент он хочет сказать ей, что она словно глоток прохладной воды в конце изнурительно жаркого дня, но он не делает этого.

– Ты ведь еще не уходишь? – спрашивает она, глотая слова. – Ведь твоя нога еще не зажила до конца. Ты ведь еще не уходишь?

– Еще нет, – отвечает Этторе, но мысленно он уже в Джое, в каморке, где умирает его отец, где его сестра укачивает ребенка, сжимая нож в свободной руке. На полях вместе с людьми, с которыми работал плечом к плечу, на пьяцце, на пепелище, оставшемся от биржи труда, лицом к лицу с убийцей Ливии, сжимая в кулаке камень, он – средоточие гнева.


Он работает в течение недели. И не упускает возможности задействовать ногу, рана при этом больше не открывается, не возвращается и мучительное тянущее ощущение в кости. Теперь боль вполне терпима, она ничуть не сильнее пожара в спине, который разгорается после дня с мотыгой или серпом в руках. Жители Джои вернулись к работе, началась молотьба; глухой шум машин, стоящих в отдалении от жилых помещений, сделался постоянным фоном, напоминающим неумолчный стук гигантского сердца. Леандро Кардетта, кажется, покупает горючее без всяких проблем. Этторе ждет Кьяру, когда заканчивается его дежурство, он уходит из массерии и ждет. Они встречаются в развалинах трулло, брошенных домах бедняков, крестьян, мертвецов. В стенах массерии он избегает ее общества; его по-прежнему снедает нетерпеливое раздражение, но когда Этторе видит, как она идет к нему легкими, быстрыми шагами, то чувствует, что губы помимо его воли растягиваются в улыбке. Они изучают тела друг друга, изучают язык прикосновений, приносящих наслаждение; их соитие теперь напоминает танец, предсказуемый и одновременно неожиданный. Этторе сознает, что все чаще обращается к ней мыслями, вместо того чтобы думать о возвращении, о поисках убийцы Ливии, о Паоле и доме, о войне, которую они проиграли. Последний раз, неизменно говорит он себе, видя, как она приближается. Еще один раз.

В одну из душных ночей он дежурит в трулло у ворот. Собаки скулят и грызутся, перед тем как угомониться до утра; гекконы попискивают друг на друга, извиваясь на теплых камнях, и замирают, устремив на Этторе черные бусинки глаз. Он сидит с винтовкой на коленях, позволив мыслям свободно витать. За все время своего пребывания в Дель-Арко ему не доводилось видеть ни налетчиков, ни воров, и сторожа расслабились. Дважды Этторе заставал Карло крепко спящим на крыше. Один раз он слегка побранил юношу, и только потом до него дошло, что он натравливает Карло на своих же собратьев по несчастью. Это так его потрясло, что он чуть не расхохотался. Один за другим гаснут огни, пока массерия не погружается в полную темноту, и глаза Этторе по привычке щурятся от напряжения. Тихий звук заставляет его насторожиться, вот он уже на ногах, палец на курке, сердце бьется. Один из псов угрожающе рычит, но кругом тишина, и Этторе думает, что ему послышалось, пока у самых ворот не появляется фигура, не дальше чем на расстоянии вытянутой руки от него. Делая резкий вдох, Этторе вскидывает ружье, дуло со звоном стукается о металл, заставив пса нервно залаять. Затем Этторе опускает ружье, с облегчением закрывая глаза.

– Боже правый, Паола! Не подкрадывайся так! – шепчет он, замечая мимолетную улыбку у нее на губах.

– Я стояла с подветренной стороны от собак, – довольно сообщает она. – Я могу подкрасться очень тихо, когда хочу, правда?

– Тише тени. Зачем ты пришла?

– Я хотела тебе кое-что сказать и попросить тебя кое о чем. Когда ты вернешься?